Маг встряхнулся. Посмотрел на ждущего окончания фразы Эйдена. Покачал головой.

– Вы правы. Я – никудышный хозяин и отвратительный друг. Верно, был бы таким же мужем и отцом. Знаете, я тут думал, что если бы в юные годы чуть меньше увлекался наукой, а чуть больше… не наукой, у меня сейчас мог бы быть сын вашего возраста…

– А моему сыну было бы уже три года, – прервав собеседника, выцедил Эйден. – И мы с вами никогда не познакомились бы. Оставьте извинения, Дориан. Я ценю и уважаю вас таким, какой вы есть. После всего, что вы для меня сделали, вы мне даже больше чем друг. Да, почти отец, потому что тоже подарили жизнь. И не ваша вина в том, какая это жизнь и чем и когда закончится.

Мэтр Лленас больно дернул себя за бороду.

– К слову, – продолжил Эйден, – все не находил повода сказать, а это не должно стать для вас неожиданностью. Я составил завещание. Вы – единственный наследник. Не говорите ничего. У меня нет близкой родни, дальняя обойдется, а вам нужны деньги для продвижения ваших работ. Я и сейчас готов выделить любые суммы.

– Но…

– Я же просил, не спорьте. Завещание у моего поверенного. Прежде чем подписать его, я настоял на проведении полного медицинского освидетельствования с привлечением магов, так что имеется документ, подтверждающий, что на момент составления завещания я пребывал в здравом уме. Его не оспорят ни в каком суде. Да, поползут сплетни… Но вам же плевать на них? Полезное умение – игнорировать мнение общества. – Мерит задумчиво погрыз палец. – Но дело было не только в этом… Я же говорил?

– Говорили.

– Я все равно поступил бы так же. Даже теперь не чувствую искреннего раскаяния. Если бы мог, поехал бы в храм на Мисау: говорят, если молиться там о чуде… Но для этого нужно верить. Раскаяться и верить, а я не могу.

Он умолк, а когда снова повернулся к магу, лицо его, болезненно худое и бледное, было спокойно и деловито.

– Что вы решите с Джеком? – спросил он, словно не было всего предыдущего разговора.

– Пока не знаю. Видимо, нужно включить в исходное заклинание новые установки. Нельзя допустить, чтобы он поднимал руку на людей.

– Я бы этого не делал, – не поддержал Эйден. – Люди бывают разные. В общении с некоторыми механический телохранитель не помешает.

– Вы думаете?

– Да. Я ведь объяснил вам, что сам виноват в том, что случилось. А Эбигейл… Наверное, она в самом деле рассказывала ему о своей жизни, а жизнь в Освине… там ведь не сплошь ворье и продажные девки, есть мастерские, лавки, но преступность, согласно полицейским отчетам, процветает… И ее, наверное, не раз обижали, и…

Эйден путался в словах, но маг сумел уловить главную мысль:

– Нужно создать несколько основных моделей ситуаций, в которых возможно использовать физическую силу. Нападение на хозяина, крики о помощи, оружие в руках незнакомца. Надо подумать. Это может быть полезно.

– А что с Эби и их прогулками в саду?

Мэтр Дориан нахмурился:

– Не знаю. С одной стороны, она неплохо ладит с Джеком, и он, если можно так выразиться, к ней привязался. Но через два месяца ее здесь уже не будет. Да и мне хотелось бы, чтобы Джек получал знания о мире от кого-то более подходящего… образованного…

– Мое образование вас устроит? – спросил Мерит. Уголки его губ при этом как-то странно дернулись: очевидно, нервный тик. – Я мог бы сопровождать Эбигейл, когда она гуляет с Джеком. Только скажите ей сами, пусть знает, что это ваше распоряжение.

Форест Келлар не считал себя заядлым игроком. В картежном клубе он появлялся не чаще, чем раз в месяц. В редких случаях – два. Бывало, что три. И играл не так чтобы до последнего лида, всегда оставалось что-то… А если вдруг нет, то и векселя подписывал, и долговые обязательства… Но всегда возвращал! Случалось, приходилось продать что-нибудь или заложить. Или из кассы комитета взять, но это – в крайнем случае. Да и сколько из той кассы возьмешь? Все же господин Келлар не муниципальной казной ведал, а всего лишь «заздравным» комитетом, как его в шутку называли, – лечебницы там, богадельни всякие. И отчислялись на это дело сущие гроши, так что даже при всем желании сверх меры не позаимствовал бы. Так, когда-никогда чек выпишет якобы на полотенца или простыни, или что там еще в больницу прикупить надо. Спирт иногда. Все равно тот спирт доктора с фельдшерами разопьют, а на больных разве что подышат…

Но страшновато было: вдруг узнают где надо. Вернее, где не надо.

Только привык уже. А от привычек избавиться нелегко. Почти пять лет боролся, и никак.

А на шестой «где не надо» узнали.

И отправился господин Форест… нет, не в тюрьму с позором, а под звуки торжественной музыки – к алтарю. Газеты неделю печатали снимки со свадьбы, особенно невесты, якобы молоденькой вдовушки отставного офицера, с которой Келлар якобы познакомился на соляном курорте… Якобы… Но хороша стерва, этого не отнимешь. Недаром фотографы магниевый порошок переводили.

А по городу только и шептались, что она, такая красавица, в нем нашла. И господина Фореста подобные разговоры задевали: ничего непривлекательного он ни в своей внешности, ни в положении не видел. Председатель муниципального комитета, хоть и «заздравного», – человек не последний. И собой видный. Немногим за сорок, высокий, статный… небольшое брюшко наел в последние годы, но под одеждой почти не заметно. Каштановая шевелюра без проплешин, усы – любому портретному полководцу на зависть. Нос… солидный такой нос. И глаза, серые с переходом в голубой, выразительные, как некоторые дамы говорили.

Те дамы еще многое могли бы о нем рассказать. Хорошего… в некотором смысле… Но этот смысл новоиспеченная госпожа Келлар познавать не желала.

С первого дня у молодой жены была своя спальня, двери которой ни днем, ни ночью не открывались для господина Фореста.

А в спальне, помимо не познавшей смысла супруги, завелась еще и кошка.

Келлар никогда не видел мерзкую тварь. Кошку в смысле, жену-то он наблюдал ежедневно. А кошку только чувствовал: глаза слезились, в носу свербело, между пальцами чесалось – с детства у него эта напасть на кошачью шерсть…

Но жена, якобы жена, в наличии тайного питомца не признавалась.

И вообще с супругом почти не разговаривала, только указывала с утра, куда они сегодня пойдут, что ему надеть и как себя вести.

В первый месяц после свадьбы ни одного свободного вечера: салоны, театры, выставки, званые ужины, приторные чаепития. Госпожа Келлар рвалась перезнакомиться со всеми…

А потом – как отрезало. В последние полгода остались обязательные выходы в оперу и приемы в мэрии. Иногда кто-то из «друзей семьи» приглашал на ужин. А в остальные вечера, если якобы жена господина Келлара и уходила куда-то, то всегда одна. Возвращалась через час или два, смотрела на якобы мужа, обычно сидевшего в гостиной с газетой, как на пустое место, и шла к себе. Затем шумела в трубах вода – она набирала ванну, чтобы смыть прочно прилипавший к ней после таких походов запах чужого мужчины и технического масла.

Но господина Фореста это не волновало. Ему тоже было чем заняться вечерами. Сходить в клуб, на который теперь всегда находились деньги. Или беспрепятственно встретиться с теми, кто эти деньги давал…

– Адалинда, милая, – ласково, как всегда, когда поблизости вертелась горничная, обратился он к супруге, – вы уходите?

– Да, дорогой. – Она одарила его очаровательной улыбкой, полной презрения. – Я записана к модистке на семь. Разве вы не помните?

– Конечно-конечно. Платье для приема у госпожи Дригген.

Когда щелкнул замок на входной двери, Келлар огляделся, убедился, что прислуга возится где-то на кухне, и вынул из кармана широкого домашнего халата маленькую восковую дощечку и стилус.

«Ушла», – нацарапал он бегло. Подумав, приписал: «Видимо, к нему».

Нанесенные на воск буквы держались несколько секунд, а потом расплылись, очистив место для нового донесения.

А господин Форест, несколько раз шмыгнув носом, все-таки чихнул.