— Кстати! — делаю вид, что только вспомнил: — тебе же Бьянка передавала… вот — достаю свой портфель и извлекаю из него большой плакат-календарь с изображением Кексика в купальнике и с надписью черным маркером поперек «Такахаси-сан! Большое спасибо за сына! С любовью!».

— О! Спасибо! — папа радуется как ребенок и хватает плакат, на лице его расплывается улыбка… ровно до того момента, как он встречается глазами с мамой.

— Дети, кажется вам пора спать — говорит мама и в ее голосе не слышно никакого мурлыканья. В ее голосе — стальные нотки боевых машин кайзера, гудение сервоприводов, наводящих орудия на цель, лязг затворов, запирающих снаряд в казеннике орудия и поднятая рука комендора, глядящего в бинокль на цель.

— Ой и правда — говорю я, бросая быстрый взгляд на часы: — завтра в школу вставать рано. Спокойной ночи, папа!

— Спокойной ночи, сын! — напряженно бросает мне отец и поворачивается к маме: — дорогая, клянусь…

— Ну ты и хитрован! Папку под поезд бросил! — шепчет мне в спину Хината: — ты чего?

— Да ладно тебе. — отвечаю я, поднимаясь на второй этаж: — Ничего там не будет. Только прощения будет просить… дольше.

— Это тебе ничего. А у меня спальня прямо над ними — жалуется Хината: — они так до утра… будут. Можно я у тебя посплю?

Те, кто когда-нибудь участвовал в дружеской драке — знают, как потом нелегко вставать с утра. Болит вообще все — и рука, которую потянул и, по-моему, даже где-то — отбил (больно крепкий у Большого Та череп!) и спина, которая пострадала от падения на ящик из-под апельсинов и голова заодно со спиной, а еще — совершенно затекло плечо, на котором спит Хината. Она у меня в комнате оказалась, потому что «папка будет у мамы громко прощения просить, давай я у тебе перекантуюсь». На каком именно этапе «перекантуюсь у тебя» перешло в «давай я тебе плечо отлежу» — трудно сказать. Наверное, я лицемер и пуританин, но никаких мыслей о сексуальности своей младшей сестры не допускаю даже в подсознание, а потому все что я ощущаю с утра — это то, что у меня затекло плечо, болит все и везде, а еще мне охота в туалет и если Хината будет продолжать закидывать на меня ногу, — будет нехорошо. Мочевой пузырь лопнет и забрызгает все вокруг. Потому я аккуратно выползаю из-под руки и ноги Хинаты, обращаю внимание, что во сне она чрезвычайно милая и из уголка рта у нее тянется ниточка слюны. Тихая Хината — милая Хината, а вот как она рот откроет… мда…

Хината ворочается и чего-то бормочет во сне, что-то вроде «Айка, рано еще, давай спать». Я нахожу ногами тапки, накидываю халат и иду в туалет, по дороге размышляя о том, что отношения между Хинатой и Айкой явно могут быть за гранью просто дружбы… или это у меня в голове что-то не так? После того, как задумчиво изучил свою физиономию в зеркале, синяк почти прошел, вот что значит мясо вовремя приложить, Марика метнулась кабанчиком за куском охлажденной говядины, правда мне на орехи потом высказала — мол Большой Та и так только из больницы, а ты ему на старые травмы свежие синяки… а я ей отвечал, что это он меня поколотил, а мне конечно никто не поверил. Нет, конечно, если бы мы с Большим серьезно схватились — это один коленкор, но в режиме ритуальной мужской драки, когда лежачего не бьют, по колокольчикам коленкой нельзя и вообще, только руками и ногами, да еще и стараясь друг друга не сильно покалечить — тут с Большим реально трудно что-то сделать.

Интересен тот факт, что кусок говядины «вагю», с прожилками мраморного жира — все же лучше справляется с синяком, чем просто кусок говяжьей вырезки, и хотя у нас Марика денег не считает, но в ближайшем магазинчике «вагю» не продавалась. Все-таки Кума знает толк в синяках и способах их культивации.

Я спускаюсь вниз и вижу восхитительную картину. Мама в своем легком халатике и с волосами, убранными в хвостик — танцует рядом с плитой, напевая что-то веселое. Папа сидит за столом и чего-то читает в своем планшете.

— Кента-кун! — поворачивается она ко мне и сияет улыбкой: — ты уже поднялся! Сегодня будет новый день! Пусть он пройдет замечательно! Садись рядом с папой, завтрак готов!

— Ааа… да, мам, спасибо. Доброго утра. — сажусь рядом с папой. Он поднимает взгляд и кивает мне. Изучаю его лицо. Мда, синяки под глазами, нет, это не синяки, это ж мешки и тени от недосыпа. Перевожу взгляд на маму, та весела, бодра и полна энергии. Снова смотрю на папу. Того как будто ночью экскаватор переехал и в траншею закопал, но отец не из тех людей, что сдаются и всю ночь оттуда выкапывался с помощью голых рук, вот — откопал себя и пришел домой завтракать. Вспоминается фантастический рассказ про человека, который вот так своего соседа и друга наказал — джин ему желания выполнял, как обычно — три, но конечным условием каждого желания было — что в два раза больше у соседа будет. И человек поступил правильно, а не так как мужик, который «рыбка, выколи мне око!», нет. Последним желанием он пожелал себе девушку. Умную, красивую, любящую и… чтобы ее темперамента было ему — в самый раз. А вот его соседом, который получил в два раза более умную, красивую, любящую и, соответственно — в два раза более сексуальную девушку — судя по всему и был мой отец.

— Доброго утра, пап. — говорю я. В конце концов мы с ним — мужчины и надо выразить ему сочувствие… и зависть. Вот не был бы я тут сыном — обязательно бы к маме клинья подбивал, потому как Мидори — это Мидори, но мама … эх, повезло отцу, хотя сейчас так прямо и не скажешь.

— Доброго утра, сын — кивает отец и улыбается улыбкой героя. Да, это улыбка героя, господа, потому что сейчас ему охота пойти и упасть, и спать беспробудным сном двое суток подряд, а он себя заставляет улыбаться!

— И это по-настоящему доброе утро! — кивает мама и ставит на стол большую тарелку с оладьями, тут же уже стоит кувшинчик с кленовым сиропом: — мы с твоим отцом вчера вечером пришли к согласию!

— Да-да. — говорит отец и поспешно ставит на стол чашку с чаем: — мы пришли к согласию.

— Что ты можешь дружить с кем хочешь — продолжает мама: — ну и что, что это Бьянка! Мы с твоим папой — взрослые люди и можем иметь дело с последствиями… и даже плакат этот… в общем она у тебя молодец! И сеть заправок у нее с этим… как там написано?

— «Плесни масла в огонь?» — вспоминаю я мотто на заправках.

— Именно! — сияет мама: — Это же и наш девиз, правда, дорогой? — как-то мгновенно она оказывается возле отца и ее руки уже обвиваются вокруг его шеи, а ее губы уже так близко у его уха и чтобы расслышать последнее «дорогой» — приходится напрягать слух, потому что это не сказано, это было — промурлыкано. Прямо ему в ухо. Отец давится своим чаем и смотрит на меня умоляюще. Ну уж нет. Твоя жена, ты сам ее выбирал, так тебе и надо, тебя сейчас еще и на работу не отпустят… плеснут сейчас масла в огонь.

— Я рад, что Бьянка-сан добавляет… перчинку в вашу жизнь — говорю я и придвигаю к себе тарелку с оладьями. Кушать охота очень сильно, мне сейчас в эту Академию еще идти, а она еще так по-дурацки расположена, на отшибе, практически в пригороде, туда не так много автобусов идет, надо заранее выходить.

— М-мне на работу пора! — вскакивает с места отец и вытирает салфеткой губы: — прости дорогая! Но сегодня у нас важный день!

— Как, уже? — расстраивается мама: — Мы могли бы… — и ее губы снова оказываются возле его уха и что-то горячо шепчут туда. Отец бледнеет и оглядывается вокруг. Интересно. Обычная реакция здорового мужчины на такое вот предложение — это покраснеть и обрадоваться, а не побледнеть и испугаться. Укатали сивку крутые горки.

— Но не при детях же! — говорит он и мягко отступает назад.

— Меня можете не стесняться — поднимаю вилку с наколотым оладушком я: — я только за. И потом, я уже взрослый. Правда жизни не покалечит мою психику.

— А? О чем речь? Доброе утро! — спускается по лестнице Хината и папа облегченно вздыхает.