Было странно, что в отряде не оказалось Афони и Данилы.

Не успел я об этом подумать, как увидел две тени, скачущие на лошадях параллельным курсом и постепенно приближающиеся к нашей колонне.

Я собрался было уже предупредить кучера, но решил присмотреться к всадникам.

Низко прижавшись к шее лошади, почти лежа на ней, к нам несся Афоня. За ним следом скакал Данила.

Заметив, что мои соседи тревожно всматриваются в темноту, я поспешил их успокоить, сказав, что это свои.

Всадники подъехали совсем близко к карете, безошибочно определив, где я нахожусь. Первым подскакал Афоня. Охранник приблизился настолько, что я слышал храп лошади и позвякивание сбруи. Хлопнул ладонью по крыше кареты и наклонившись к окну крикнул, обращаясь ко мне:

— С возвращением!

— Все в порядке⁈ — крикнула ему в ответ Настя.

— Да! Тех двоих мы догнали! Рассказать они уже ничего не смогут. Сами нарвались.

Афоня говорил короткими рубленными фразами. Сам был весь мокрый, словно вышел из сауны или пробежал несколько километров.

— Отлично! — похвалила Афоню Настя и тише добавила: — Надеюсь, отец узнает об этом как можно позже. Погоня нам не нужна.

Афоня с Данилой отъехали на несколько метров и встроились в нашу спешащую домой колонну.

За окном начало светать. Темные деревья стеной неслись мимо, не позволяя взгляду за что-то зацепиться. Отчего казалось, что мы летим со скоростью поезда, хотя, конечно, это было не так.

На дворе стоял конец лета и утренние туманы уже были обычным явлением. Сейчас туман уже порядком поднялся. Редкие его клочки, зацепившись за ветви деревьев, доживали последние минуты. Серая предрассветная мгла, окутавшая вершины сосен, растущих вдоль дороги, смешалась с туманом и мне стало казаться, что мы движемся в тоннеле со светящимся мертвенно бледным светом потолком. Стало как-то жутковато.

Еще через полчаса появился край солнца и разогнал все ночные страхи. Веселые розовые блики заскакали меж хвои и листвы, придавая реалистичности происходящему.

Мы въехали в свой, уже ставший мне привычным лес. Казалось, я тут каждое дерево могу узнать. Это конечно было не так, но контраст давал о себе знать. Все, что близко, то моё. Что моё, то безопасно.

До деревни оставалось всего ничего.

На этот раз дозорный нас не встретил. Может, потому что уже было утро, а может мы где-то разминулись.

К воротам подъехали в тот момент, когда створки распахнулись и нас впустили внутрь. В этот ранний час народу на улице было совсем мало, но староста стоял у ворот и ждал. Если ему сообщили, как только мы показались на краю поляны, то он очень быстро сюда добрался. Но я бы не удивился, узнай, что он тут стоит уже давно.

Первым делом Роман Дмитриевич заглянул во все кареты. Нашел меня и поприветствовал, облегченно выдохнув. Затем подошел к повозке с телами и покачал головой. Я услышал, что он что-то бормочет, но вслушиваться не стал. И так было понятно, что Роман Дмитриевич скорбит. Я даже не сомневался, что он сделает все правильно. Отдавать каких-то распоряжений было не нужно.

Стражники выскочили из нашей кареты и бросились помогать закрывать ворота. Все, кто был верхом спешились и стояли, держа лошадей под уздцы.

Староста распорядился, и кто-то убежал за конюхом. Животных нужно было разместить и привести в порядок.

Я понял, что все еще таскаюсь со шкатулкой из кабинета Корсакова. Поставил ее на сиденье в карете, предупредив кучера, чтобы пока никуда не отъезжал. Подошел к соседнему экипажу и заглянул внутрь. Тут ехал Буянов и Терехов. Старик был совсем плох. Глаза закатились, он постоянно стонал и вообще выглядел скверно.

— Роман Дмитриевич! — позвал я старосту. — Нам врач нужен. Старика срочно в лазарет и посмотреть, что с ним. Раненых перевязать и понять степень тяжести повреждений.

— Сейчас все сделаю, Никита Васильевич, — отчеканил староста и убежал куда-то в глубь деревни.

— Как вы? — спросил я Буянова.

Историк так и сидел внутри, придерживая Терехова.

— Я-то нормально, а вот старик, похоже сейчас помрет. Я удивлен, что он до сих пор жив.

На груди Терехова откуда-то взялись пятна крови. Его не атаковали, никто к нему не прикасался.

— Откуда на нем кровь? — спросил я Буянова.

Историк недоуменно глянул на одежду старика и пожал плечами.

— Когда садились не было.

Я посмотрел на изможденное лицо Терехова. В уголках губ засохло что-то красное.

— Похоже, он кашляет кровью.

— Это плохо, — подтвердил историк то, что я и сам знал.

Я кивнул, понимая, что Терехову очень повезет, если мы сможем ему помочь.

Прибежали молодые девчонки и принялись осматривать раненых. Через минуту подошла невысокая женщина, заведующая лазаретом. Стала распоряжаться кого и куда нести, где разместить.

Дойдя до Терехова, она удивленно на него посмотрела, но ничего не сказала. Только щёлкнула пальцами. Как по мановению руки рядом возникли два парня из стражников.

— Быстро! — приказала она, указав на старика. — В отдельную!

Я не успел и глазом моргнуть, как Терехова аккуратно, но споро подхватили и унесли.

Буянов наконец-то смог выбраться из кареты.

— Хорошо на свободе, — произнес историк и потянулся. — Уже несколько лет вот так не стоял.

— Корсаков вас держал в яме все эти годы?

— Нет, что ты, там я бы загнулся. Причем уже давно.

Я вопросительно приподнял бровь, ожидая продолжения.

— Он меня то в доме держал, то в камере, и лишь изредка сажал в яму, что бы я не думал, что в гостях. Вел со мной разговоры, а когда я не говорил, что ему требовалось, то и пытками не брезговал.

Историк поднял руку, и я увидел, что на некоторых пальцах нет ногтей.

— Но что можно ожидать от увлеченного человека? — словно оправдывая поступки своего мучителя, произнес Буянов.

— Как минимум уважительного отношения, — зло произнес я. — Почему он с вами так поступал? Вы как будто не злитесь на него.

— Как же не злится? — удивился Буянов. — Просто за эти годы привык. Не думал, что вообще оттуда выберусь. А если нет надежды, то злость может свести с ума. А вот этого я точно не хотел. Уж лучше умереть со светлой головой, чем в забытьи. Хоть второе, может быть и легче. Но человек существо странное. Ко всему приспосабливается. А Корсаков… — историк задумался. — Он слишком многое хочет, но не способен удержать себя в рамках новых возможностей. Если он получит такую власть, то только все разрушит. Возможно, Терехов правильно сказал. Он хочет все уничтожить. Хотя я не верю в то, что в этом его план. Править на пепелище скучно.

Тут я был согласен с Буяновым. Кем править, если мир разрушен? Доминировать над пустотой — это какой-то край абсурдизма. Не казался мне Корсаков настолько безумным. А значит у него был план.

Но еще меньше я верил в утверждение историка о том, что Корсаков не справится с приобретенной властью. Да, конечно, с большей силой приходит большая ответственность, как нас учили забугорные сказки, но вот только это все для замороченных на морали интеллигентов. Ответственность она либо есть всегда, в независимости от силы, либо ее нет. И у неё нет градаций. Растёт лишь круг ответственности. Но это немного другое.

Корсаков не таков, он не станет обращать внимание на других. Если ему будет что-то мешать, он просто уничтожит это. Вопрос в том мешает ли ему этот мир? Не думаю. Я оставался до сих пор жив только потому, что нужен ему. Возможно, он знает о нашей с Петей сестре и поэтому не спешит уничтожать, надеясь получить кого-то из нас в союзники. И логично заполучить того, кто, как ему кажется, вышел за некоторые пределы. Я видел, как он смотрел на меня, когда у меня получилось использовать магию в его месте силы.

— У вас есть куда пойти? Дом, родные? — спросил я Буянова, прервав свои размышления.

Буянов как-то грустно на меня глянул, крякнул, но ответил:

— Нет у меня никого. Работа отнимала все время, поездки, исследования, писанина, как-то не сложилась личная жизнь. Родители давно умерли, а дом… Дом Корсаков сжег, еще когда меня схватил. Мне говорили, что от него ничего не осталось. Совсем.