Пометки на полях говорили, что и Фредди пришел к похожим выводам.

Принесли ужин, и магиня поела, не отвлекаясь от записок и не чувствуя вкуса блюд, помня лишь о необходимости пополнить запас энергии. Так же, не выпуская из рук блокнота, выпила две чашки крепкого кофе: днем она достаточно выспалась и теперь могла посвятить изучению заметок Фредерика хоть всю ночь.

Уйдя от Эби и вернувшись в лабораторию, Джек еще несколько минут размышлял о том, что, наверное, зря испугал и обидел девушку. Но мысли этой тесно было в его голове среди множества других, блуждающих рассеянно между картами, компасом и барометром, и скоро об Эбигейл было забыто, а все внимание сосредоточилось на таинственной «ниточке», найденной мэтром Алистером. Когда маг рассказал ему, Джек подумал, что мог бы сам попробовать разобраться. Он же знает свое механическое устройство, способен отслеживать неполадки в искусственном теле – почему бы не попытаться рассмотреть схожим образом искусственную свою душу?

Но душа, как часто повторял мэтр Дориан, – предмет сложный. Видеть ее у Джека никак не получалось. Чувствовать – да. Но чувства эти были настолько смутные, как… Как прикосновение к твердой поверхности кончиками пальцев. Лленас вживил в подушечки маленькие пружины, реагировавшие на давление и перепады температур, – он говорил об этом тому, другому, который поселился в голове у Джека с недавних пор. Но пружин было мало: они давали не осязание, а лишь намек на оное – это Джек тоже узнал от другого, поделившегося с ним своей памятью. С памятью этой все стало иначе. Непонятно. Неправильно. Тревожно и неуютно. И верно, это она, чужая память, мешала Джеку разглядеть ниточки силы, из которых сплеталась его душа, и разобраться, куда ведет та, что заинтересовала сегодня Ранбаунга так, что маг разглядывал ее почти час, не отнимая от покрасневших глаз толстой линзы.

Но Джек не сдавался. Для попыток у него была целая ночь.

Отчаявшись увидеть, он стал воображать себе, как выглядят эти ниточки. Дергать мысленно то за одну, то за другую и придумывать, за какую его мысль или чувство они ответственны.

Душа-марионетка…

Тот, другой, знал, что это такое. Помнил, каково это, когда тонкие нити перепутываются между собой, завязываются в узлы, рвутся, и сколько ни тяни, душа-марионетка не отзовется – останутся лишь примитивные инстинкты, первейший из которых – страх. И потом, когда найдется кто-то, кто распутает этот клубок, страх все равно останется. Навсегда. До самого конца и даже дольше: теперь этот страх поселился вместе с памятью в Джеке. Оттого так стремился он сохранить каждую воображаемую ниточку, каждую мысль и эмоцию. Не забыть, не лишиться сознания… никакого морфия…

Огромная комната. Сводчатые потолки. Лампы. Шкафы с оборудованием вдоль выкрашенных зеленой краской стен. В центре комнаты – машина, вокруг которой колышутся смутные тени…

– Она будет работать, вы уверены?

– Не могу сказать до испытаний…

– Но к испытаниям-то вы готовы?

– Теоретически…

– Не хотите руки марать?

Руки и так грязные. В масле, в мазуте. Шрам на ладони…

– Не волнуйтесь, вам и не придется. Оставьте это мне. За вами – исправность механизмов. И не заставляйте меня напоминать, чем грозит малейшая ошибка…

Джек резко дернулся, и… проснулся?

Прежде он никогда не спал, но знал из чужой памяти, как это бывает. Разум отключается от реальности и погружается в вымышленный мир…

Но почему в его фантазиях оказалась вдруг незнакомая комната и странная машина, похожая на операционный стол, установленный на механизме разобранных башенных часов и подключенный к токовым катушкам? И человек, лица которого не удавалось рассмотреть, хоть свет там был даже чересчур яркий?

Странно.

И обидно: Джек предпочел бы другой сон.

Но он запомнил этот случай, внеся его в длинный перечень произошедших с ним перемен, и снова принялся мысленно копошиться в своей душе.

Мэтр Алистер проснулся до рассвета. Долго всматривался в темноте в едва видный циферблат настенных часов, силясь одновременно понять две вещи: который сейчас час и что, собственно, его разбудило. А когда, согнав остатки дремы, нашел ответ на второй вопрос, первый враз стал несущественным. Разве имеет значение, ночь за окном или утро, когда тут такое?! Такое!

Натянув впотьмах халат, маг выскочил из спальни. Едва не оступившись на неосвещенной лестнице, сбежал вниз и ворвался в лабораторию.

Зажег лампы.

Механический человек, сидевший в углу на табурете, никак не отреагировал, даже не обернулся.

– Раздевайся и на стол, – без лишних слов скомандовал Ранбаунг.

Джек медленно поднялся, но подчиняться не спешил.

– Мне нужно вскрыть корпус и напрямую подключиться к каналам памяти, – протараторил маг, злясь на то, что вынужден объясняться с какой-то железякой, а сам тем временем раскладывал на металлической столешнице инструменты.

– Обойдетесь, – ответил резко ни на шаг не приблизившийся механический человек.

– Что? – опешил мэтр Алистер.

– Я не позволю вам влезть в мою память и изменить там что-либо.

– Да не собираюсь я ничего менять! – раздраженно всплеснул руками маг. – Мне нужно только…

– Не собираетесь, но можете, – заметил Джек резонно. – Повредите записи, нарушите связи. А у нас был уговор, если помните.

Ранбаунг досадливо шикнул. Об уговоре он помнил: не вредить. И если нарушит его, пусть даже ненамеренно, то… какая разница? Тут же такое!

Маг мог бы применить силу. Его умений хватило бы на то, чтобы обездвижить взявшуюся перечить машину. Да хоть бы руки-ноги ему оторвать, лишив возможности сопротивляться. И если мэтр Алистер не сделал так, то отнюдь не по доброте и не из жалости. Просто вспомнил, как Джек обещал уничтожить все данные, если почувствует, что ему или его подруге грозит опасность, и маг подозревал, что отсутствие конечностей его не остановит.

– Обещаю, что не стану трогать матрицу, – сказал он как можно спокойнее, хотя внутри все клокотало от злости и нетерпения. – Даже не коснусь кристаллов. Мне хватит доступа к вторичной коммуникации.

Джек смотрел на него, склонив голову к плечу, и в стеклянных глазах чудилось недоверие.

– Без этого я не отвечу на твои вопросы, – припечатал маг. – Никогда.

Механический человек молчал.

Когда Ранбаунг уже раздумывал, как быть теперь, отступиться и смириться или же рискнуть и силком уложить непокорное творение Лленаса на стол, оно наконец заговорило:

– Хорошо. Но если я почувствую, что что-то не так…

– Я помню, – кивнул поспешно маг. – Снимай рубашку и ложись. Мне понадобится не более десяти минут.

…Он не ошибся. Всего десять минут на изучение открывшейся в новом свете схемы плетений. И еще два часа, чтобы проверить анализ рисунков по справочникам. И полчаса на утренний кофе и на то, чтобы поверить в правильность сделанных выводов.

Затем нужно было решить, что с этими выводами делать.

Молчать нельзя – это Ранбаунг понимал. Но и абы кому о таком не расскажешь.

В полицию идти? Или прямиком во внутреннюю разведку?

Во ВРО – правильнее будет. Но имелась у мэтра Алистера, как, впрочем, и у большинства линкаррских магов, предубежденность против господ из этой конторы.

С этой предубежденностью Ранбаунг боролся до самого обеда.

Съездил в Академию. Прочел две лекции, провел две индивидуальные консультации, еще три чашки кофе выпил, будто больное сердце и без того не билось в груди быстро и неровно, а после третьей решился.

Вернувшись домой, отыскал в столе визитку серьезного господина, говорившего с ним после взрыва в лаборатории Лленаса, написал короткое послание, запечатал конверт и вручил Вильямсу вместе с другим – пустым, как и было сказано.

– Пошли кого-нибудь по этому адресу, – приказал маг, указав дворецкому на первое письмо. – Пусть вручат лично в руки. А это доставить на центральный почтамт и оставить до востребования на имя господина Джерома Грида.