— Не слишком ли рано мы выходим в открытое море, Эли? — спросил он. — Мы с трудом отбили атаку всего одной английской эскадры. А ведь есть еще огромный французский военный флот. Если Людовику разонравится представлять из себя нашего «доброго друга», мы погибнем.

— Да, — на удивление спокойно ответила Галка, ласково проведя ладонью по его щеке. — Мы погибнем. Если у Франции не будет куда более серьезных проблем, чем мы.

— Это нелегкий выбор, любимая, — Джеймс обнял ее. — Ты знаешь, чего я боюсь больше всего на свете. Без Сен-Доменга не сможешь жить ты. А я не смогу жить без тебя.

— Всем нам рано или поздно приходится делать нелегкий выбор, мой милый. — Галка, несмотря ни на что, обожала эти моменты — когда, казалось, никто и ничто не может их разделить. Шутка ли — столько лет вместе. — Всем. Даже Жано в свои неполные восемь этого не избежал…

Женщина в мужской одежде и мальчик лет семи или восьми шли по городу. По красивому французскому городу, построенному в тысячах миль от Франции. Такое зрелище могло бы удивить жителей Фор-де-Франс, но не удивляло. Может быть, потому, что эту женщину видят здесь далеко не в первый раз?

Так же, как и в памятном семьдесят четвертом, эта женщина навестила резиденцию губернатора. Распоряжался здесь уже не хорошо знакомый ей Жан-Шарль де Баас, а Шарль-Франсуа д'Анжен. Тоже очень хорошо знакомый ей персонаж. Шевалье д'Анжен, которому губернаторский пост достался в качестве компенсации за титул маркиза де Ментенон, отнятый королем и подаренный своей фаворитке мадам Скаррон, даже не пытался скрыть холодное недовольство неофициальным визитом генерала Сен-Доменга. Потому-то этот самый визит и не затянулся. А женщина, которую Фор-де-Франс в семьдесят четвертом году видел победительницей знаменитого Рюйтера, невесело усмехнувшись, подозвала мальчика и отправилась на кладбище…

— «Франсуа Требютор, контр-адмирал Антильской эскадры. Погиб, защищая город», — громко прочитал Жано. — Ты рассказывала мне о нем. Он был героем?

— И героем, и пиратом, — грустно усмехнулась Галка, присаживаясь на нагретый солнцем камень. — И моим другом.

— Мам, а зачем ты привела меня сюда? — Жано прекрасно знал, что мама ничего просто так не делает, и задал неизбежный вопрос.

— Потому что ты должен знать… — у Галки от волнения перехватило горло. — Когда Франсуа погиб, я дала слово, что воспитаю его ребенка как своего собственного… Ты и есть этот ребенок, сынок.

Жано настолько не ожидал услышать это, что не удержался на ногах, сел на камень рядом с Галкой.

— А… кто моя мама? — едва слышно спросил он. — Она тоже умерла?

— Нет. — Самое трудное в таком деле — решиться. Галка же миновала эту черту. — Она жива. По крайней мере, была жива, когда передавала тебя мне.

— Но почему она меня оставила? — мальчик, справившись с первым потрясением, дрожал от непонятной, до сих пор неведомой ему обиды.

— Твои родители не были женаты, сынок. Она… наверное, испугалась, что если вернется домой невенчанная, с ребенком на руках, будет плохо и ей, и тебе. — Сейчас Галка погрешила против истины. Аннеке Бонт весьма недвусмысленно высказывалась, что хотела бы смерти своему сыну. В секретной шкатулке лежал ее письменный отказ от ребенка. Но не вываливать же на голову восьмилетнего мальчишки еще и такое? Он и так чуть не плачет. — Бюрократы, будь они неладны, тогда уперлись рогом: или записывайте под фамилией матери, или под фамилией усыновителей. Поэтому ты Джон Френсис Эшби, а не Жан-Франсуа Требютор… И вот что, малыш… Я знаю, как тебе сейчас тяжело. Тебе решать, как нам всем быть дальше. Но что бы ты ни решил, знай: мы с отцом тебя любим, и ты навсегда останешься нашим сыном.

Жано, судорожно сглотнув, только молча кивнул.

«Весь в отца. Обеими ногами прочно стоит на земле, — подумала Галка. Без страха ходившая на абордажи, сейчас она до смерти боялась, что приемный сын ее оттолкнет. Бывало ведь и такое, хоть и не с ней. — Но пусть он лучше узнает это от меня, чем от постороннего человека. И лучше сейчас…»

— Жано — истинный сын своего отца, Эли, — негромко проговорил Джеймс. — А Франсуа, насколько я помню, всегда отличался редкостным здравомыслием, когда речь шла о людях. Мне за него не страшно.

— А я боюсь, — призналась женушка. — В моей семье был похожий случай. У маминой двоюродной сестры с мужем не было детей. Хотели взять ребенка из детского дома. А тут с их другом произошел несчастный случай, он погиб. Его жена умерла в роддоме. Ну тетушка с дядюшкой и решили удочерить девочку. Удочерили. До семнадцати лет все было нормально, у девчонки разве только птичьего молока не было. А потом одна милая соседушка взяла и рассказала Вальке, что она приемная. Да под таким соусом все подала, будто у этой Вальки что-то украли… Ты не представляешь, что тут началось! — Галка с язвительной, но невеселой усмешкой села за стол и, глядя в окно, продолжала: — В чем она родителей своих не обвиняла! «Вы мне никто, вы не имели права мне указывать, как жить!» Ну и так далее… Знаешь, чем все кончилось? Эта коза ушла из дому, связалась с какой-то развеселой компанией, села на иглу…

— Куда она села? — не понял Джеймс.

— На наркотики. Потом попала в тюрьму. Вышла. О родителях тут же вспомнила: за деньгами явилась. Не одна, с приятелями. Эту душераздирающую сцену я наблюдала своими глазами. Мне самой уже восемнадцатый год шел, и к таким вот… гм… красоткам я относилась крайне отрицательно. Да и сейчас отношение не лучше. А мы ведь тогда к тетушке в гости всем семейством заявились — отец, мать и я… Ага, милый, ты уже понял, что случилось дальше. Картина маслом: выдворение блудной дочери и ее великолепной компании. Батя первый пошел на конфликт. Еще и я до кучи подпряглась. Короче, скандал был еще тот… Нет, Джек. Я боюсь, но уверена, что поступила правильно. Жано должен был все узнать от меня, а не от кого-то чужого.

— Не рановато ли? Ему еще восьми нет.

— Жано умный парень. В отличие от моей, мягко выражаясь, кузинки он думает не только о себе.

— Это результат воспитания, Эли, — мягко улыбнулся Джеймс. — Джону повезло с матерью.

— И с отцом тоже, не надо прибедняться, милый.

— Эли, прошу, не изводи себя, — во взгляде и в голосе Эшби чувствовался укор. — С тех пор, как мы отправились в Европу, ты только об этом и думаешь.

— Да, ты прав. Так недолго с ума сойти. Все равно пока домой не вернемся…

— Лучше скажи, пришло ли письмо от Николаса?

— Еще нет. Потому мы тут до сих пор и торчим, — вздохнула Галка.

— Зачем ты отправила его в Москву? Прости, Эли, я не верю в то, что ты сделала это без некоего умысла. — Джеймс хорошо изучил свою драгоценную и нисколько не сомневался в положительном ответе. — Знаешь, что я об этом думаю? Ты вознамерилась изменить историю своей родины. Убрать некое лицо или наоборот — вывести на первые роли человека, по неким причинам устраненного от власти в твоем мире. Я не берусь судить, насколько хороша или плоха была история России, которую ты учила в школе, но как ты можешь быть уверена, что внесенные не без твоей помощи изменения дадут лучший результат?

— Я не уверена, Джек, — слабо, почти беспомощно улыбнулась Галка. — Может, станет лучше. А может, я так все напорчу, что останется только застрелиться от стыда. Одно я знаю точно: так, как раньше, уже не будет. Если, конечно, Николас сумеет довести эту операцию до конца.

— Эли, ты невыносима, — Джеймс рассмеялся, и его смех был полон горечи. — Почему ты никогда не довольна окружающим тебя миром?

— Как ты однажды сам сказал, милый — я самый неудобный человек на свете, — Галка откинулась на спинку стула. — Такие, как я, все время идут по лезвию ножа и не могут выжить иначе, кроме как изменяя мир… Кстати, Жано не из таких. Он, как и Франсуа, всегда будет встречать любое изменение в штыки.