— А я смотрю, Такахаси-кун у нас совсем за уроком не следит. — повышает голос Сатоми-сенсей: — Такахаси-кун, не подскажешь, какой правильный ответ на этот пример?

— Что? — я поворачиваю голову и вижу, что весь класс смотрит на меня. Вот черт.

— Прошу прощения, Сатоми-сенсей, я отвлекся. — встаю и признаюсь я: — задумался.

— Надеюсь что задумался ты в рамках школьной программы — говорит Сатоми-сенсей, женщина средних лет с округлым лицом и большими серьгами в виде обручей: — так какой ответ на этот пример?

— Эээ… игрек равен два икс в квадрате? — предполагаю я.

— А вот если бы ты уделял больше внимания тому, что происходит на уроке, Такахаси-кун, а не задумывался о чем-то — то ты бы знал, что твой ответ неверен. Садись. — и Сатоми-сенсей начинает объяснять почему два икс в квадрате — неверный ответ. Она молодец, другой учитель просто бы плохую оценку мне поставил, а она объясняет. И даже не стала издеваться надо мной. Самый простой способ справиться с классом — это найти в нем изгоя и шпырять его — тогда все будут боятся оказаться на его месте. Как там у Роберта Флэнагана говаривал штаб-сержант Макгвайр — «рядовой Двойное Дерьмо!». Справиться с классом полным старшеклассников молоденькой учительнице нелегко и самый легкий путь — травить кого-то вместе со всем классом. Но Сатоми-сенсей не такая, она искренне хочет, чтобы Кента понял пример и объясняет второй раз. Я проникаюсь благодарностью к сенсею и замечаю, что у нее довольно объемная и крепкая грудь. Думаю о том, замужем ли она и даже если нет — быть не может, чтобы эти крепкие шарики никто не обжимал перед сном. Думаю о том, что надо Сатоми-сенсея слушать, а не о ее гипотетическом муже думать, она и так второй раз все повторяет.

В этот момент мой старенький «Рингатон» звякает — едва-едва и я, улучив момент, когда Сатоми-сенсей отворачивается к доске — переворачиваю телефон вверх экраном и смотрю, что за сообщение пришло. В общий чат класса кто-то выложил фотографию с комментарием. Открываю фото. На фотографии девушка, лицо заблюрено, но узнаваемо. Это моя одноклассница, тихая и худощавая девушка в очках, сидящая на первой парте. На фото она стоит в расстегнутой рубашке и со снятым бюстгальтером, закрывая грудь руками. Подпись к фото гласит «у нас в классе шлюха!» Поднимаю голову и осматриваюсь. Весь класс шушукается и переглядывается, Девушка на первой парте сидит не оборачиваясь, ее спина словно деревянная, она втянула голову в плечи, будто ожидая удара. Я вздыхаю и удаляю фотографию со своего телефона. Школа не меняется. Дети — жестокие, а подростки — те же дети, только у них возможностей больше.

«Рингатон» тихонько звякает второй раз, я открываю чат снова. Маэда Дзинтаро, наш дзюдоист и спортсмен пишет в чат мужской половины класса (есть и такой) чтобы все парни после школы спустились в подвал, в помещение для хранения спортивного инвентаря. Внеклассная активность мне не нравится, мне охота домой пораньше, но тут с этим строго и обязанность школьников убирать спортивный инвентарь и содержать в порядке классные помещения — часть учебного процесса. Парни как правило таскали все эти снаряды, устанавливали турники в специальные гнезда, натягивали сетку для волейбола… и конечно убирали потом все на место. Так что ничего необычного в сообщении не было… хотя такие вот сообщения обычно пишет староста, но староста у нас девочка, так что…

Еще раз смотрю на сжавшуюся на первой парте фигурку девушки и думаю, что быть изгоем — это всегда больно. И тяжело. Через несколько лет эта девушка будет учиться в университете и вся эта школьная грызня будет ей до лампочки. Или нет — такие травмы могут и остаться в психике. Жаль, конечно, но что тут поделаешь? В этой дарвинистской гонке за статусом в школе и обтачиваются навыки будущих членов социума. Школьная травля вообще дело неприглядное, но неизбежное, уберешь одного — будут издеваться над другим. Вот была бы девушка в себе поувереннее — так она тут же бы выложила парочку фоток покруче, да пооткровенней и завтра за ней парни косяками ходили. Статус «шлюхи» — это как клеймо лилии на плече — можно стыдиться, а можно носить с гордостью. Тут главное, чтобы границы не перешли, не стали камнями закидывать, а в современной Японии такое вот вряд ли возможно. Так что на ее месте я бы даже внимания не стал обращать на такие вот выпады. Думаю, что после уроков можно подойти к ней и поговорить об этом, но не испугается ли она меня? Надо будет быть деликатным… так сказать зайти издалека. Вот у самого Кенты в детстве был эпизод, когда с него в классе стянули штаны вместе с трусами и все видели его стручок. Он, кстати очень сильно переживал. Вот с этого и начну — если получится с ней поговорить.

— Динь-дон-дон! — звучит сигнал к окончанию урока и я прекращаю мыслить об абстрактном и собираю свой портфель. Рядом со мной тут же образуется мой школьный приятель… вернее — всеобщий приятель Хироши Харада, паренек, который в каждой бочке затычка. Периодически он стреляет у Кенты немного денег взаймы, никогда не отдает, но искренне считает, что самим фактом общения с ним уже возвращает долг. Кроме него Кенту и не замечает никто, что самого Кенту вполне устраивало. Меня, как только что попавшего в это тело (голова еще болит), это тоже вполне устраивало. Поэтому в ответ на его «какделадружищезаймиденег» — я молча сунул ему несколько купюр, которые не успел потратить на обед и проезд.

— О! Спасибо, шикарно. — смеется он: — сегодня даже просить не пришлось. Но ты знай, что твои деньги пойдут на благое дело — накормят одного голодного школьника.

— Это хорошо. — рассеяно отвечаю ему я: — отдашь потом.

— Конечно! Завтра отдам! — он не отдаст, и мы оба это знаем.

— А ты фотку в чате видел? — спешит сменить тему Хироши, чтобы не говорить о деньгах, которые уже исчезли у него в карманах: — это же Томоко Иноуэ, с первой парты! Оказывается, у нее классные сиськи! Заценил?

— Сиськи у всех есть. — отвечаю я: — тебе любые покажи, и ты скажешь, что классные.

— Не, ну ты тут хватил… — чешет затылок Хироши, довольный тем, что мы больше не говорим о деньгах: — если старая бабка какая мне покажет, то ни в жизнь не скажу. А у Иноуэ — ничего такие. Говорят, что она за деньги с мужиками в лав-отели ходят и вообще шлюха.

— Ну и хорошо. — отвечаю я, собрав свои тетради и книги в портфель: — тебе-то какое дело? Завидно?

— Что? Кому, мне? Пфф… — машет рукой Хироши: — да у меня прошлым летом в лагере такая девчонка была — закачаешься! Сиськи — во! Жопа — во! И в Рикьютэ учится, вот! Чего ты мне этой Иноуэ в нос тычешь, Кента, ты поди сам в нее влюбился? А? Признавайся, влюбился?

— Да вы, сударь, бредите. — отвечаю я, оставляя Хироши с открытым ртом: — сходите голову холодной водой помойте.

— Ты чего? — спрашивает он: — какой-то ты не такой сегодня. Съел чего? Или дома чего случилось?

Я смотрю на Хироши и думаю, что остаться в прежней парадигме «незаметный мальчик с задней парты» мне все равно уже не грозит. Изменения в характере неминуемо заметят, но причин беспокоиться и пытаться соответствовать старому Кенте нет. Любые мои закидоны сейчас спишут на подростковые изменения, весь этот переходный возраст и прочее.

— Ничего не случилось. — говорю я: — головой просто ударился, день назад. Шел, упал — гипс.

— Какой гипс? — не понимает он: — на голове? Нету же у тебя ничего.

— Это шутка с культурным контекстом. — говорю я: — не обращай внимания, я могу показаться странным. После такого удара.

— Ну… ты врачу покажись, что ли… — советует Хироши: — а то с тобой разговаривать трудно стало. Может тебе деньги вернуть? Ты ж вроде как душевнобольной теперь…

— Верни. — не стал отнекиваться я: — давай назад деньги. Я себе на обратной дороге напиток куплю.

— Не, ты точно кукушкой тронулся, если думаешь, что я могу деньги вернуть. — рассуждает Хироши: — не было ж такого никогда. Бедолага. Наверное тебя надо до дома проводить, а то заблудишься еще.

— Уж до дома-то я сам дойду. — я беру портфель со стола и направляюсь к выходу из класса. Заинтересованный Хироши семенит следом.