— И-извини! — говорю я, глядя на то, как она вытирает свое лицо полотенцем: — я… ну у меня это в первый раз. То есть… это довольно простительная штуковина. Часто происходит. Ты можешь считать это комплиментом.

— Комплиментом? — хлопает глазами Мико, все еще стоя передо мной на коленях: — как это?

— Ну… в смысле ты такая красивая и настолько сексуальная, что невозможно удержаться — отвечаю я: — кроме того, это еще не конец. Правда. Дай мне минуточку и… О! Видишь — все в порядке! Мы можем продолжать.

— Ты точно девственник — говорит Мико: — как странно. Ты вроде ничего такой… и почему… — она возвращается к прерванному занятию и у меня из головы вылетают все заготовленные мудрые мысли и остроумные замечания.

— Хочу тебя попросить — говорит Мико. Она сидит на мне и медленно двигается в своем собственном ритме, закрыв глаза и словно прислушиваясь к чему-то

— Конечно — отвечаю я, понимая, что в этот момент она может попросить меня, о чем угодно. Достанешь мне жаренную луну с неба, Кента, а то чего-то охота… или там розового единорога и Белый Тезис. Ответ на Самый Главный Вопрос, все эти молодильные яблоки и То-чего-не-может-быть. И я бы, скорей всего согласился. Потому надо собраться, Кента! Тебя хотят вовлечь, заставить взять на себя очередные обязательства, при этом заранее подкупив взяткой своим телом!

Ну и ладно, говорит внутренний голос, ну и пусть. Выполнять обязательства ты все равно потом будешь, а хорошо и приятно тебе сейчас прямо тут. Вот не согласишься — так она встанет и уйдет. А ты тут один останешься как дурак. Время-то как правильно выбрала — не после всего этого, а именно до окончания процедуры. Как там у Аристотеля — всякая тварь после соития грустна бывает, кроме петуха и женщины. Вот закончится эта веселая феерия жизни и мне станет грустно и скучно и все прелести Мико перестанут быть такими уж привлекательными. В этот момент просить об одолжении уже поздно. Нет, вежливый и порядочный мужчина скорей всего тоже постарается выполнить просьбу… если она не из разряда сложно-невозможных. Все же голова в этот момент начинает работать, кровь обратно приливает и можно думать. Но во время… Как там «Ваня ты же обещал на мне жениться! — Мало ли чего я на тебе обещал!» И хотя сейчас это Мико сидит на мне сверху — это ничего не меняет. Даже наоборот — усугубляет. Потому что прямо сейчас вся власть в ее руках. Вернее не в руках…

— Я же вылечу в субботу — говорит она и поднимается вверх, медленно опускается и из ее груди вырывается мягкий стон. Она мотает головой, словно отгоняя от себя мысли.

— Мне надо, чтобы ты мне помог — помнишь? — говорит она: — не знаю, как быстро ты отсюда вылетишь, но мне нужно чтобы ты сразу же связался со мной.

— Ммм… конечно. — связаться. Просто — связаться. Это я могу. Это не жаренная луна с неба, это не перо Жар-Птицы, не хрустальный мост до городу Парижу. Это просто. Значит можно не собираться в кучку и не соображать, как бы отказать ей, но без того, чтобы она не встала и не ушла прямо сейчас…

— Запомни — она ложится на меня всем телом и я чувствую каждый миллиметр ее влажной, упругой плоти там, где она прижимается ко мне. Она кусает меня за ухо и я чувствую горячее дыхание ее слов: — запомни — найди меня после шоу. Сразу же…

— Как тебе? — спрашивает Мико через некоторое время. Мы лежим на теплом кафельном полу и смотрим в потолок. Где-то вдалеке плавает одинокая мысль о том, что мужское время кончается и сколько времени сейчас и вот будет хохма, если эта швабра не выдержит и сюда Сора с подружками ввалится. Но в моей черепной коробке прямо сейчас господствует пустота. Полная и абсолютная. Видели Гомера Симпсона, у которого в голове механическая обезьянка бьет в тарелки. Бдзынь-бдзынь-бдзынь. Вот у меня все так же, только без обезьянки.

— Угу — отвечаю я, уже забыв вопрос. О чем она меня спрашивала? Спрашивала же о чем-то? Немного побродив внутри своего черепа в поисках ответов — мой разум забросил это дурацкое занятие и вернулся к тому, что сейчас действительно актуально и своевременно. Гладить Мико по ее груди, чувствуя мягкое и упругое и гладкое… И вдыхать ее запах. Сандал? Похоже.

Интересно, думаю я, вот тут говорят, что не принято девушкам волосы удалять в интимных местах — потому как в общественной бане могут за проститутку принять. Но вот Мико у нас вся гладенькая, ни одного волоса. Еще интересно, что Мураками называет вот это «publichair», то есть буквально — «публичные волосы» или даже скорей «общественные волосы». Но какие же они общественные и публичные, если их как правило от публики и общества скрывают? С это точки зрения скорее волосы на голове — общественные волосы. Все-таки какая у Мико кожа гладкая…

— Ты это говоришь, потому что и правда было хорошо, или потому что девственник? — спрашивает меня Мико.

Хороший вопрос, думаю я, технически я не могу больше девственником считаться, но с какого именно момента? Даже прелюдия была прекрасной, а я то уже было решил деньги начать зарабатывать и в монастырь уйти, спасла меня Аматэрасу, на грани был. Ради чего деньги зарабатывать и карьеру делать? Чтобы потом, в пятьдесят-шестьдесят лет жизнью наслаждаться? Можно ведь прямо сейчас наслаждаться силой и красотой, весной Юности… Я покосился на лежащую рядом Мико. Красота же.

— Ну? — требовательно спрашивает она у меня.

— Угу — отвечаю я, понимая, что забыл, о чем она меня спрашивала.

— А… — рассеяно говорит она, видимо тоже забыв, о чем она спрашивала. Я сжимаю ее грудь и думаю о совершенстве эволюции и антропоцентризме. Потому что я искренне полагаю, что бог создал Вселенную ради венца творения — вот этой вот прекрасной груди, которую я сжимаю в ладони … и упускать момент сейчас равносильно преступлению. А я — очень даже законопослушный гражданин.

— Эй! Ты чего делаешь! — отбивается от меня Мико: — мы же уже все! Не надо!

— Хм. Ты говоришь не надо, но твое тело говорит — возьми меня! — пафосно провозглашаю я, перед тем, как приступить к штурму крепости.

— Вовсе оно такого не говорит! Оно вообще молчит! Оно устало! Отстань!

— Еще один раз. Парочку. Два-три раза максимум. На посошок, последнюю, нечетное количество вредно для кармы…

— Мне хватило! Ты довольно умелый… для девственника… Ой! Не туда!

— В любви, как и в бою — нет правил!

— Ты сумасшедший! Отстань… о, да, вот тут… поглубже…

Когда я вышел из душевой то первым делом мне в глаза бросился ряд табуреток у стены. На табуретках сидел практически весь состав участников шоу «Токийский айдол». Не хватало только Нобуо. Все сидели в ряд и сперва даже не обратили на меня внимания. Сора, Юрико, Кимико, Эйка. Даже Дездемона была тут — сидела, как и все на табуретке, прижав ухо к стенке, которая отделяла раздевалку душевой от коридора. Когда дверь за мной закрылась, негромко хлопнув — она отлепилась от стенки и сделала невинный вид. Получилось откровенно плохо.

— Ара-ара, Кента-кун — говорит Юрико: — устроил ты нам представление.

— Я тут ни при чем — говорит Сора: — я сперва говорила, что там Дездемона наверное… но потом она сама пришла…

— Методом исключения мы пришли к выводу что там — ты и Такеши. — сказала Эйка, торжествующе улыбаясь: — моя теория подтвердилась!

— Какая теория? — спрашивает Кимико: — что Кента-кун — гомосексуалист? Я бы ни в жизнь не догадалась, он же такой брутальный!

— Дура ты, Ки-тян! Какой он гомосексуалист!

— Очень страстный — говорит Дездемона и облизывает губы, глядя на меня: — но это поправимо. Скорей всего он бисексуал. И актив. Просто трахает все, что шевелится. Бедный Такеши не в силах сопротивляться…

— Он изнасиловал Такеши?! — округляет глаза Кимико: — бедный мальчик! У меня где-то мазь заживляющая есть, я сейчас принесу.

— Вот черт. — говорю я: — на этом вашем шоу никакой личной жизни.

— Конечно. Это же шоу. Скажи спасибо, что в раздевалке камер нет. Но звуки я думаю все записали. — говори Эйка: — я потом себе эту серию куплю.