Бредень, улыбаясь своей богатой и правильной свободе – это было новым, очень праздничным ощущением, – двинулся следом. Даже заплечный мешок не мог подпортить ему настроение. Кружку он спрятал за пазуху, на петлю, где обычно висел топор. Купленная утром за половину серебряного ногтя, хорошо сделанная, с гравировкой и крышечкой – у него теперь была собственная кружечка. И он в любой момент мог наполнить её пивом. И наполнял.

К вечеру Никита заглянул в цирюльню. Вместо восточного мужика в расписном халате, что рисовался в его воображении, там ожидала европейского вида девочка.

– Мастер скоро подойдёт? – не слишком вежливо спросил Никита.

– Я и есть мастер, – спокойно ответили ему.

Девочка разложила на скамейке инструменты.

– Тебя как зовут, красавица? – исправляясь, сказал школяр, мысли которого были далеки от знакомства.

– Линьлен, – колокольчиком отозвалась мастерица, взмахнула ножницами, и на землю упал первый локон давно немытых, плохо расчесанных волос. Девочка долго трудилась над его косматой гривой, периодически окуная верхнюю часть Никиты в металлический таз, так что школяр, пытавшийся сосредоточиться на важном, только подбулькивал, стараясь не мешать, пока его голову макали и поворачивали, хладнокровно передвигая вправо и влево.

– Чего за имя такое странное? Линьлен.

– Это прозвище, – тихим голосом ответила девочка, и Никита приготовился слушать историю, но, в пику известной болтливости цирюльников, его мастер ничего не рассказала. Линьлен. Похоже на китайский колокольчик.

– И лицо у тебя не местное, – пригляделся школяр. – Ты из благородных, что ли?

Девочка встретила его взгляд в крупном осколке зеркала и неохотно кивнула.

– Здесь вроде не жалуют благородных-то, – не унимался школяр.

– Меня никто не обижает, – спокойно ответила девочка, провела мокрой тряпкой по непривычно чистой шее и чуть подтолкнула ладошками. – Всё.

Сразу потеряв к ней интерес, Никита взял мутноватый осколок и принялся в него смотреться. Придраться было не к чему. Из лохматого молодца, взъерошенного солёными ветрами, получилось вполне интеллигентное существо.

– Ты как стрижку-то угадала? – запоздало спросил Кит, сообразив, что его ни о чём не спросили, а местных здесь стригут совсем иначе.

– Там ещё оставалось чуть-чуть, – тихо ответила девочка, имея в виду контуры прежней стильной причёски. Что там могло остаться после блужданий по лесам, болотам и в море, Никита не понял, но из зеркала на него смотрел почти прежний тверской школяр. Обветренный, огрубевший, но вполне узнаваемый.

– Ваш товарищ будет стричься? – вежливо спросила мастер.

Никита вопросительно посмотрел на Бредня. Тот отрицательно замотал и головой, и кружкой, а потом ещё, для верности, сказал «Нет». «Эн» получилось длинным, похожим на мычание с кавказским акцентом, и девочка впервые улыбнулась. Бредень тоже улыбнулся, показав, что следующий глоток пьёт за хозяйку. Когда и чем он успел наполнить свою кружку, Никита не уследил.

Тарас лежал на мягком ложе прямо между лодками. Глаза закрыты, на груди пульсирует кристалл хронографа, к которому прищёлкнут стандартный съёмный хрон. Веки школяра прикрывала специальная тёмная насадка, на шее вспухла свежая царапина – зацепил при разгрузке щепкой.

Варя сидела рядом, привалившись спиной к борту лодки. Взгляд её переходил с костра, на котором закипал большой котёл, на солнце, уже клонившееся к закату. Пальцы блуждали в шевелюре Тараса. Тот, однако, был сейчас далеко.

– Почему нам так важно знать подлинное имя субъекта? Только лишь для включения его в магические формулы? – Сонный голос лектора покачивал духоту в аудитории. – Что мешает назвать нужного человека любым словом, идентифицируя условную кличку как подлинное и единственное имя? Ведь и то, и другое – абстракция, разбитый на слоги звуковой ряд. Разве мало у нас заклинаний, основанных только на звуках? Разве плохо они работают? Итак, на какие подгруппы делятся имена? – Лектор сделал разрешающий жест, на первой парте подскочила извертевшаяся от нетерпения отличница. Закатив глаза, она затараторила:

– Подлинные имена, данные субъекту родителями либо создателями, что перетекает, полностью идентифицируют не сам субъект, но замысел субъекта. Даже если потом накопится несоответствие. Общее имя из местного языка, например, название животного, аналогичное имя из родного языка, абстрактное имя из всеобщего языка, условное имя, последнее действительно может быть случайным звуковым рядом, и действующее в повседневности псевдоназвание предмета.

– Неплохо, – сказал лектор. – Даже бессмысленное слово, несущее в себе глубинные корни языка, наполняется определённым смыслом. Например, «тетёшкать» – вероятно, глагол и что-то хорошее. Просится синонимом к «ласкать». «Калопуцать» – баловаться, размешивать в чашке сахар ложечкой, постукивая о стенки. Это детское словотворчество, и оно во многих аспектах более удачно, нежели у взрослых. – Лектор пристукнул указкой, требуя тишины. – Ещё пример. Варкая зукра гокло бурканула махлюстенького зукрёночка. Разберёмся с этим набором звуков по законам русского языка. Что мы можем сказать о зукре? Она варкая и, вероятно, обидела зукрёночка, потому как буркануть – действие скорее всего недружественное. Что мы можем сказать о зукрёночке?..

Тарас промотал веретено вперед, пропуская часть лекции.

– Абракадабра – не воспринимаемые единой Сущностью слова, сбивающие последовательность глубинных слоев творения (временно, конечно), оформляются в дальнейшем как заклинание. Реально же требуется непоколебимый настрой и расшатанность этих слоев, способствующая исполнению желаний человека. Дети, легче ощущающие такие вещи, не вбитые до упора в реальность, часто практикуют повторение какой-нибудь ерунды, иногда осознанно связывая с ней исполнение своих простеньких помыслов. Они могут ощущать раскачку слоев, получая при этом примерно то же ощущение, что и на качелях. Самые талантливые к магии формируют свои псевдозаклинания и даже активно их используют. Взрослым для достижения подобных состояний требуются раскрепощающие мозг препараты, простейшим из которых является алкоголь...

Тарас снова прокрутил веретено вперёд.

– Каждый из вас уже умеет выходить во фрактальное поле. Мескалиновые или даже обычные мухоморы...

Ещё движение вперёд.

– Вопрос к аудитории, что проще определить визуально – склонность человека ко злу либо склонность к ругательствам?

Сразу несколько рук взлетело вверх, обесценив баллы ответа, поэтому бакалавр сделал разрешающий жест, и с мест зашумели:

– Конечно, к ругательствам.

– Ругань.

– Брань на шее виснет.

– Зло так легко не вычисляется.

Лектор согласно кивнул и чуть-чуть пристукнул указкой о трибуну. Всё сразу стихло.

– Абсолютно правильно. Чёрное слово негативно по своей сути и потому провисает вокруг фрактала чётко обозначенной зеленью. До посещения капища или храма человек ходит... как если бы его вываляли в нечистотах. Только смердит в области фрактала. Холопы считают, что чёрное слово – спутник тяжелой жизни. Следствие того, что живём плохо и неправильно. На самом деле связь, конечно, обоюдна – человек, с детства тяготеющий к ругани, сползает в негативный фрактал со всеми вытекающими последствиями. Здесь все просто. Но служение злу? В чем тут дело?

И на этот раз всех опередила умненькая девочка с первой парты. По своему обыкновению, она затараторила, закатив глаза:

– Зло слишком условное понятие и почти целиком зависит от ракурса оценки. Мало кто осознанно творит зло, зато люди находят оправдание любому поступку. Зло – это обозначение социума, тот же поступок в рамках ценностей отдельного человека оценивается словами «ущерб» или «вред». В другом социуме этот же поступок может восприниматься противоположно, и крайний пример здесь война. Таким образом...