Все же загадочные существа женщины. Безо всякой магии меняются до неузнаваемости.
Вчерашняя жалкая девица, которую, кабы не ее механический приятель, Ранбаунг и на порог не пустил бы, преобразилась в молодую особу, не сказать что очень привлекательную, но довольно интересную. Особенно по нынешней моде. Кофейного цвета платье с высоким, закрывающим шею воротничком шло к ее глазам и даже к веснушкам, но его строгий, лишенный всяческих намеков на кокетство покрой вкупе с худобой и бледностью девушки, а также с ее короткими, гладко зачесанными назад волосами заставлял вспомнить тех дам, что устроили в прошлом месяце пикет под стенами парламента. Им, видите ли, мало избирательных прав, которые они получили в конце прошлого столетия, когда под напором магинь, не согласных уступать в этом вопросе мужчинам без дара лишь на том основании, что те – мужчины, правительство вынуждено было дать право голоса всем женщинам Линкарры. Теперь представительницы не всегда прекрасного и отнюдь не во всем слабого пола желали наравне с мужчинами выдвигать свои кандидатуры в советы всех уровней. Они много чего еще хотели делать наравне с мужчинами, и этого матушка господина Ранбаунга точно не одобрила бы.
– Барбара, а сами вы, случаем, не из этих? – полушутливо спросил он, не спеша ни с одобрением, ни с порицанием.
– Из каких?
– Из этих дамочек, что не носят корсетов, ибо те есть оковы домашнего рабства, и хотят во всем быть наравне с мужчинами.
– Я ношу корсет! – гордо приосанилась ничуть не смущенная пикантностью вопроса экономка. – И считаю, что женщина должна оставаться женщиной. В том смысле, что неважно, что у нее в голове, но на голове все должно быть идеально и модная шляпка!
Возразить на это Ранбаунгу было нечего: ни в женщинах, ни в шляпках он особо не разбирался. Были и поинтереснее дела, приступить к которым он планировал сразу же после обеда. Но сначала этот обед нужно пережить.
Стол накрыли на две персоны. Хозяину – на привычном месте во главе, а прибор для Эбигейл прислуживающая в столовой Рита, до конца не определившись со статусом гостьи, предусмотрительно поставила так, чтобы между девушкой и магом оставалось еще два свободных стула.
– Не стесняйтесь, милая моя, – с улыбкой приободрил маг остановившуюся в дверях гостью, выразительно стрельнув глазами в сторону застывшего в ожидании возможных поручений Вильямса. – Присаживайтесь.
Дворецкий отодвинул ей стул, и девица на диво ловко уселась, промямлив что-то благодарное.
Ела она, вопреки всем опасениям, аккуратно, не поднимая глаз от тарелки. В многообразии ложек и вилок если и терялась, виду не показывала. От сочной телячьей отбивной чинно отрезала маленькие кусочки, отправляла в рот и жевала без чавканья. Хлебом не крошила. Соусом скатерть не обляпала. Лишь краснела и бледнела попеременно, но это, насколько господин Ранбаунг знал, правилами этикета не возбраняется.
Лишь в завершение трапезы, поблагодарив тихо и по-прежнему не глядя на хозяина, встала и схватилась за тарелку, словно собиралась нести на кухню. Пришлось остановить ее негромким покашливанием. Девица залилась краской, прошептала повторно слова благодарности и сбежала в выделенную ей комнату, после чего мэтр Алистер благополучно забыл о ней до ужина.
За обедом Эби вспоминала маму.
– Эбигейл, не сутулься, – говорила та. – Убери локти со стола. Жуй с закрытым ртом.
Мама никогда не бывала в таких роскошных домах, не сидела за столами, за которыми глазам больно от блеска хрусталя и начищенного серебра, но приличия – везде приличия, и девушка надеялась, что полученного от родителей воспитания хватит, чтобы не ударить в грязь лицом перед мэтром Алистером. Хотя было бы куда лучше, если бы он вообще ее за свой стол не сажал. Однако маг придумал что-то странное. Маги – они все странные, даже если с виду нормальные. Мэтру Алистеру до господина Дориана в плане чудачеств ой как далеко, но все же у мэтра Дориана Эби было спокойнее. Там она знала свое место и месту этому вполне соответствовала, а здесь…
Ранним утром ее разбудила пожилая ворчливая женщина, назвавшаяся Барбарой. Принесла чашку с горьким питьем, которое доктор назначил, сказала, что нужно снять мерки, и поинтересовалась, изволит ли госпожа завтракать в своей комнате или спустится в столовую. Но, обсмотрев мятое, разрезанное на боку платье, которое Эби с вечера так и не сняла, сама себе ответила: в комнате. Крикнула что-то в коридор, а сама взялась обмерять Эбигейл портняжной лентой. Ноги ее грязные увидела, но и слова не сказала, прошла молча в примыкавшую к спальне ванную и открыла воду. А затем, пока девушка, с опаской отодрав пластырь, под которым остался лишь маленький красноватый шрам, нежилась в теплой воде, перестелила постель и принесла чистую сорочку и широкий бархатный халат. После поставила на столик у кровати поднос с обещанным завтраком.
Эби пыталась обдумать ситуацию, в которой оказалась, но то ли из-за лекарств, то ли из-за того, что она еще не отошла от пережитых потрясений, получалось это из рук вон плохо. Мысли в голове вертелись странные, путаные. То тюрьма вспоминалась (и в сравнении с грязной вонючей камерой нынешнее положение, безусловно, ее радовало). То Джек, которого она с вечера еще не видела, зато помнила его слова про самоуничтожение (и от этого делалось страшно до ледяных мурашек). Дальше – хуже: впервые за много дней Эби вспомнила взрыв, мэтра Дориана, Эйдена и все, что было до того, и разрыдалась горько и громко, не заботясь о том, что кто-нибудь может услышать…
Неизвестно, сколько это продолжалось бы, не вернись Барбара с покупками. Белье, чулки, туфли, три платья, каждое из которых оказалось велико, но это и к лучшему, привычная работа отвлекла девушку на несколько часов. Шила будто не для себя, не верилось уже, что ей останется все это богатство. Нет, обязательно случится что-нибудь, и хорошо, если на смену новым нарядам снова придет серая тюремная роба, а не белый саван… Но все же шила и результатом осталась довольна. А Барбара, удивившаяся сперва, когда у нее спросили иглу и нитки, оценив работу, потеплела и словами, и взглядом. Одеться помогла. Ребра-то еще не срослись, хоть и не болели уже. Под ребрами болело – но это совсем другое.
А потом был обед.
Эби хотела расспросить мэтра Алистера о Джеке, о том, как самой ей теперь быть, чем чревато и насколько затянется ее пребывание в этом доме, но маг отмалчивался, и она не решилась первой завести разговор. Отобедав, ушла наверх: подшивать оставшиеся платья и ждать новостей от Джека.
У господина Ранбаунга тоже была домашняя лаборатория. Джек подумал, что данное помещение имеется в жилище каждого мага. Но лаборатории мэтра Алистера было далеко до той, в которой родился искусственный человек.
Да, родился – теперь он так называл это. Рождение. Первые шаги. Первые воспоминания…
С воспоминаниями творилось что-то странное. Он видел себя то полуразобранным механизмом, над которым возится, спрятав глаза под очками с толстыми линзами, мэтр Дориан. То ребенком, рисующим что-то в большом альбоме под надзором строгого воспитателя. Воспитатель тоже был в очках и так же пощипывал себя за бороду, когда задумывался о чем-то. Еще был сад… Сады. В одном он гулял с Эбигейл по посыпанным песком дорожкам и рвал розы. В других случалось всякое. Однажды он разбил коленку, упав с пони. С кем-то повздорил – не помнил, с кем и по какому поводу. В одном из этих садов он прижимал к гладкому стволу бука девушку в открытом платье…
А после – взрыв.
Но прежде белый росчерк и боль.
– Ну, – мэтр Алистер в предвкушении потер ладони, – продолжим?
– Продолжим.
Все, что делал маг, не причиняло механическому человеку неудобств или боли, которой он не чувствовал, но о которой хорошо помнил от другого себя, – так пусть занимается. Может быть, разберется. Хотя Джек, кажется, и без него уже понял. Не все, но понял.
Вспомнил.
