На Семенова теперь можно было спихнуть что угодно.

От генерала торопливо открещивались все, на кого он еще вчера уверенно опирался; впрочем трудно было осуждать людей, спасавших свою шкуру. Да и помочь Семенову не смог бы уже никто. Даже сам Шелленберг, поменяй он свое решение.

Генерала вот уже несколько часов допрашивали в различных режимах прим.

Под ногами скалолазов хлюпала ржавая вода, смешанная со снегом. Дороги практически не было, остатки разбитых снарядами и гусеницами бетонных плит поросли мертвым кустарником и увядшей бурой травой. Единственными живыми существами, иногда мелькавшими между развалин, были длинные черные крысы с осклизлыми хвостами. Воздух вокруг был ужасен. Ребята не ощущали этого из-за масок и фильтров, которые не снимали вот уже несколько недель, но было видно, как в воздухе стоит густая, серая взвесь. Настоящий химический туман, который колыхался под ветром, медленно рассеиваясь на вершинах холмов и открытых пространствах и вновь скапливаясь в низинах. В оврагах с трудом просматривалось дно. Иногда к серому цвету добавлялся ярко-желтый или оранжевый, и проникновение газовых волн друг в друга, медленное их смешение или выкрест создавали картины странных, почти космических туманностей. Это напоминало рождение и смерть галактик с яркими пятнами желтых, фантастических звезд и мертвыми глазницами выбитых окон, когда какой-нибудь двухэтажный домишко выныривал на поверхность. По обочинам время от времени попадались ржавые остовы автомобилей со сгнившими колесами. Кислотные испарения выедали все дочиста. Надежда найти какой-нибудь «неисправный грузовичок», окрылявшая их во время пребывания в пещере, теперь исчезла полностью.

Черные скелеты деревьев, видимо, все-таки оживали, пытались ожить каждую весну, грязный снег под ногами иногда смешивался с остатками опавшей листвы или выцветшей хвоей, но сплошного ковра, как обычно в лесу, нигде не было.

Когда однажды над ними пролетела птица, все долго смотрели ей вслед.

На одной из бесчисленных рек бассейна Иртыша скалолазы срубили плот. Бревна вязал Игорь, вязал хитрым морским способом, прорезая по каждому торцу кольцевые пазы-насечки и прожигая раскаленным прутом бревна насквозь. Крепление не было жестким, но узлы держались мертво, да еще и подтягивали друг друга. Почти три недели скалолазы спокойно сплавлялись вниз по реке, отдыхая от тяжелого перехода, отсыпаясь и отъедаясь рыбой. Течение, кроме одного-двух участков, где река широко разлилась, было довольно быстрым. На перекатах им даже пришлось поволноваться, но все обошлось благополучно. Вода здесь оказалась почти чистой, во всяком случае, рыбы ловилось много, и скалолазы не останавливались даже на ночевки. Костер жгли прямо на плоту, на специальном возвышении в центре; там же стоял большой шалаш-палатка, защищавший от весенних дождей.

Горы уходили все дальше, бесконечно разливалась вокруг тайга. Больных деревьев попадалось довольно много, но уже не было сплошной череды ноздреватой, как губка, источенной серой плесенью, мертвой древесины. Иногда лес вообще казался здоровым. Изредка мимо скользили избушки рыбаков и лесных обходчиков — скалолазы никогда не останавливались поболтать с местными жителями, ограничиваясь приветственными возгласами и взмахом рук. Здесь, конечно, можно было что-то выменять, разнообразить стол мясом и ягодой, узнать новости, но можно было и навлечь на себя подозрения. Найти и перехватить группу на реке намного проще, чем в безбрежном таежном море. Впрочем, никто ими особенно не интересовался, лишь однажды подгреб на лодке какой-то мужичонка на предмет выменять табачку. Его угостили папиросой, и еще пачку он сменял на дробовые патроны — боеприпасов к охотничьему ружью у ребят почти не осталось. Покалякав о погоде, о цене на спирт, вообще за жизнь и еще раз о цене на спирт — мужичонка явно намекал на то, что неплохо бы дерябнуть, они вполне дружелюбно расстались. Впоследствии скалолазы часто вспоминали, сколько матерных определений дождя, тумана и «завеси» — так здесь называли особый, химический туман — может изобрести русская глубинка.

Мимо райцентра плыть все-таки не рискнули. Впрочем, дальше все равно начинались густо заселенные, по меркам Сибири, конечно, более обжитые районы. Дальше надо было снова обходить жилые места тайгой, мертвой тайгой грязной зоны.

Покидали плот с сожалением. Рома уложил в рюкзак несколько ниток сушеной рыбы — на черный день. Идти в тайгу никому не хотелось.

— Клюквы-то сколько… Прямо хоть катайся.

— И ягода крупная. — Худенький Гера привычным уже движением поправил на спине рюкзак. Переход давался ему тяжелее всех. По силе он ненамного превосходил девчонок, а тянулся наравне с остальными ребятами, и на привалах, даже дневных, мгновенно засыпал.

— Хорошо сохранилась. Надо остановиться. Покушать.

— Рома, а то ты голодный. Ты и так больше всех ешь.

— Вова… Ты, Вова, сельский хлопец.

— И добро бы польза была, а то кормишься, как порося, а сала почти нет.

Здоровенный, почти с Игоря ростом, Рома (и он, и часто дразнивший его Володя были из одного села со странным названием Раздоры) потянулся выписать шутнику лычку, но Вовка, почти всегда опережавший его на ход, уже отошел на безопасное расстояние.

— А ну, пишов! Пишов, пишов! А ну!

— Вова… — Рома тяжело вздохнул, размышляя. — У тебя, Вова, голова дубова.

— А ну. А ну, пишов! Давай, давай. Пишо-ов.

— Ты, Вова, сельский хлопец, что с тобой разговоры зря вести. Ты ж, наверно, и транвай николы не бачив.

— Бачив, бачив. А ты пишов, пишов. А ну. А ну, пишо-ов! Та шо ж ты клюкву топчешь.

Рома улыбнулся. Они шли прямо по ягодам, и не топтать их было невозможно, разве что специально выбирать место, куда ступить.

— От балабол.

Женька, шедший следом, шепнул Зойке: «Это у нас на стройке, когда глину с соломой месили, был такой случай. Роме поручили коня по кругу гонять. Ну, чтобы замесить солому с глиной. Крышу мазали. — Зойка кивнула. — Вот он и гонял его целый день. А мы рядом работали, стенку клали. Кирпич. И он целый день, часов восемь, не меньше, подгонял коня одной единственной фразой: «А ну, пишов!» Сначала вроде нормально, не замечали, а потом до того притерлось… Целый день, каждые две минуты. Его потом полгода только так и звали — Рома Анупишов. Вроде фамилии». Зоя рассмеялась.

— Мальчики, — это была Ира, — Женя, это не годится. Надо ягоды набрать. Смотри, сколько ее.

— Точно, Женька. И насушить можно.

— Где ты ее насушишь, солнца нет.

— На костре, бестолочь. Да ты пишов, пишов. Не останавливайся.

Женька задумчиво почесал щетинистый подбородок. Смахнул давно раздавленного комара.

— Да что это за еда, квелая клюква. Баловство одно. Договорились идти до вечера.

— Так никто же не знал, что будет такой ягодник!

— Клюква должна хорошо радиацию впитывать. Ты посмотри на нее, какая она крупная. Она ненормальная какая-то. И слишком ее много.

— Да тут и так рентген полно. Так хоть ягоды наедимся. Сколько можно на твоем пеммикане сидеть? Мясо да лопухи. Лопухи да мясо. И листьев на чай надо набрать.

— Тебя, Вова, накормить…

— А ты, Рома, лопай ее прямо так, с кустами… — бац — лычка почти попала в цель, — это будет такой салат. От слова «сало».

Женька еще раз тщательно почесал подбородок и махнул рукой. Рюкзаки попадали на землю. Рома свистнул Димке, который шел впереди, и сделал знак остановки. Димка отошел еще немного, выбрал позицию и сел, не выпуская из рук автомата. Девчонки уже собирали морщинистую после зимовки клюкву. Гера прилег на свой рюкзак, кинул в рот несколько ягод и закрыл глаза. «Измучился парень; надо будет переложить от него хотя бы гранаты», — подумал Женька. Все правильно. Рентген тут по-любому много, а силы без кормежки нет. Он не спеша оборвал несколько кустиков и ссыпал в рот пригоршню ягод. Клюква была вкусной.

Собирать ягоду не хотелось. Женька лег на спину, примостив под голову рюкзак, и вытянул ноги. Отлично. Ну, просто очень хорошо. Очень.