Он стал угощать японца чаем, медом, пастилой. Японец ко всему притронулся и сказал:

— Генерал Футаки недоволен: вы мало разъясняете народу, что нужно прекратить всякие сношения с русскими.

Лицо дзянь-дзюня стало бесстрастным, он заметил равнодушно:

— Мы предупреждаем каждого имеющего дела с русскими, а особенно переводчиков, что после победы Японии их ждет смерть.

— Желательно применять смерть и раньше. Силой вашего правосудия.

Дзянь-дзюнь вздохнул и взял в рот пастилу. Японец посмотрел на куайнцзы из слоновой кости, лежавшие около мисочки, и сказал тихо:

— Я очень забочусь о вашем престиже, а вы плохо разъясняете смысл для Китая настоящей войны. Япония начала войну за освобождение Китая и всей Азии от белых колонизаторов. Невозможно терпеть вторжение белых рабовладельцев в Китай. В этом единственная причина войны.

— Да, да, — с наивным видом проговорил дзянь-дзюнь, — священная миссия! А зачем, господин Маэяма, японцы были на стороне европейцев во время боксерского восстания?

Маэяма простодушно улыбнулся.

— А зачем китайцы убили секретаря нашего посольства в Пекине?

Несколько мгновений гость и хозяин смотрели друг другу в глаза.

Подали чай в чашечках, накрытых такими же чашечками, дабы не испарялся тончайший аромат; снова подали сласти на деревянных и фаянсовых блюдах.

Дзянь-дзюнь пил чай маленькими глотками. Он был крайне раздражен. Японец является к нему и требует! Дело не в том, разумного или неразумного он требует, правильного или неправильного, дело в том, что он требует. Какое японец имеет право требовать? Русские ничего не требовали. Сам Куропаткин совещался с ним и был весьма вежлив.

— В тюрьме среди преступников содержится зловредный поклонник русских, некий Яков Ли, — сказал Маэяма. — Я одобряю то, что он в тюрьме. Но почему у него до сих пор не отрублена голова? Мы не можем оставлять в живых таких людей.

— Его уже везли на казнь, но отложили. — Дзянь-дзюнь сделал последний глоток чаю. — Непредвиденное обстоятельство; голова преступника не отрублена по причине болезни. У палача заболела рука.

— Достойная причина. Надеюсь, рука уже здорова?

— Сегодня совершенно здорова.

Цзинь вызвал начальника канцелярии и приказал написать приказ о немедленной казни десяти хунхузов и в их числе Якова Ли. Потом сам проводил Маэяму в фанзу, в которой отдыхали важные приезжие.

В приемную к русскому офицеру дзянь-дзюнь вышел предшествуемый двумя чиновниками; два солдата в синих куртках с красной обшивкой и красными иероглифами на груди шагали сзади.

Он приблизился к русскому офицеру и по-русски протянул ему руку. Он заговорил длинно и монотонно, переводчик слушал напряженно, но Логунов невежливо прервал речь губернатора;

— У меня нет времени, я очень долго ждал. Сообщите губернатору: арестован китайский подданный Яков Ли. Он состоит на русской службе и должен быть немедленно отпущен.

Переводчик неестественно тонким голосом, появившимся у него в присутствии дзянь-дзюня, передал слова посетителя.

Лицо губернатора против воли изобразило глубокое изумление. Он изумился тому, что снова, в третий раз, идет речь об этом человеке, но своему изумлению он придал другой смысл: он изумлен, о таком человеке он никогда не слышал!

— Нам хорошо известно об аресте Якова Ли. Ваши солдаты везли его на казнь.

На низких горловых звуках, которые точно катались у него в горле, губернатор заговорил с чиновниками… Чиновники отвечали ему такими же, как у переводчика, тонкими голосами.

— Дзянь-дзюнь говорит, что прикажет навести справки. Он думает, что какой-нибудь солдат действительно мог схватить этого человека.

Логунов понял, что если он согласится на предложение дзянь-дзюня, то Яков Ли, если он еще не погиб, погибнет.

— Передай: поручик русского императора сейчас отправится в тюрьму и проверит все лично. Едем со мной, — приказал он переводчику.

Он торопился, боясь, что чиновник дзянь-дзюня опередит его, и досадуя на то, что не отправился в тюрьму сразу. Но он хотел соблюсти вежливость, которая требовалась в международных отношениях.

Тошнотная вонь стояла во дворе тюрьмы, между низкими, длинными домами с крошечными щелями окон и вовсе без них.

К Логунову шел тюремный чиновник.

Переводчик сказал тихо:

— Я думаю, Якова Ли повезли сейчас к палачу.

— Почему? Неужели?!

— У меня есть сведения… Надо торопиться.

Правда или ложь? Взглянул на переводчика, увидел внимательные, серьезные глаза.

— Едем!

— Скорее, скорее! — грозно сказал Логунов рикше, в коляску которого сел переводчик.

Рикша побежал к западным воротам. За ним скакали два русских всадника. Это было странное зрелище. Китайцы шарахались в стороны, торговцы со своими корзинами спешили прижаться к стенам, лотошники испуганно прикрывали руками лотки. Рикша несся изо всех сил; казалось, он убегал, но русские уже настигали его.

— Нет, не убежать, куда там! — кричали рикше.

— Прыгай куда-нибудь! — кричали седоку.

И на перекрестке переводчик прыгнул: прыгнул в колясочку нового рикши, и тот со свежими силами понесся вперед.

От западных ворот повернули к юго-востоку. Впереди обозначились грязные улочки предместья, а за ними поле.

Из переулка выехала повозка, окруженная солдатами. Везли ее осел и корова. Пять человек сидели в повозке. Грязные, рваные халаты, руки, сведенные в тяжелые деревянные колодки.

Два осужденных пели высоким фальцетом. Слушая их, толпа тесно шла за повозкой.

— Они презирают смерть… они храбрые… Народ любит такие песни, — пояснил переводчик, направляясь к повозке, Логунов и Хвостов последовали за ним.

Повозка остановилась. Однако Якова Ли здесь не было. Из лавчонки выбежал торговец с бутылкой ханшина и чашечкой.

Весело тараторя и смеясь, он наливал чашечку за чашечкой и угощал хунхузов. Руки у них были в колодках, ноги тоже, они только поворачивали головы и открывали рты, и в эти открытые рты лавочник вливал ханшин.

От темных лиц, от глаз, как будто совершенно спокойных, Логунов не мог оторваться.

— Вот оно, Хвостов, правосудие людское. Как просто!

Рикша давно уже катил переводчика к лобному месту.

По сторонам дороги, в ветхих фанзах, жили мелкие ремесленники, каули, рикши. По дворикам ходили женщины с детьми на руках, простые женщины с нормальными ногами! В котлах на улице варилась пища. Запах пищи смешивался с запахом тления. Как люди могли здесь есть и пить?

На невысоком холме Логунов увидел кольцеобразную каменную стену, около нее усыпанную песком площадку и толпу зрителей. По площадке прохаживался палач. В руках он держал короткий кривой меч, напоминавший русскую косу, но только с широким, тупым концом.

Палач шутил с толпой, и Логунов почувствовал, что здесь принесение смерти — обычное дело, несколько напоминающее спорт, и эти люди, пришедшие любоваться казнью, отнюдь не жестокосердные любители крови, а самые обыкновенные люди, которые, в силу привычки к подобным зрелищам, находят удовольствие в ловкости, с одной стороны, и бесстрашии — с другой.

Якова Ли не было и здесь. Привстав на стременах, Логунов заглянул за каменную стенку.

Груда черепов, а сверху свежеотрубленные головы!

Осел и корова подвезли преступников. Доброжелатели из толпы сняли с повозки закованных преступников. Мелкими шажками, окруженные солдатами, осужденные двинулись на площадку. Одного молодого, почти юношу, зрители перенесли на руках.

Юноша сразу стал на колени и опустил голову. В самом деле, пощада невозможна. Уж лучше скорее!

Все пятеро стояли на коленях и не сводили глаз с палача. Разминая плечо, он несколько раз полоснул мечом по воздуху, потом попробовал лезвие на палец.

— Очень хороший, — засмеялся он.

В толпе засмеялись тоже.

Обстановка была обыденная, и никто, по-видимому, не ощущал ни важности, ни трагичности происходящего. Вероятно, и сами осужденные думали об этом просто и легко. Во всяком случае, юноша, ставший на колени первым, весело крикнул палачу: