Внизу раздается гогот, шум, кто-то поднимается по лестнице и Томоко тотчас отпрыгивает от меня и поправляет одежду. В самом деле, думаю я, вставая и тоже поправляя рубашку, мы же в школе. Опять-таки ее статус. Облико морале, правила приличия и все такое. Не дай бог нас сейчас вот тут застукают, ей и так хватило.

— Я… я побежала в клуб. До встречи! — и Томоко стремительно сбегает вниз по лестнице. Я остаюсь один. До четырех часов еще сорок минут. Будем ждать.

Днем в коридорах школы не горит свет, особенно в старом корпусе, электричество экономят, а в четыре часа все еще светло, и никто не будет включать свет в коридоре, и особенно в кабинете химии. Надо сказать, что кабинет химии в старом корпусе давно переделали в кабинет для лабораторных работ — с кабинками для каждого стола, так, что с учительского места видно, что творится в каждой, а вот из соседней кабинки не видно и подглядеть как выполняет лабораторную работу твой сосед — не получится. Окна кабинета выходят на заднюю стену, туда, где густые ветви деревьев заслоняю солнечный свет даже в солнечные дни в кабинете не так уж и светло, а уж в обычный пасмурный день поздней осенью в четыре часа…

Поэтому я только слегка удивился царящему в кабинете полумраку. Пройдя в крайнюю кабинку я сел за парту. На парте, двумя полосками скотча была прилеплена записка. Записка гласила «сиди тут. Не пытайся заглянуть в соседнюю кабинку. Я обещал конфиденциальность».

Что же. Ставлю портфель на парту и задумываюсь о том, что моя жизнь продолжает подкидывать мне неожиданные повороты. Понятно, что кем-кем, а консультантом по «всем вопросам» я себя уж точно не видел. В этот момент едва слышно открывается дверь в класс — едва-едва слышно, но в кабинете химии царит такая тишина, вкупе с полутьмой, что я поневоле слышу каждый шорох. Чем хуже человек видит, тем больше напрягаются иные чувства — слух, обоняние. Вот и сейчас я слышу, как стучат каблучки туфель, как шуршит ткань, слышу даже дыхание, и — волной — чувствую цветочный запах, легкий аромат духов. Я слышу, как кто-то садится в соседней кабинке. Потом раздается стук в перегородку, которая нас разделяет — тук-тук. Стук тихий, но настойчивый.

— Да? — говорю я и понимаю, что потерял голос. Откашливаюсь и говорю, уже тверже: — да?

— Это я — говорит девушка тихим голосом, голос чуть ниже, чем я ожидал. Очевидно, что она искажает свой голос, она не хочет, чтобы я ее узнал. Значит она — из знакомых мне девушек, знакомых, но не слишком. Потому что уж одноклассницу бы я узнал, даже если бы она голос исказила. Наверное.

— Хорошо — киваю я, забыв, что она не может меня видеть. Достаю телефон и кладу его на стол — на случай, если придется посветить, а то полутьма начинает меня напрягать. Наступает тишина, в которой я отчетливо слышу ее дыхание.

— Ладно — решаю помочь человеку я: — так какие у тебя проблемы?

— Проблемы? У нас нет никаких проблем — раздается быстрый ответ. Пожалуй, что слишком быстрый. Люди, у которых действительно нет проблем при таком вопросе — задумываются, осмысливают его. И потом — с легким недоумением сообщают что таковых не найдено. Люди, которые отрицают свои проблемы — говорят слишком быстро. Нет проблем, чего ты ко мне пристал. Отстань.

Я хмыкаю. Понятно. Сейчас у меня есть несколько линий поведения и одна из них — это начать выуживать все у клиента «где лопатой, где гранатой», в час по чайной ложке, буквально выдавливая из нее правду как из тюбика с зубной пастой. Или можно поступить проще. Я встаю и беру свой портфель. Включаю фонарик на телефоне.

— Ч-что ты делаешь? — раздается голос из соседней кабинки. На этот раз голос уже не такой низкий, он скорее обеспокоенный, она не может говорить «голосом Дарта Вейдера» когда волнуется. Голос знакомый, но и только.

— Что я делаю? — повторяю вопрос я, положив руку на портфель, стоящий на парте: — я собираюсь домой. Время уже позднее, а я обещал сестре по дому помочь. Раз уж тебя помощь не нужна, значит я свободен.

— Н-но…

— Нет проблем — нет консультации — объясняю я: — передай Хироши, что деньги я не возвращаю.

— Стой! Погоди… — голос звучит сбивчиво. Я стою, положив руки на портфель и снова выключив фонарик на сотовом. Я помню, что еще Фрейзер в своей «Золотой Ветви» указывал на разницу между так называемой «ночной моралью» и «дневной моралью». Полумрак делает человека более… свободным в выражении своих чувств. Именно в темноте мы способны на поступки, которых будем стыдится при свете дня — так формулирует Фрейзер. Потому я выключаю фонарик и жду. Тишина и только частое дыхание рядом, в соседней кабинке. Еще минута нерешительной тишины и я пойду домой, думаю я, в самом деле.

— Хорошо! — говорит знакомый голос: — у нас есть проблемы!

— Хм. — я сажусь на место, готовый слушать.

— Мы… обычно у нас все хорошо. Он такой внимательный, умный, проницательный, тонко чувствующий меня. Рядом с ним я чувствую себя такой защищенной, он знает, что мне нужно, знает о чем я думаю, обожает проводить время со мной. Мы… часто ходим на свидания. Он дарит мне подарки… и даже стихи мне посвящает! Ведь любовь — это святое!

— Замечательно — говорю я: — продолжай.

— Продолжать? — голос звучит нерешительно.

— Конечно. Как я могу тебе помочь, если я не знаю в чем проблема. Пока все что ты сказала — что у вас все хорошо. Или тебе все это надоело и ты хочешь все прекратить?

— Что?

— Что у вас все хорошо, все эти свидания, цветы, стихи и серенады под окном. Это же тебе нравится?

— Д-да. Мне это нравится — голос обретает силу: — мне все нравится! Я люблю его!

— Ну… вот и продолжай.

— Мне… мне хорошо — говорит голос из соседней кабинки: — хорошо, правда. Дома меня никто не понимает, мама говорит, что это все глупости и я должна учиться хорошо, а я учусь. Я учусь хорошо, разве это моя вина, что школьная программа все сложнее и сложнее, но она все равно не понимает. Репетиторы меня не понимают, старшая сестра просто дура, хотя все называют ее юным дарованием, но она просто дура. Отец просто дал мне пачку денег, чтобы я купила себе все, что я хочу, но я хочу только тихого спокойного счастья рядом с моим любимым человеком. Рядом с ним мне спокойно и легко. Позавчера мы с ним вместе гуляли по парку развлечений и ели мороженное, нам было так хорошо вместе… если бы не эта приставучка — его младшая сестра. Ненавижу ее! Говорят, что у нее какое-то заболевание, поэтому она бледная и хромает, но я-то знаю, что она просто прикидывается, чтобы он обращал на нее больше внимания! Она просто мелкая сучка, которая пожирает все время моего Аки! — голос повышается, срывается на крик и все затихает.

Я слышу тяжелое дыхание. И я понимаю, что человеку в соседней кабинке совершенно точно нужна помощь. Профессиональная помощь. Может быть даже не психолога, а психиатра. С моими познаниями тут только навредить можно, а при всей своей черствости я так поступить не могу. Не мое дело и все такое, но и усугублять страдания человека не в моих правилах. Потому надо честно сказать, что помочь ей тут только профессионал сможет и направить ее туда. Сомневаюсь, что она обратится за помощью к психологу, но по крайней мере я свое дело сделаю. Я-то думал, что ко мне тут обратятся за помощью из разряда «у меня нет клитора, помогите мне его найти» или «не могу получить оргазм с парнем, а только когда трусь этим местом об парту», а тут вот такое.

— Но у нас с ним все хорошо! — продолжает голос и на этот раз я слышу в нем легкие истерические нотки: — мы гуляем по ночам и я слышу как он разговаривает по телефону со своей мамой. Я часто вижу, как он ложится спать… у него желтый ночник с синими звездами… и… у меня действительно есть проблема!

— Слава богу — вздыхаю я: — так ты осознаешь, что у тебя проблема? — осознание проблемы это полпути до ее решения, верно?

— Да — раздается голос: — моя проблема в том, что все, буквально все — хотят отнять его у меня! Даже его сестра, его мама, его одноклассницы, его друзья, все вокруг! Они сговорились, словно бы все они заодно! Это единый заговор. Наверное, весь мир не хочет, чтобы я была с ним. А ведь любовь — это святое! Что мне с этим делать?