Я снова поднимаю руки и отрабатываю серию, начиная от скользящего шага немного сбоку, короткий удар с подшагом, перенос центра тяжести на переднюю ногу, уход влево и хук, снова хук уровнем чуть ниже, удар локтем.

— А вот это не по правилам — замечает Отоши: — я, кстати давно заметил, что ты не по правилам работаешь. Готовишься в Медвежьем Кругу выступать? Ты имей в виду, что в прошлом году, как говорят — там парня одного не откачали. Ударили в висок так вот и все. Слушай, а если она просто одноклассница тебе — может ты ее со мной познакомишь? Скажешь, так и так, сенпай из школы бокса, умный и добрый парень… а?

Я отхожу от мешка, подрагивающего после ударов, поворачиваюсь к Отоши и некоторое время смотрю на его открытое, честное лицо. Хороший ты парень, Отоши, думаю я, и с моей стороны было бы неприкрытым свинством тебя с Натсуми-тян свести. Потому что Натсуми-тян — это гремучая смесь всего и сразу, и я даже не знаю, когда и где там рванет. И если прочие мои знакомые девушки на настоящий момент — тоже со своими тараканами и прочими ментальными закавыками, то у нее прямо-таки Северный Ледовитый Океан, где под толщей ледяной воды где-то на глубине — таятся огромные чудовища. Это тебе не Шизука-тихоня, которая просто напридумывала себе всякого и реализовать попыталась, а как не удалось — так и переключилась легко. Не Томоко, которая во всех грехах обвиняла сама себя. Уж тем более не Наоми, которой с одной стороны любопытно, а с другой — страшновато и на этой грани вещи приносят ей удовольствие. Нет, Натсуми-тян делает все серьезно. Я так и вижу, как она стоит с прямой спиной и с окровавленным лезвием катаны в руке, не дрогнув ни единым мускулом на лице. И если Шизука не жалеет других, зациклившись на своих чувствах, Томоко, в свою очередь, — не жалеет себя, подчиняясь мнению окружающих, то Натсуми не пожалеет ни себя, ни других на своем пути. Вот прямо-таки чувствуется эта непрошибаемая уверенность и готовность идти до конца. Одним словом — дочь самурая еще больше самурай, чем сам самурай. И, в отличие от Шизуки, если бы в том кабинете была Натсуми — я бы оттуда живым не вышел. Потому что Натсуми продумала бы все, потому что она бы взяла хороший клинок и отвлекла внимание. Например, разделась бы догола и нож за спиной спрятала. Только я рот раскрыл бы (а я бы раскрыл рот, уж больно у нее фигурка ладная) — как получил бы десяток сантиметров нержавеющей стали в живот. Или как говорят английские моряки — на Питерхэдском берегу, в засаде Макдугал, пять дюймов стали в грудь врагу отмерит мой кинжал. Опасная девушка эта Натсуми.

А тут — Отоши-сенпай. Отоши-кун. Весельчак и балагур Отоши. Человек, который в покер играть не умеет, потому что у него на лице все написано. Это как юную особу из богатой семьи, начинавшуюся романчиков и стихотворений — свести с прожжённым светским альфонсом. У Отоши нет никаких шансов выйти из этого знакомства целым и невредимым. Она его прожует и выбросит на обочину жизни с разбитым сердцем и разрушенной верой в человечество. При этом она сделает это даже не потому, что ей это будет особо нужно. Просто так. потому что ей скучно. Искренне начинаю подозревать что Натсуми-тян у нас психопат, так как у нее частично атрофирована эмпатия.

— Не могу я тебя с ней знакомить — отвечаю я: — не в таких уж мы хороших отношениях. Просто совпали вместе по пути домой.

— Ой, не свисти — прищуривается Отоши: — будто я в школе не учусь. Да за все время, что я живу — никто и никогда со мной до дома не шел вместе, хотя со школы и по дороге домой — девушек пять только моих одноклассниц живет. Если она с тобой ходит, то значит у вас что-то есть. А если ты об этом не знаешь, то тебе это особо не надо, у тебя вон сестренка есть и ее подружка. А ты, раз тебе это не надо — меня с ней сведи.

— Чего?! Сестренка?!

— А чего? Инцест же! В современном мире это общепринято. — кивает головой Отоши: — Была бы у меня сестренка…

— Ты долбанулся головой, Отоши — говорю ему я: — вставай лучше в пару, я тебе голову два раза встряхну, чтобы мысли дурные выбить. Инцест ему…

— Щас. — Отоши напяливает перчатки: — только чур, не сильно, в прошлый раз ты тяжело бил. Мы ж капы не надеваем и шлемы тоже. Ты обозначай, а не лупи со всей дури, ты так двенадцать раундов не простоишь. Даже три не вывезешь.

— Принято — киваю я: — вполсилы.

— Не, давай в четверть. — Отоши распрыгивается на носках и вращает головой, разминаю шею: — у меня голова — ценный предмет. Я ей думаю.

— Ты в нее ешь — говорю я: — иначе откуда у тебя такие мысли дикие?

— А чего? — удивляется Отоши: — это ж культура …

— Эх, Отоши… руки подними! — и я легонько обозначаю джэб в его сторону. Он тотчас отпрыгивает и поднимает руки. Ученый. Я иду по кругу, постепенно скрадывая дистанцию и думаю о том, что Отоши, как человек, у которого нет родной сестры — не понимает, насколько такая мысль не сексуальна. Родная сестра всегда воспринимается как что-то ну совершенно не сексуальное, как и мама, например. И да, я знаю про всю эту мангу с тэгом «инцест», но уверяю вас, что это снаружи привлекательно — когда на самом деле ты смотришь на это со страниц манги. Думаю, что чрезмерно сложная социальная жизни и атомизация бытия современных японцев и приводит к инцестам. Потому что — познакомиться где-то здесь — это очень сложно, нужно кучу энергии приложить. А у японцев — сперва школа, потом университет, потом работа и все время некогда. Не до того. И всегда эти сложные ритуальные танцы и все прочее. А тут у тебя дома есть девушка или женщина и вроде как и ей тоже деваться некуда и… и вообще, если детей иметь не будут — так и ради бога. Но я лично свою мелкую приставалу как сексуальный объект не воспринимаю, равно как и мою мать, которая, надо сказать — весьма привлекательна. Более того, я сейчас даже Томоко с Шизукой как таковые объекты тоже не воспринимаю. Какие-то сексуальные позывы могут быть в отношении Наоми… конечно же Натсуми и однозначно — Мидори-сан. В то же время я понимаю, что Наоми и Натсуми — это перья из хвоста Жар-Птицы, как там Ершов писал — «много-много непокою принесет оно с собою». Соответственно простая математическая логика подсказывает, что два пера — в два раза больше неприятностей. А уж житейская логика подсказывает что от двух девушек неприятностей не в два раза больше, а почему-то сразу в десять. Вспоминаем зебру Марти, который говаривал — «тебе нужны неприятности? Уверен, что нет!».

Мне в голову прилетает хук, перчатка скользит по темечку, едва задев, но все равно неприятно. Я делаю уклон, на автомате обозначаю двоечку. Отоши лыбится, мол попал, а ты не зевай. Ах так, думаю я… джэб, джэб… и я уже приучил Отоши к тому, что после двух джэбов я или отхожу, либо работаю с правой. Вот и сейчас — после двух моих ударов левой — он чуть приседает, готовясь к отражению удара правой, но вместо этого я проваливаюсь вперед с мощным джэбом Дэмпси — разворачивая кулак обратным джоултом, так, что большой палец смотрит вниз, а мизинец — вверх, максимально выворачивая локоть. При таком положении рука и тело превращаются в жесткую конструкцию, а вывернутый вертикально кулак легко проходит между поднятых перчаток.

— Уфф!!! — крякает Отоши, приняв джэб Дэмпси на грудь и отшатнувшись. Я не стал бить в голову, как не стал и дополнять этот удар всем весом — иначе он бы не устоял на ногах. Джэб Джека Дэмпси — это еще и выпад, как в фехтовании, практически падение на переднюю ногу, а вся энергия этого падения, усиленная вращением бедра и спины, разгибанием руки, как хлыстом — приходится на кулак. Так вот, этот выпад я делать не стал, смягчив удар. Такой вот удар левой ничуть не слабее хорошего правого, а главное — его от тебя не ожидают. Привыкли принимать джебы на перчатки, впрямую, разленились.

— Говорил же — в четверть силы! — укоризненно замечает он, отшагнув и потирая перчаткой грудь в том месте, куда пришелся удар: — ты меня так покалечишь скоро. А у меня еще свидание с твоей одноклассницей, как там ее зовут?

— Зовут ее Натсуми. А удар был в четверть силы. — отвечаю я, ожидая, когда он вернется в бой.