Перестал писать, постучал ручкой себе по губам — детский какой-то жест... бросил её на стол, выпрямился.

— Значит, так, Тумин. Положение своё осознаёшь? Или обрисовать кратенько? — взгляд жёсткий, холодный.

— Осознаю. Но и обрисовать не помешает. А то мне так до сих пор никто и не сказал, за каким чёртом вы... — меня, похоже, опять начинает нести.

— Тихо, тихо! Разошёлся тут... Или ты думаешь, я тебя без охраны не успокою?

— Не думаю, — опустив глаза, злобно проговорил я.

— Вот и замечательно, — откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы в замок на столе. — А положение твоё таково: ты — преступник. Причём, очень тупой: сила есть, ума не надо. Так, Тумин? Думаешь, если научился трюки выделывать со своими переходами за границу, так уже и всё, бога за бороду схватил? Нет, родной, Родина не дремлет!

— Родина... Ты, что ли — Родина? — ох, нарываюсь я. Но удержаться не могу.

Но Лысый отреагировал неожиданно спокойно:

— А кто? Конечно я. Ну вот посмотри на нас двоих и сам подумай: кто из нас — Россия? Неужели какие-то сомнения могут быть?

Спорить не хочу — глупо в моем положении. Помолчали.

— Значит, так. Для начала, я хочу знать, что, куда и кому ты таскал. За границу из России, ну и оттуда сюда. И давай без запирательств — всё равно никто тебе не поверит, что обошлось только "запрещёнкой", — я порываюсь вставить свою фразу, но он жестом меня затыкает. — Плюс к тому, ты сейчас напишешь мне чистосердечное по контрабанде.

Я слегка мотнул головой.

— Что? — холодно уронил Лысый.

— Не буду. Против себя не буду... — промычал я.

Лысый резко вскочил, в два прыжка обогнул стол, и прямо с ходу, без размаха, засадил мне в ухо с правой. Я, естественно, слетел с табурета вниз, руки в наручниках сзади, неудобно, поэтому ещё дополнительно здорово приложился головой об пол. Всё плывет, во рту железо и соль... Тень нависла сверху:

— Да кто тебя спрашивает, придурок? Что значит — "не буду"? — сильные руки схватили меня за ворот, вздёрнули вверх, как нетяжёлый мешок. — У нас и показания на тебя есть — не хочешь полюбоваться?

Швырнув меня на табурет, отошёл к столу, открыл какую-то папку, выдернул из нее несколько листов, протянул мне. Я, изворачиваясь, показал ему скованные за спиной руки.

— А, это... Сейчас, — позвенев ключами, Лысый перестегнул наручники вперёд.

Бумаги какие-то отксеренные, качество никакое, руки у меня трясутся, в глазах всё расплывается... Но надо как-то прочитать. Моргаю несколько раз, пытаясь навести резкость, трясу головой. Вроде получше, но всё равно — ерунда какая-то, ничего не понимаю, просто тупо смотрю на буквы.

— Да ты не спеши, читай, я не тороплюсь, — опять этот участливый тон... пришибу. Но потом.

Сосредоточиться! Так: это ни о чём, был, не был, отсутствовал, телефон недоступен, роуминг, а, вот. Хамон... манго... эдельвейсы. Эдельвейсы! Ма...ша? Ведь никому же я не говорил про них больше? Или говорил? Да ну, с чего бы? Не говорил, никто не знал больше. И, чуть дальше — нэцке! Это уж точно, никто знать не мог, никому я не показывал, подарил сразу, как привез, из кармана не вынимал, и времени совсем немного прошло, неделя! Ну две. Мысли скачут, как бешеные, только ни одной по делу.

Маша...

Закрываю глаза, бумаги из разжавшихся пальцев с тихим шелестом падают на пол.

Лысый всё понял без слов. Вот интересно — он всерьёз рассчитывал на то, что я сразу сольюсь? По другому объяснить не могу — не должен следователь настолько злобно метелить допрашиваемого. Или он просто решил вспомнить былое? Рассчитаться за тот мой уход со стадиона? Впрочем, размышлял я недолго. Очень быстро Лысый вышиб из меня всякую логику, все способности соображать, все желания и все надежды. Даже не могу сказать, что я ждал — нет, я просто плавал в кровавом тумане на границе потери сознания... Этот урод оказался куда менее умелым, чем охрана: те били больно, но как-то почти без последствий, я потом даже синяков не обнаружил. Тут же всё кончилось куда хуже — разбитый нос, губы, шатающиеся зубы, наливающийся синевой кровоподтёк на груди — это я, видимо, с табурета упал неудачно. Или на табурет.

В итоге нашей милой "встречи выпускников", сам идти я не мог, совсем. Хорошо, что жлобы из охраны не стали гнать меня в камеру так же, как на допрос, а просто утащили на плечах. "А тут, пожалуй, даже неплохо", — говорю про себя, когда удается, наконец, лечь. Просто лечь. И черт с ними, с цепями — просто лечь. Всё потом.

-*-*-

И опять трое "суток" в камере. На этот раз я даже не злюсь, что тут сижу — Лысый отметелил меня слишком сильно, я просто прихожу в себя. Удивительно, но лицо у меня почти сразу зажило, а вот боль в груди терплю с трудом. А ведь сначала я был уверен, что всё окажется наоборот, и я ещё долго буду пугать людей распухшей рожей. Хотя — где тут людей взять... Разве в соседней камере только, такие же арестанты.

На следующий "день" после допроса внепланово пришёл какой-то хрен в такой же зелёной форме, как и у охраны, осмотрел меня, послушал стетоскопом, помазал чем-то самую злую ссадину на груди и свалил, не сказав за всё время ни одного слова. Я не дождался даже обычного "дышите — не дышите" — как-то он обошёлся так. Интересно, это потому, что никто меня тут сколько-то всерьёз лечить не собирается, или это пресловутое "дышите" на самом деле вовсе не обязательно?

Впрочем, это неважно. Всё неважно. Не бьют — уже хорошо. Лечат - ещё лучше.

Все три дня я размышлял над тем, во что я вляпался, и какие у меня есть варианты. Похоже, контора раскрутила Машу — иного объяснения найти не могу. Всё-таки, зря я ей рассказал. И "прыгал" при ней зря, и барахлом заграничным зря козырял. Интересно — забрала она ту сумку? Три тыщи евро, как-никак, даже со скидкой. Жалко, если просто сопрёт кто, лучше уж пусть ей бы досталась... Мысли перескакивают на квартиру — хорошо, что я оттуда убрал почти всё. Ни денег, ни документов там нет — так, только если по мелочи что-то. Тут же взрывается паническая мысль — а не выкинут моё барахло из камеры хранения в Барселоне, пока я тут парюсь? Сколько там максимум — 30 дней, кажется? А я тут сколько? Хотя — неважно. Старательно гоню это все от себя, сейчас я всё равно ничего с этим поделать не могу. Да и не станут они, наверное, выбрасывать, когда увидят документы, запрут где-то на складе, что ли... В любом случае — это всё потом.

-*-*-

Я, похоже, уже начал привыкать к арестантской жизни — успеваю проснуться и дисциплинированно сесть на топчане между командой "Сел!" и пробуждающим пинком мне в бок. И сегодня впервые получилось конвоиров рассмотреть — хм, не такие уж они и крупные, вполне себе среднестатистические мужички. Хотя, когда лупят сзади по печени — это всё равно...

Снова допрос, снова Лысый.

— Нам и не нужны твои показания. Это они тебе нужны, но раз упорствуешь — тебе же хуже, — что-то тут не так — сегодня Лысый нервно нарезает круги по кабинету. — Всё равно ты уже, считай, осуждён — дело ясное, как день, любой судья согласится аж бегом.

Оп. Остановился. Наклонился над столом, смотрит мне в глаза.

— Но есть вариант. Ты подписываешь мелочь, контрабанду — вот этот твой хамон и что там ещё ты таскал из еды, и мы эти материалы запираем в сейф. До истечения срока давности. Если будешь себя хорошо вести, — упёрся в меня испытующим взглядом.

— Что значит хорошо? — хрипло каркнул я.

— Для начала — будешь писать отчёты: что, кому и куда тащишь. Подробно, — в голосе Лысого лязгнул металл.