— Ты сможешь работать, как работала. Меня карьерные успехи жены не раздражают. Наоборот, только порадуюсь, если ты займешь высокий руководящий пост. Я тоже планирую наследовать кресло Шанси. Помощник министра — хорошо, но министр — лучше. Из нас вышла бы чудесная пара карьеристов!

Молча уставилась в окно.

Снежинки, кружась, плавно ложились на землю.

Как же тяжело сделать шаг к тому, о чем, как недавно выяснилось, мечтала всю жизнь! Вот он, Эмиль Лотеску, только руку протяни, а я боюсь, выдумываю преграды, страхи. Рожу, не рожу, смогу, не смогу — разве Магдалена ишт Мазера колеблется? Разве сомнениями я достигла всего, чтo имею? И, cтряхнув стрaхи, cловно cнег с пaльтo,тоpжественно объявилa:

— Я согласна!

И потребовала кольцо:

— Давай сюда, раз купил. Новую Амели я не выдержу, в лепешку расшибусь, а наследника обеспечу.

Право, не такая уж я старая грымза. Абортов не делала, вопреки мнению Эмиля, не по самым завалящим мужика скакала. Да и очень хочется завтра колечком покрасоваться. А ещё на постоянной основе ездить в огнемобиле, обустроить по своему вкусу дом в коттеджном поселке, каждый год загорать на борту яхты… Да, я корыстная, жадная провинциалка, хочу всего и сразу.

— Узнаю свою Магдалену! А то я засомневался, не подменили ли: слишком тихая, вежливая.

Широко улыбаясь, Лотеску достал заветную коробочку.

— На себя посмотри! — парировала я и поторопила жениха: — Открывай же!

Эмиль укоризненно покачал головой, видимо, отчитывая за неподобающее случаю поведение, и надел мне на палец бриллиантовое кольцо, стоимость которого множеством нулей стремилась в небеса.

— Это чтобы даже слепые видели: занято, — пояснил он и, шутя, пригрозил: — Ты ещё пожалеешь, что согласилась!

Нашел, чем пугать!

— Ты тоже. Учти, жуткие платья для беременных в цветочек носить не стану, — предупредила я. — В декрет тоже не уйду. По службе помогать мне не надо…

— Потом, Лена! — мягко и одновременно твердо, оборвал меня Эмиль. — Не сейчас! В письменном виде все изложишь. Я ознакомлюсь и верну со своими пометками.

Пожала плечами. Потом, так потом. Я просто девушка честная, собиралась заранее предупредить, какую неведому зверушку замуж берет. А то вдруг хотел фею домашнего очага? Хотя на печенье Эмиль может рассчитывать. Давненько я не пекла имбирного!

Тайком полюбовалась кольцом. «Амели он купил дешевле!» — довольно подметил внутренний голос. Раз так, надо отблагодарить. И, перегнувшись через столик, не стесняясь работников и посетителей кондитерской, я крепко поцеловала жениха.

Сдается, завтра мы таки украсим первые полосы газет! И в кой-то веки репортеры не соврут, приписав нам: «И жили они долго и счастливо».

…А мальчика своего Лотеску получил. Как грозил, не с первой попытки. Отомстил, зараза!

Хлопнула дверь. Высокий мужчина вошел в залитый солнцем покой. С его появлением в комнате сразу стало тяжелее дышать, а свет как будто померк.

Широкоплечий, голубоглазый, красивый. Но во взгляде – мертвая застывшая жуть. Ни любви, ни обиды, ни ярости. Пустота. Страшная, непривычная.

– Торжествуешь? – спросил мужчина.

Женщина, стоявшая у окна, смотрела на него с болью.

– Нет, – ответила она, и голос был тверд. – Но я довольна.

За спиной вошедшего застыл худенький мальчик. Очень на него похожий. С таким же безжизненным взором. Он равнодушно глядел на взрослых и молчал.

– Вы заслужили. Все заслужили, – сказала женщина, тщетно борясь с рвущимся из груди рыданием.

Она отомстила. Но месть не принесла облегчения и радости, потому что не притупила боль потери и не умерила горечь предательства.

По щекам текли и текли медленные тяжелые слезы. Но мужчина словно не замечал страданий собеседницы. Посмотрел безо всякого интереса и уточнил:

– А о последствиях ты подумала?

Ему не было ее жаль.

Черные глаза женщины наполнились запоздалым пониманием. В них еще дрожала влага, но сейчас обиду и боль вытеснил медленно наползающий ужас.

– О последствиях? – спросила она сиплым голосом и прижала руку к горлу, словно испытала приступ удушья.

– Да. Вот, например, мой сын. – Он кивнул на безучастно стоящего в стороне ребенка. – Он тоже заслужил твой гнев?

Собеседница отшатнулась, хватая ртом воздух. Кажется, только теперь начала понимать, что сотворила, и испугалась. Хорошо.

Мужчина подошел вплотную и заглянул в наполненные болью глаза.

– Я любил тебя…

Ответом ему были только горькая улыбка и отрицательное покачивание головой:

– Нет. – Тонкие пальцы нежно убрали с высокого мужского лба прядь светлых волос. – Ты не умеешь любить.

– Теперь да, – последовал согласный ответ. – Не умею. Ни любить, ни сожалеть, ни раскаиваться. А ты?

Холодные голубые глаза смотрели в душу.

Женщина почувствовала, как по лицу снова ползут обжигающие слезы обиды и разочарования.

Она умела сожалеть. И бояться. И раскаиваться. И все еще умела любить. Взгляд метнулся к ребенку.

– Я все исправлю… – прошептала она, глядя в безжизненные детские глаза. – Мальчик мой, я все исправлю!

– Нет. – Голос мужчины оборвал сбивчивые обещания. – Уже не исправишь. Ты все отдала во имя своей мести и теперь пуста. Исправить не удастся. Поэтому смотри.

Он дернул ее к себе и развернул, заставляя вглядываться в застывшее, словно маска, детское лицо.

– Смотри.

Она закрыла глаза и прошептала:

– Ненавижу тебя… За то, что ты сделал со мной… с нами.

– Увы. Я бы и рад ответить взаимностью. Но не могу.

Мужчина развернулся к сыну, безо всякой ласки подтолкнул его к дверям и вышел следом.

Женщина осталась одна с вихрем противоречивых чувств, бушевавших в груди. Главным из которых была не обида. Отчаяние.

Слезы лились недолго. Скоро внутри воцарилось глухое равнодушие. Словно умерло нечто такое, без чего жизнь навсегда утрачивает смысл. Так вот что он сейчас чувствует? Пустоту. Зияющую пустоту там, где раньше билось, кричало, ликовало и горело то, что принято называть душой. Но почему же эта пустота не дарует покоя?

Перед глазами стояло окаменевшее лицо мальчика, проклятого теперь так же, как и отец. А эта пустота! Пустота ее выжженной души в глазах ребенка! Единственного, кто по-настоящему любил ее, и кого любила она. Несчастный мальчик, за чужие обиды и ошибки оставленный один на один с черной зияющей бездной…

Слова заклинания всплыли в памяти сами собой, но теперь она взывала не к силе, которой не осталось, а к древней, как мир, магии демонов, берущей в оплату только жизнь. Последнее заклинание. Оно убьет творящую колдовство, но спасет ребенка.

В глазах потемнело.

Холодно! О, как холодно! Сердце глухо стукнуло в последний раз. Мальчик не будет проклят. И он сможет… обязательно сможет победить бездну, которая поглотила остальных.

Не открывать глаза! Если ничего не видеть, может показаться, что все происходящее – лишь игра воображения. И этот тошнотворный запах, повисший в воздухе, – запах отчаяния и страха – тоже мнится. Однако безжалостный удар между лопаток никак не может мерещиться!

От боли крепко зажмуренные глаза распахиваются сами собой.

Яркое солнце ослепляет. Разве может в такой день случиться хоть что-то плохое? Небо прозрачное – ни облачка, только одинокая птица парит высоко-высоко. Сверху ей, наверное, отлично видны и деревянный помост из неструганых досок, и стоящая на нем девушка, и толпа вокруг.

Люди кричат, потрясают кулаками, словно каждый хочет принять участие в расправе над виновной. Вот только в чем она виновата? Кэсс старается втянуть голову в плечи. Она чувствует себя обреченной и жалкой. Страшно!

Кто-то сзади, отчаянно воняющий чесноком и потом, накидывает ей на шею петлю. Тяжелая веревка падает на плечи. Толпа воодушевленно ревет, требуя казни, но обреченная едва слышит. Даже искаженные криками лица и сжатые кулаки сливаются для нее в одно расплывчатое пятно. Она смотрит невидящим взглядом перед собой и не верит в происходящее. Конечно, ее обязательно спасут. Иначе и быть не может!