— Ну… интересно, конечно. Впрочем, я уверен, что у тебя коллекция повнушительней найдется… — подначиваю я Бьянку, взвешивая в руке большой вибратор. Тяжелый.

— Я девушка постарше и у меня полно денег. У меня не коллекция игрушек. У меня игровая комната — поднимает бровь Бьянка: — как приедем в Токио — я тебе покажу. Ты видел диаметр этой штуковины? — она берет в руку анальную пробку: — эта девушка еще преподнесет нам сюрпризы, я уверена. А эта манга? — она кладет пробку на место и пролистывает глянцевый журнал, раскрывает на случайном месте и протягивает его мне: — если на странице нет расчлененки или кровищи — я свой лабораторный халат съем. На камеру.

— Тебе не придется менять свои вкусовые привычки — констатирую я, глядя на раскрытые страницы. На странице девочка в очках режет бензопилой другую девочку, прямо поперек обнаженной груди, во все стороны хлещет кровь.

— Теперь понятно, почему она так к тебе привязалась. — говорит Бьянка: — Она фиксируется на таких вещах, но кто-то сказал ей что плохо так делать. А ты — единственный авторитет, который снял с нее намордник и поводок и сказал «фас!». Она тебя обожает — но только до того порога, когда ты пойдешь против ее желаний. Я так полагаю, что у нее все вот это — она бросает журнал на кровать, на вибратор и наручники: — взаимосвязано. Потребность в разрядке через насилие. Сексуальная деструктивность, как описал Фрейд в своей работе от двадцать шестого года «Торможение, симптом и страх». И… есть у меня пара мыслей, что с этим делать, но это не одобрит ни один психолог с лицензией. А еще есть вероятность что все равно ее убить придется. Впрочем… тебе же все равно, puddin’? Ты все равно собираешься ее сломать, а потом — убить, верно? Ты просто ужасен…

— Не говори глупости. — качаю я головой: — Ладно, складываем все по местам и возвращаемся. Сегодня мы много узнали. Хотя бы то, что Шизука — не Невада-тан.

— И то, что ей изменили фамилию и имя и она живет под защитой полиции. И у нее удивительно гибкое тело. В смысле — она хорошо растягивается? Как иначе она могла бы использовать… все это? Я бы порвалась. — говорит Бьянка, собирая «инструментарий» Шизуки с кровати: — много чего мы сегодня узнали. Ты уже определился?

— Спасибо, что поддерживаешь меня — отвечаю я: — без тебя многое было бы невозможно и твоя поддержка мне важна. Такое редко встретишь… хотя о чем это я. Такого обычно не бывает. Так что официально заявляю, что ты — чудо. На всех уровнях.

— Мне часто это говорят. — кивает Бьянка, вполне удовлетворенная собой: — И пишут.

— И они правы. Сколько у нас осталось времени?

— До того, как наша «не-Невада-тан» проснется? Час… может меньше.

POV Шизука-тян

Когда она открыла глаза — она не увидела ничего. Когда она попыталась пошевелиться — она почувствовала ремни на руках. И на ногах. Она моргнула и поняла, что на ее глазах — повязка. Да, вспомнила она тут же, Наставник же обучал этому. Если ты взял противника в плен и хочешь подвергнуть его психологической обработке — сперва обездвижь его, раздень догола и свяжи, на глаза наложи повязку. Это основы, связанный и голый человек чувствует себя беззащитным, а повязка на глазах — добавляет депривации. Можно сюда же добавить наушники, плотно защищающие от внешнего мира… и включить музыку погромче. Еще ничего не сделано, а жертва уже готова сдаться. Да, Наставник многому научил ее, и она собиралась показать ему — как многому. Насколько многому. Чему — многому. Но… не получилось.

Что же. Отсюда нет выхода. Она и не собиралась пережить эту встречу, она знала, что с Наставником ей не справиться… или сейчас она убеждает сама себя? Хотела ли она на самом деле его смерти и что бы она делала после этого? Кроме того, что замела бы следы и упаковала его в мусорные пакеты с утяжелителями и сбросила в море? Что бы она делала потом?

У нее нет ответа. Наверное, это и есть ее проблема. Темнота вокруг начала пугать ее. Темнота и пустота. Раздели ли ее? Сидит ли она уже голая? Ей не так уж холодно, может она одета? Чувствует ли она ткань своим телом? Почему-то мысль о том, что сейчас Наставник разглядывает ее голое тело — вызывает у нее неприятное сжатие в груди. Она не такая красивая как Натсуми-тян, как Томоко или Мико, даже Наоми. Она — слишком маленькая, у нее слишком плоская грудь, у нее худые бедра и тонкая белая кожа, через которую просвечивают синие венки и это ужасно. Чудовищно.

Она знает это чувство — когда в темноте таится зверь. Тода-сан водил ее в Темную Комнату с тех пор, как она помнила себя. В Темной Комнате было прохладно и пахло… пахло чем-то затхлым. И еще были руки… тогда она не знала значения этих рук, не знала, что именно они с ней делают, но ей было страшно и больно. Она терпела, потому что так было надо. Молчать и терпеть.

Интересно, думает она, как бы Наставник поступил с Тода-саном? Или со Слепым Зверем? Она была уверена, что Наставник обязательно вмешался бы. И, наверное, убил бы Тода-сана. А может быть даже стал бы искать Слепца. И тогда последователи Слепца обязательно нашли бы Наставника и убили бы и его. Зачем она сделала это сама? Она соврала полиции о том, что не знает кто такой Тода-сан и где он живет… а он жил совсем недалеко. Еще со времен своего существования в Свете — она научилась не привлекать внимания и быть незаметной, ходить бесшумно и замирать на месте без движения — потому что если она привлекала внимание Тода-сана, то он мог и отправить ее в Темную Комнату. А в Темной Комнате ее искусство двигаться совершенно бесшумно не помогало — Слепой всегда находил ее. И он двигался по-настоящему бесшумно, так что она прекрасно понимала каково это — стоять совсем голой и беззащитной в абсолютной темноте. Она — знает. Но… ей все равно страшно. К такому не привыкнешь.

— Пожалуйста… — говорит она и ее голос звучит так слабо, как будто откуда-то издалека: — пожалуйста…

— О! Ты проснулась, Шизука-тян. Погоди-ка… — шаги и вот с ее глаз снимают повязку. Она с невероятным облегчением снова видит свет! Слишком ярко! Она щурится сквозь набежавшие слезы.

— Погоди, сейчас я тебе руки освобожу — звучит рядом знакомый голос и правда развязывает ей руки. Она трет глаза, привыкая к свету. Нет, он не яркий, просто после темноты слишком большой контраст, вот и глаза заслезились. Она находится в странной комнате… нет, даже скорей отгороженном пространстве, она видит потолок далеко вверху, понимает что это всего лишь перегородка, что на самом деле они где-то в большом помещении, она сидит в кресле, которое напоминает… ничего хорошего ей не напоминает, это или кресло для стоматологии либо пыточное и зная Наставника она точно может сказать, что тот — не стоматолог.

— Сумимасен. Сумимасен. — кланяется она, извиняясь: — Мне так жаль… мне очень жаль.

— Да не дергайся ты так, сейчас я ноги тебе тоже освобожу. — он наклоняется и снимает ремни с ее ног: — Все. Можешь сесть по нормальному. Пить хочешь?

Слезы выступают у нее на глазах, и она кивает. Он протягивает ей стакан с водой, и она послушно пьет. Стакан из тонкого стекла и у нее свободны руки, она может одним движением разбить стакан о металлический подлокотник кресла, держась за дно, обязательно будут острые осколки… и воткнуть его Наставнику в горло. Но он уже показал, что в состоянии постоять за себя… как он ее вырубил? Она не помнит.

Она пьет воду не спеша, растягивая удовольствие. Потому что сейчас будет наказание. Какое? Наверное, она умрет. Наверное, это будет болезненно. При этой мысли все внутри нее сжимается. Она с сожалением протягивает пустой стакан обратно, и Наставник забирает его у нее из рук.

— Поговорим? — спрашивает он весело, и она кивает. У нее нет выбора. В конце концов она попробовала и у нее не получилось.

— Знаю, что ты не очень красноречива, но мне нужны некоторые ответы. Можешь просто кивать… но иногда мне нужны пояснения… в более развернутом виде. — говорит Наставник и у нее в груди что-то падает вниз. Вот он, допрос. Это только кажется, что она и он на равных тут. Сидят напротив друг друга. На самом деле — все кончилось. Наставник сам учил ее не подставляться. Сам учил ее не оставлять свидетелей и не оставлять следов. Не испытывать слабостей. И вот сейчас он вытянет из нее все, что она знает, а потом… потом Темная Комната снова. И конец.