— Чисто. — говорю я. Что же, пришло время поговорить с Обой Иошито по душам… жаль, что тут стены тонкие… придется сперва правила установить.

— Можно я сама? — спрашивает Шизука и глаза у нее блестят. Вздыхаю. Прав был Широ — что-то серьезно не так с нашим поколением.

Мы сидим и ждем, когда он очнется. Надо было захватить с собой капсулу с нашатырем, но уж тут я не продумал. Вариант облить водой и надавать по щекам — исключаю сразу, мне необходимо, чтобы как можно меньше следов после нас осталось. Потому мы с Шизукой уже в латексных перчатках, на ногах, поверх обуви — бахилы. На лицах — медицинские маски. Мы — хирурги. Так сказать, вырезаем скверну на теле социума. Тут главное всерьез в такое самому не поверить, а то так и до фанатизма и ощущения собственной избранности недалеко, а там начнешь в трико и плаще по крышам бегать, спасать город от преступников, не замечая, что сам таким являешься. Критичное мышление сохранять, так сказать.

— Ммм?! — о, очнулся. Наклоняюсь к Обе Иошито, студенту в академическом отпуске и заглядываю ему в глаза. В глазах — непонимание и ярость. Кусок полотенца во рту мешает ему закричать, и он мычит. Мычит яростно и возмущенно. Вздыхаю. Натягиваю ему на голову пластиковый пакет и прижимаю его к лицу, перекрывая дыхание. Он бьется на полу, словно рыба, руки стянуты за спиной мягкими полотенцами, ноги тоже. Жду. Жду пока отчаяние и ужас не затопит его сердце, пока он не попрощается с жизнью и не поймет, что все происходящее тут — всерьез. Пока за один вздох вонючего воздуха этой комнаты он не будет готов отдать все.

Снимаю пакет с головы. Снова заглядываю в глаза. О, есть контакт. В глазах — по-прежнему непонимание, но ярости больше нет. Страх.

— К сожалению у вас тут очень тонкие стены — информирую я его: — потому если ты будешь шуметь, то разбудишь соседей. Нам же не нужны лишние проблемы, верно? — смотрю ему в глаза. Наконец он кивает головой. Отлично.

— Смотри, сейчас я выну у тебя изо рта кляп. Если ты вздумаешь закричать или хотя бы повысить голос — я надену тебе на голову этот пакет снова, но на этот раз — примотаю его скотчем к шее. И уйду. — в его глазах появляется ужас. Мало людей, которые один раз побывав с пакетом на голове — сразу же готовы повторить такой опыт. Это… неприятно. Тебя словно разрывают тысячи маленьких когтей изнутри, так тебе охота вздохнуть, и ты готов на все, лишь бы тебе дали воздуха. Как там говорил Яма у Желязны в «Боге Света» — никто не поет гимнов дыханию, а попробуй-ка обойтись без него. И сегодня дыхание — тема дня. Или ночи. Ночь же на дворе.

— Попробуем. — краем глаза я слежу за Шизукой, смотрю на ее реакцию. Она не выказывает никаких признаков отвращения или неприятия насилия над ближним. В первый раз это всегда трудно, по себе знаю, человек, который легко переносит насилие над другим человеком или даже животным в первый раз — скорей всего или психопат… или вырос в деревне. Городские не держат корову или барана за ногу, когда с него снимают шкуру… или коптят свинье щетину паяльной лампой и в воздухе раздается запах горелой плоти. Шизука, судя по всему — деревенская девочка. И психопатка, конечно же. Дай ей паяльную лампу и… мда. Повезло Обе Иошито, что тут стенки тонкие. Или не повезло? Я вынимаю изо рта у него кусок полотенца и смотрю на него. Он судорожно сглатывает и открывает рот, но я — прижимаю палец к своим губам. Он послушно молчит.

— Для начала — где твой телефон — спрашиваю я и у него в глазах мелькает понимание и облегчение. Он думает, что мы — воры. Хочет так думать. Лица мы не открываем и это дает надежду пережить этот день… если он умен. Но история против этого умозаключения. Гадить там, где учишься… недальновидно.

— На столе… — хрипит он и я качаю головой.

— Другой телефон — поясняю я и он моргает глазами. Другого телефона у него нет. Значит не слишком-то умный. Значит — не держит так называемый «burner phone», на всякий случай.

— Только один телефон? Точно? — делаю вид, что собираюсь надеть на него пакет и он сучит ногами и мотает головой.

— Не надо! У меня только этот телефон! Клянусь! — торопливо шепчет он. Как и Усикава из одна тысяча невестьсот восемьдесят четвертого года — он уже один раз взглянул в глаза смерти и теперь жаждал отсрочить следующую встречу — до дрожи в коленках. Это неправда, что можно привыкнуть к ее дыханию в затылок — никогда не привыкнешь и чем дольше она дышит, вздымая каждый волосок на шее дыбом — тем хуже становится. Можно впасть в ступор, можно отупеть от Ее постоянного присутствия, но не привыкнуть. Залихватски мотнуть головой «что, в первый раз?!» — вряд ли получится. По крайней мере я так и не смог привыкнуть сам и не встречал людей, которым бы удалось.

Так и Оба Иошито — всего то минута с чем-то с пакетом на голове и вот он уже готов сотрудничать и делать что угодно, лишь бы этот пакет снова не оказался у него на голове, а его легкие не раздирала бы мучительная боль от невозможности вздохнуть. Однако боль не самое главное… главное — панический страх. Страх перед чем-то, что ты даже осознать не в состоянии, животный страх, что ты так и останешься с этим пакетом на голове — навсегда. Ведь это несложно — снова натянуть его на голову и примотать скотчем в районе шеи, а потом — подождать. И осознание этого — повергает его в ужас. Сейчас нельзя дать ему опомнится и начать придумывать себе варианты и способы. И я начинаю задавать вопросы. Быстро, один за одним. Друзья. Связи. Даты. Сколько раз они проделывали это с девушками — тут он пытается юлить, но я снова натягиваю пакет ему на голову, и он отчаянно мотает головой и открывает рот, что-то пытаясь сказать, закричать, но у него нет воздуха в легких и когда пакет с головы снимается — он уже сломан.

— Я… я не помню — признается он: — но больше десятка точно! Мне очень жаль!

— Тихо, не ори — говорю я: — или…

— Да! — снижает голос он: — как скажете! Я не виноват! Это все Рио-кун и Танака! А я просто выполнял их приказы! Они бы убили меня, если бы я ослушался!

— Этого я у тебя не спрашивал — говорю я и у него в глазах снова плещется ужас. Если бы я привязал его к стулу и пассатижами вытаскивал ногти — он бы страдал, но не сломался бы. Если бы я показал свою злость, свой гнев — ему не было бы так страшно. Страшно — это когда с тобой говорят спокойно, без эмоций. Когда ты не понимаешь, что происходит и что от тебя нужно.

— Адреса. Имена и фамилии. Степень участия — говорю я и он выкладывает все, что знает. Шизука — записывает все на диктофон, тот самый, который мне в свое время дала Натсуми.

— Хорошо — киваю я, когда фонтан красноречия иссякает и сведения начинают повторяться: — теперь к делу. Если ты раскаешься в содеянном — то у тебя будет шанс прожить еще немного. Ты раскаиваешься?

— Да! Да, конечно! — хватается за соломинку Оба. Я подношу к его глазам шокер и нажимаю на кнопку. Треск разряда заставляет его дернутся.

— Это шокер. Полицейская модель. Если ты будешь дергаться, я угощу тебя разрядом и натяну такой знакомый пакет тебе на голову. Примотаю скотчем и оставлю тебя так… думаю что тебя найдут только через неделю, когда начнешь пахнуть. Понятно?

— Д-да! Я сделаю все, что скажете!

— Хорошо. — переворачиваю его на живот и высвобождаю одну руку. Кладу перед носом бумагу и ручку. Он выгибается и вопросительно смотрит на меня. Никаких попыток сопротивления, он слишком испуган для этого.

— Пиши. — командую я: — Я… фамилия, имя — прошу прощения у всех, кого обидел. Раскаиваюсь и знаю, что мне нет прощения. Точка. Все. Давай сюда. — забираю у него бумагу и ручку. Кладу бумагу на стол. Снова завожу руку за спину, фиксирую там, засовываю кляп в рот. Киваю Шизуке, чтобы присмотрела за ним. Она — в норме, серьезна и сосредоточена, блевать или истерить не будет. Молодец. Такие вот люди на гражданке не востребованы, ей бы в спецуру, готовая психопатка. И вся ее якобы любовь — на самом деле лишь предлог к фанатизму и насилию. Наш человек. Темный попутчик внутри меня призывает переломать Обе все кости, насладится его хрипом, кричать ему в лицо и спрашивать «а как ты думаешь было твоим жертвам, а? они тоже умоляли, тоже просили не делать этого — ты слушал? Ты слушал?! Вот, это карма, сукины ты сын, получи и распишись!»