На вид ему около сорока пяти. В темных волосах уже поблескивает седина, но лучики морщин, тянущиеся от глаз к вискам, – не признак старения, а скорее следствие работы с мелкими механизмами, когда приходится часто щуриться, даже в очках.

– Так что с вашими часами?

– Ах да. – Она достала из сумочки изящные золотые часики. – Стали нагло врать. То спешат, то отстают. Ваши, – кивнула на свисающую из кармана мастера цепочку, – наверняка так не безобразничают.

– Я не ношу часов. Это – компас, подарок жены. А часы у меня в голове.

В голове – часы, на голове – шрам. Когда он повернулся к ней спиной, сквозь короткие волосы на затылке стало видно неровный белый рубец.

– Знаете, – проговорил мастер, не оборачиваясь, – пожалуй, я не буду разбирать ваши часики. Это ведь не они тут нагло врут. Да, госпожа Адалинда?

Она в любом случае собиралась открыться, но тому, что он так быстро узнал ее под иллюзией, удивилась.

– Память у меня все еще отличная, – повернувшись, хмуро пояснил Джек. – И ваш волшебный браслет я помню хорошо.

Она улыбнулась, сбросила ненужную маску и покосилась на выглядывающие из-под рукава янтарные подвески. Вот так и прокалываются на мелочах. Хорошо, что она давно ушла с оперативной работы.

– Слух у меня тоже неплохой, – продолжил часовщик. – Ваши пальцы – металл стучит о металл и о дерево.

– Есть такое. – Адалинда стянула перчатку и пошевелила напоказ пальцами, собранными из колец красной меди, с отточенными стальными ноготками. Можно было обшить их искусственной кожей, смотрелись бы как родные, но ей понравилось так.

– И вы слишком пристально меня рассматривали, – закончил мастер. – Очень похож?

– На Кита? – уточнила она. – Нет. Поправился, загорел, подстригся. Другая мимика, жесты. Совсем другой человек.

– Я и есть другой человек, – бросил он. Посмотрел на ее руку с профессиональным интересом и уважительно прищелкнул языком: – Великолепная работа. Все-таки Дориан – лучший.

– Ему будет приятно узнать, что ты тоже занялся механикой.

– Я бы сказал, что у меня это в крови, но нет, не там. Где-то в другом месте.

– А чем сейчас занимается Эби?

– Вы не знаете? – усмехнулся он. – Или я должен поверить, что вы появились почти через пять лет, чтобы поболтать по-приятельски?

Усмешка у него была точно не Кита. Больше походило на одного нервного юношу, из-за которого отчасти Адалинда и проделала длинный путь из столицы в провинцию.

– Дориан хотел тебя найти, – сказала она. – Уже давно. Оказалось, что вы даже не были толком знакомы, он многого о тебе не знал. Я рассказала. Не все, конечно, но все, что знала сама. И Дориан очень заинтересовался, но… Поверишь, если скажу, что мы просто не хотели мешать вам жить?

– Отчего передумали сейчас?

– Может быть, время пришло?

– Для чего?

– Встретиться. Вам с ним.

– Почему тогда он сам не пришел?

– Боится? – предположила магиня.

– Я его понимаю, – пробормотал Джек.

Адалинда тоже понимала, но сформулировать, облечь это понимание в слова не могла, как ни старалась.

– Есть еще кое-что, – перешла она к делу. – Ты же знаешь, что Дориан унаследовал состояние Эйдена Мерита? Это большая сумма, не считая недвижимости, и Дориан считает, что, принимая во внимание некоторые факты, часть этих денег должна достаться тебе. Вам с Эби.

– Нам они не нужны, – спокойно отказался часовщик.

– Подумай, сумма действительно немаленькая.

– Я верю. Но… Передайте Дориану, что больше, чем я от него уже получил, дать невозможно.

– Хорошо, – кивнула она. – Продашь мне одну из своих игрушек? Для него?

– Возьмите любую, в подарок.

Дориан ждал ее на вокзале.

Прогресс в каком-то роде: в этот раз он сел на поезд и приехал в этот городок, в следующий, быть может, дойдет до часовой мастерской.

Однажды – обязательно.

Эби нравилось наблюдать со стороны, как Джек играет с сыном. Он строил ему смешные рожицы, делал «козу», подбрасывал к потолку, и восьмимесячный малыш заливался смехом. От этого на душе становилось радостно и спокойно, прошлое забывалось, а будущее виделось непременно счастливым.

Но иногда муж просто сидел у детской кроватки и молчал. И тогда ее сердце сжимала тревога.

– Джек, – она присела рядом и положила голову ему на плечо, – что-то случилось?

– Так, задумался.

– О чем?

– Что бы ты сделала, если бы у тебя было много денег? Например, сто тысяч?

– Купила бы слона, – тут же выдала Эби.

– Зачем? – удивился Джек.

– Хочу.

– Слона?

– Ага. Большого такого, розового.

– Слоны не розовые.

– А мы его покрасим!

Ребенок, слыша голоса родителей, попытался встать в кроватке, придерживаясь за высокие бортики. С сопением и кряхтеньем ему это удалось, но, постояв пару секунд, он плюхнулся на попу и, вместо того чтобы заплакать, засмеялся.

Джек же, только-только улыбавшийся нехитрым шуткам жены, снова сделался серьезным.

– У него ведь есть душа? – спросил, глядя на сына. – Дориан когда-то рассказывал, что ребенок берет частицы души родителей так же, как частицы их плоти. Тело без души тоже может родить дитя, но оно будет с душевным изъяном…

Слушать дальше Эби не стала.

– Эйден, милый, – заглянула она в кроватку к сыну, – дай-ка мне это на минуточку.

Малыш послушно отдал большую погремушку, и та радостно дзынькнула, стукнув Джека по лбу.

– Чтобы не говорил глупостей! – объяснила Эби и стукнула его еще раз. – И чтобы не думал глупостей! У него есть душа, и у тебя есть душа. Все? Разобрались?

– Угу. – Джек потер лоб. – Я же просто…

Не просто.

Пять лет уже не просто.

И Эби нередко посещают странные мысли. Только некому дать ей по лбу, и она думает их долго-долго. Случается, целую ночь напролет.

Думает о Джеке.

Об их ребенке.

О прошлом и о будущем.

Но чаще все-таки о Джеке. О том, как он стал собой и что повлияло на него сильнее, гений Дориана Лленаса или память Эйдена Мерита.

Или это она, Эби, сделала его таким, когда держала за руку в ночь нового рождения? Может же быть, что это она пожелала и придумала его таким? Переделала? Изменила разум и волю? Сделала его тем, кого хотела любить и кто так же любил бы ее? Внушила ему ту нежность, что светится в его взгляде, не слабея с годами?

– Хочешь, сделаю тебе розового слона? – спросил он шепотом. – Он будет ходить и махать хоботом.

– Хочу.

Да, у нее тоже бывают странные мысли.

Но она никогда ему о них не расскажет.

За спиной с натужным скрежетом сомкнулись створки ворот.

«Смазали бы их, что ли, — подумала Марти. — Три года назад не скрипели так».

Три года, четыре месяца и пять дней — занятно сложилось. Как нарочно подгадывали.

Она посмотрела на пустую пыльную дорогу, на знак автобусной остановки на противоположной стороне и подняла глаза к пасмурному небу. Будто отчиталась перед кем-то: вот, вышла. Что теперь?

В книгах герои, покидающие тюремные застенки, во всю глотку вопили «свобода!» или падали ниц, чтобы поцеловать землю. Но…

Вопить не хотелось. В воздухе разливалась душная, пророчившая дождь тишина, в которой тонули шорохи и редкие птичьи голоса, и казалось кощунством нарушить ее хотя бы коротким вскриком. По ту сторону ворот о тишине можно было только мечтать… А целовать землю? Нет уж, спасибо.

Постояв еще немного, словно существовало какое-то другое решение, Марти направилась к остановке. Туфли, неновые, но удобные, с утра начищенные до блеска, покрылись серым налетом. Она рассматривала их, закусив губу и оттягивая момент, когда придется поднять голову и взглянуть на место, не так давно покинутое, а взглянув, выдохнула с облегчением и немного — с разочарованием. Просто стена. Рыжий кирпич. Рыжие же от ржавчины ворота. Спираль колючей проволоки поверху — тоже рыжая, в тон редкой выгоревшей травы у обочин. И всё.