А ведь действительно, подумал Фред, у Хью немного потеют руки. Ей это, наверное, неприятно.

— Фред, ты останешься со мной сегодня? Я буду хорошая, очень хорошая, мы свет притушим, и ты не будешь видеть мое лицо. Не ходи к Хелен. Она глупая и тощая, как скелет. Чего вы все к ней ходите? Не ходи, я сегодня буду лучше.

— Ладно. — Фред сел рядом с ней на широкую двуспальную кровать. Рабочее место, как у него дисплей. Мэй живет прямо на своем рабочем месте, почему-то эта простая мысль раньше не приходила ему в голову. — Ладно, я останусь.

Она начала целовать его руки, его пальцы, ласкавшие ее длинные черные волосы, его колючую шею и его глаза.

А ведь мне неприятно, что ее били, вдруг подумал Фред. Странно. Били-то ее, а мне неприятно. И не потому, что у нее стало некрасивое лицо. Это как раз не важно. Просто мне не нравится, когда ей плохо. Не нравится, когда ее бьют. Непонятно. Нет логики, нет связи. Мне не больно, и я этого даже не видел. А все равно неприятно. Очень странно. Потому что ее внешность здесь ни при чем.

Мэй продолжала его целовать, потихоньку стягивая куртку, поглаживая руки, ноги, плечи и живот легкими, но очень нежными прикосновениями — все это она успевала делать одновременно. Ласкалась Мэй всегда очень хорошо.

Собственно, об этом можно будет подумать позже, решил Фред. Какая разница, где тут связь, если мне все равно это неприятно. Сначала надо ликвидировать источник отрицательных эмоций, а разобраться в их причинах можно будет потом. Мне неприятно, когда ее бьют. Мне. Мне самому неприятно. Значит, чтобы мне было хорошо, надо, чтобы ее никто больше побить не мог. Следовательно, никто, кроме меня и Джека, сюда заходить не должен. Это просто. Это очень просто. Поставлю ей на дверь шифр, и никто, кроме меня, ее замок не откроет. И буду ходить к ней сам. А она будет всю неделю ждать меня, и только меня. Ну и хорошо. Выдумщица. Сама себя работы лишает. Надо будет еще Джеку браслет на новый шифр настроить, она еще Джека хочет. Хотя… Зачем лишние хлопоты? И Джек обойдется, и она обойдется. Будет ждать меня одного. Будет у меня специальная, собственная женщина. Это приятно, ни у кого такой нет, а у меня будет. Это правильно, это хорошо, буду к ней ходить каждый день.

А надоест мне такая система, так открою дверь и пойду к Хелен.

Быт в пещере становился все лучше. За исключением явно вьюжных либо морозных дней, в их жилище было тепло, иногда даже душно. В сильные холода, а такая погода не держалась долго, скалолазы старались не совершать слишком далекие рейды, не охотились, не ходили за дровами, обходясь теми грудами валежника, что заготовил Игорь в относительно теплые дни. В мороз ограничивались короткими походами за водой.

Основным бичом стала обувь, кроссовки разбились практически у всех, пришлось налаживать производство мокасин и бурок. Мишка научился плести натуральные лапти, корявые, без различия правой и левой ног, но все это довольно быстро изнашивалось. Кроме того, почти вся кора в округе была поражена короедами.

Они нуждались во множестве вещей, в продуктах и лекарствах, но как-то перебивались. Что-то удавалось сделать, сшить, сплести самим; в первую очередь это были многочисленные циновки и глиняная посуда, доисторический аппарат из двух палочек и тетивы для добывания огня в дороге и прочее в том же духе. Что-то Зойка захватила с собой из дома, нагрузив перед уходом на Ромку два полных вещевых мешка, а без всего остального скалолазы научились обходиться.

Оружие практически не использовали, сохраняя в неприкосновенности тот небольшой запас патронов, что у них еще оставался. Поступило предложение глушить гранатами рыбу, но гранат было совсем мало, а рыба в местных озерах ловилась и обычными способами. Вот только ходить до них оказалось далеко, так что на рыбалку снаряжались редко, в относительно теплую погоду. Ни защитные обручи, ни носовые фильтры в этих горах просто не были нужны, воздух был чистым. Прибором ночного видения, что оказался вмонтирован в шлем старшего охранника, тоже не пользовались, сохраняя аккумулирующую батарею на черный день.

Тревоги первых дней — выдержат или не выдержат — ушли в прошлое. То, что они нормально перезимуют, стало ясно. Уже и Новый год отметили с настоящей елочкой, самодельными игрушками и подобием бражки. Уже и сигареты научились заменять самокрутками из газет и хорошо просушенной смеси коры и листьев, в которую Димка подмешивал толченые «грибочки». И даже конфликты по поводу здорового образа жизни пошли — тот же Димка, что обливался по утрам холодной водой, к этим самым «грибочкам» явно пристрастился и мог целыми днями медленно, задумчиво курить, выпуская в потолок пещеры сизые кольца дыма. Все остальные относились к этому совершенно спокойно, и только Женька, на правах командира чувствовавший ответственность за всю группу целиком, несколько раз пытался повлиять на Димку, на что тот благодушно посылал его «к тетушке». Однажды Женька нашел запас «кухна» из мухоморов, который в свое время старательно заготовил Димка по каким-то своим, специальным технологиям, и долго над ним размышлял, но уничтожить не решился — это было чревато настоящей ссорой. В конце концов, ратовать в этой пещере за праведную жизнь казалось смешно. «Грибочки» явно отдавали наркотиком, но каждый сам выбирал себе дорогу, а их лагерь сильно отличался от пионерского. Димка по-прежнему четко выполнял все приказы, и физическая его форма от новых «сигарет» пока не страдала. Иногда, правда, состояние курильщика было таково, что он не то что приказов, слов не воспринимал — стеклянный взгляд смотрел куда-то мимо Женьки, на губах блуждала странная полуулыбка. Что он видел, какие тени проносились перед его глазами в такие минуты, он и сам не смог бы рассказать. Однако на все время зимовки Женька решил его не трогать. Покуривали иногда и Оксана с Ириной, и Гера, и Мишка. В конце концов, для «столбистов», как и для многих других «неформалов», это было почти нормально.

Женька вспомнил, как он впервые попал на «столбы».

До этого он не воспринимал скалолазов всерьез. Ну ходят ребята по скалам, ну высоты не боятся. Так он тоже уверенно держался в горах и с детства не боялся высоты. Так что, в принципе, Женька и себя считал почти скалолазом, ничего особенного в этом не наблюдая. На первый столб он действительно поднялся легко, но там уже имел случай засомневаться, так ли все просто на самом деле. Двое ребят, совсем пацаны, на вид гораздо более хлипкие, чем он — а Женька всегда был плотного сложения — тренировались у небольшого, метра в три, гладкого камушка. Они забирались наверх и тут же спускались сбоку; один забирался, другой в это время слезал вниз, и все повторялось снова и снова. За минуту каждый из них успевал подняться и опуститься четыре, иногда пять раз, они сновали вверх-вниз уверенно, как детали отлаженного механизма. Какое-то время Женька наблюдал за ними, засекая время по секундной стрелке. Темп не менялся. Он присмотрелся к каждому движению, к перехвату рук. Скала была практически гладкой; крошечный выступ — позже он узнал, что такие называют «соплюшечками», за который можно было зацепиться не рукой даже, а только двумя пальцами, находился в двух метрах от подножия. Еще что-то вроде небольшой трещинки, на которую можно было попытаться поставить носок ноги — в полутора метрах. Именно так, на двух пальцах, ребята и подтягивались, пластаясь по скале и сбрасывая на нее часть собственного веса. При этом сначала нога опиралась о трещину — вскользь, поскольку места там хватало только на толчок, затем следовал переброс тела и смена рук, затем уже нога искала тот самый крошечный выступ, причем «соплюшечка» использовалась для уверенной опоры, и тело выталкивалось на самый верх. Таким образом, «соплюшечка» употреблялась трижды, трещинка внизу — только один раз.

Женьке стало интересно, сможет ли он залезть так же, как они. Необязательно, в конце концов, быстро — просто залезть. Он был в прекрасной форме и знал это. У ребят на ногах были специальные резиновые калоши — всегдашняя обувь скалолазов, но он был в кедах, а это считалось почти то же самое. Для новичка, пожалуй, кеды даже удобнее. Казалось, ребята нисколько не уставали, да, видимо, так оно и было. Для них это упражнение было не сложнее ходьбы по городу. Так и не дождавшись, пока они догадаются отойти от скалы, Женька решил попробовать. Как только он приблизился, пацаны отошли в сторону, пропуская старшего. Это выглядело нормально, так было всегда и везде, не только в Красноярске, в любом городе мира. Он был старше, а они были пацаны, ни он их не знал, ни они его — просто ему давали возможность подняться, очевидно, собираясь продолжить, как только он уйдет.