– Занимайтесь, – повторил Сидда. – Со всеми результатами сразу ко мне.

– Эбигейл, с сегодняшнего дня Джеком будет заниматься господин Мерит. Но тебя я от участия не освобождаю.

От этих слов девушка мысленно взвыла: мэтр Дориан, сам того не подозревая, все-таки ее наказал.

– Расскажешь господину Мериту обо всем, о чем говорила с Джеком, и постараешься вспомнить, как он реагировал на твои рассказы.

Еще чудеснее! Выходит, и отмолчаться не получится.

Эбигейл готовилась к прогулке, как к неизбежной пытке. Представляла, как два часа кряду будет терпеть ухмылки Эйдена и его сомнительные комплименты. Подсчитывала, на сколько за это время вырастет предлагаемая им цена. Гадала, хватит ли у нее выдержки не нагрубить или не ударить наглеца.

Распалила себя этими мыслями, шипела и пыхтела, как котел паромобиля… А пар спустить повода не нашлось.

В полдень Эйден вывел Джека из лаборатории. Без слов махнул Эби рукой, чтобы шла за ними, и направился в сад. Там присел на скамейку под яблоней, велел девушке сесть рядом, а механическому человеку поручил сорвать с каждого розового куста по цветку. То ли готовил его еще и к роли садовника, то ли хотел отослать подальше, чтобы не мешал.

Второй вариант показался Эби более правдоподобным, и она опасливо отодвинулась от мужчины на самый краешек скамьи.

Эйден усмехнулся этому маневру и, отвернувшись, надолго уставился в землю. А когда Эби уже устала ждать непонятно чего, негромко спросил:

– Тебя часто бьют?

– Меня? – растерялась девушка. – Кто?

– Откуда мне знать? – медленно повернулся к ней Эйден. – Но после твоих рассказов Джек понимает, что это такое – ударить человека.

Эбигейл нечего было ответить.

Никто ее не бил. Дядька замахивался порой, но привычно обходился бранью. Случалось, если бывал особо зол, мог отпустить подзатыльник, но Эби всегда уворачивалась, а он и не гнался повторить. Какой-никакой, а все же родственник, и матери-покойнице обещал, что сироту не обидит. А раз сам на племянницу руки не поднимал, то и дружкам не позволял. Поднять в смысле, а распускать – это уже другое. Но тут уж Эби сама могла затрещину отвесить или коленкой наподдать по тому месту, куда у мужиков иногда мозги стекают.

– Меня не бьют, господин Эйден. И Джека я драться не учила.

– Учится он сам, – пробормотал в пустоту Мерит. – А что не бьют, хорошо. Есть защитники? Отец? Брат? Жених?

Девушка промолчала.

– Кажется, Дориан сказал тебе, что я должен знать все, о чем ты рассказала Джеку, – напомнил Эйден. – И кое-что я хотел спросить от себя.

Эби догадывалась, что это за «кое-что», но он снова ее удивил:

– Где ты научилась варить кофе? Не думаю, что это любимый напиток обитателей Освина. Служила в чьем-то доме?

– Мама научила, – призналась Эбигейл без особой охоты. – Отец кофе любил, разный. Рецепты собирал. А зерна ему один торговец привозил, которого он от грудной жабы лечил.

– Твой отец – доктор? – заинтересованно, но без недоверия уточнил мужчина.

– Аптекарь. Был.

– А мать?

Эби закусила губу.

– Тоже была? – догадался Эйден.

– У всех были матери, господин Мерит.

Но не всем нравится обсуждать их с малознакомыми и, мягко говоря, неприятными людьми.

– Я свою не знал, – тихо произнес он. – Умерла через несколько минут после моего рождения. Отец – когда мне было одиннадцать.

Словно вдруг перестал быть упырем и превратился в обычного человека. Хотя упыри тоже людьми были когда-то.

– Отец – пять лет назад, – отвернувшись, поведала Эби кусту гортензии. – Мама – через полтора года после него. Из родни остался только дядька, мамин брат, он меня к себе и забрал. У него лавка в Освине, торгует разной хозяйственной мелочью. А я дом веду и шитьем подрабатываю. Вот и все.

Джеку она не так рассказывала. Об отце вспоминала много: о том, как в аптеке пахло, когда он снадобья в ступке растирал, о том, как цветы домой приносил и сладости для нее, как следил в первый раз, когда она кофе ему варила, чтобы на плите не передержала. Про маму тоже говорила – как она песни пела, пока шила, как волосы ей заплетала. И о дядьке Эби механическому человеку проболталась: о том, чем он на самом деле живет.

Но Эйдену всего этого знать не нужно. Особенно про дядьку.

– Не думаю, что это все, – сказал мужчина. – Но для первого раза хватит.

Выглядел он отрешенным, словно думал о чем-то стократ важнее, чем Эби и история ее жизни. Если и хотел спросить что-то еще, то не успел: механический слуга вернулся с большой охапкой роз.

– Молодец, – сухо поблагодарил Эйден. – Отдай Эбигейл.

– Зачем? – смутилась девушка.

Молодой человек неопределенно передернул плечами, а исполнительный Джек уже всучил ей пестрый колючий букет.

– Эбигейл! – тут же раздался за спиной голос мэтра Дориана, покинувшего лабораторию не иначе как затем, чтобы уличить работницу в чем-то предосудительном. – Разве я не говорил, что не терплю в доме живых цветов?

– Это я велел Джеку собрать, – вступился за нее Эйден. – По цветку с каждого куста в парке.

– Странное задание, – не оценил маг. – Впрочем… Дайте-ка мне эти розы. Пожалуй, я знаю, что с ними сделать.

Сварит чародейское зелье? Или украсит ими паромобиль, чтобы не выглядел таким страшным?

А Эби в своей комнате поставила бы…

– Эйден, простите, но мне нужна ваша помощь, – сказал из вороха цветов мэтр Дориан. – Эбигейл обойдется без вас?

– Думаю, да, – ответил Мерит. А девушка еще бы добавила: «С радостью». – Я как раз сам хотел идти к вам. Появилась одна мысль…

Переговариваясь, мужчины зашагали к дому, а Эби, оставшись в обществе Джека, снова уселась на скамейку.

– Присаживайся, – подозвала она механического приятеля. – Сегодня будем молчать. На всякий случай.

Чего она не рассказала Эйдену, так это того, что говорила с Джеком и о его нескромной персоне.

Дориану требовалась помощь с телом, которое прислал мэтр Алистер.

Маг собирался препарировать его еще вчера, но сперва случился тот инцидент с механическим человеком, а затем мэтр Лленас принимал гостью. Эйден тактично не спрашивал ни о чем, однако дамочка, с которой он случайно столкнулся в коридоре второго этажа, его заинтересовала. Дориан никогда не жил аскетом, и женщины в его доме появлялись нередко. Но те, прошлые, не расхаживали так по-хозяйски и не хмыкали презрительно себе под спрятанный за непроницаемой вуалью нос, увидев незнакомого мужчину. Они передвигались быстрыми перебежками, а встретив невольного свидетеля их грехопадения, ойкали, краснели, бледнели и пускались наутек. Вчера же неловко себя почувствовал сам Эйден.

– Я хочу сделать несколько маготтисков, – с места в карьер взял маг. – Предпочел бы фотографический аппарат, но магниевая вспышка здесь нежелательна. Поэтому нужно подержать рамку. Вы же помните, как это?

В прошлые приезды к Дориану Эйдену не раз доводилось ассистировать ему в лаборатории. И снимки с помощью серебряной рамки, в которую заключался лист вымоченной в специальном растворе бумаги для того, чтобы после на нем осталось изображение, – простейшее из того, чем ему приходилось заниматься.

– Помню, – кивнул он. – Но я хотел поговорить с вами.

– Потом, – замахал руками маг. – Я уже подключил токовый стабилизатор, а заряда хватит самое большее на полчаса. Идемте.

В отведенном под такого рода исследования углу на металлическом столе лежала обнаженная женщина. Если бы Эйден не знал, что она мертва, решил бы, что спит. Трупов он в своей жизни видел немало, и даже спустя час после смерти они не выглядели так: расслабленные конечности, спокойное лицо, чистая кожа. Покойнице было около сорока на вид. Типичная для уроженки Гилеша внешность: темные волосы, смуглая кожа, густые черные ресницы, из-за которых закрытые глаза казались подведенными сурьмой. Полная грудь, дрябловатый живот, широкие бедра. Обычно трупы не выглядят настолько… не трупами. Эйдену даже смотреть на нее было неуютно. Казалось, сейчас встанет и влепит пощечину наглецу, осмелившемуся разглядывать ее в столь нескромном виде.