Шершавый молча махнул рукой, поймав звенящего слепня на лету, и провел двумя ладонями, «в стирку» разминая крохотное тельце. Затем перевернулся на другой бок, собираясь спать дальше. Но Флейта не унимался.

– Ты хоть бьешь их там или нет? Или они все ко мне летят? Сколько ж... – Он шумно заерзал, вздыхая. – Я их уже полторы сотни убил. А ты сколько?

– Я с десяток ранил, – сонно пробурчал мечник.

– Хвощ да Свист хорошо устроились, – проворчал Флейта, накрываясь всё-таки с головой. Для дыхания он проделал вниз крохотную дырочку. – Дрыхнут сейчас...

Главарь банды спал в соседней со школярами комнате. Вскоре, однако, усталость взяла свое. К утру и без того широкоскулый Флейта распух и всё время почесывался. Ночью его угораздило раскрыться.

– Чего меня не разбудили? – спросил утром Тарас, глядя на измученное лицо разведчика. Шершавый выглядел как огурец. Пушистый тоже не изменился.

– Ну, ты это... – примирительно сказал Флейта, – сегодня про нас не забудь. Уж больно много их слетелось.

Тарас кивнул.

Уже выходя, он подозрительно посмотрел на Варьку. Та оттопырила губки и подкатила вверх глаза. Мол, я тут ни при чём.

– Ты что, к ним вчера всех слепней отвела? – тихо спросил школяр.

– К Флейте. На запах пота, – так же тихо ответила Варька.

– Понятно, – кивнул Тарас. – А то метель вроде... Ну, ты хоть больше так не делай.

– Ему полезно. Кобелина.

Тарас усмехнулся.

– Не надо, Варя. Догадается.

– Не буду, – пообещала Варька. – Я ему что-нибудь другое придумаю.

Тарас шарил в пазушном конверте, что сворачивал пространство один к четырем – как раз помещалась дюжина хронов и проектор. Это он вообще никогда с тела не снимал, специальной веревочкой провязанный конверт, даже мылся с ним. Это вся школа, все его четыре года, все его... Вот.

На шестиграннике стояла надпись «Проникновение, лодки». Третья сверху, отлично. Записал тогда все-таки. Записал.

Школяр внимательно просмотрел лекцию. Кое-что он помнил. Кожный покров прокалывался зернами гречихи. Годились любые злаки, но гречиха подходила больше всего. Затем работал принцип, аналогичный поверхностному натяжению воды, прокалывалась «поверхностная пленка». Третий глаз, район пупка и ладони. Четыре зерна, причем в идеале они вообще должны разбухнуть, пустить ростки под кожу. Растущие зерна. Имплантат растущей плоти. Временный, конечно, проникновение в проникающего. Сложновато.

Из башни сырец взяли, но его надолго не хватит. Каждый лунный месяц надо свежие зёрна проливать, иначе как взлетишь, так и брякнешься. Так, гречиха...

Он позвал Никиту. У цветного этой лекции не оказалось, они всегда старались хронировать разные. Посидели два часа, и вроде бы удалось разобраться.

А вот насколько эффективно запустится движитель, этого заранее не скажешь. Пробовать магию сейчас не стоило. Сетка ведунов сразу среагирует, и, пока возможно, надо обходиться лошадьми.

– Тараса позови... Или весталок...

– Да не ной ты, Папай. Хлебни ещё водочки.

– Ну позови... Может, сделает чего...

– Может, тебе Хвоща позвать? Он тут же зуб выдернет. Причём сразу все. Не сортируя.

– Ох, мать твою... – устало выдохнул Папай. – Зови хоть Хвоща, на хрен мне эти зубы...

– Что там у вас? – Уля подошла к двум сидевшим в сенях бандитам. Один из них мелко покачивался взад и вперёд, запрокинув голову, и что-то прокатывал во рту языком. Челюсть у него распухла. Другой держал наготове флягу.

– Зуб, невозможно, – сообщил Папай.

В местной табели о рангах оба были едва ли не на низшей ступени и, видимо, не решались беспокоить старших.

– Давайте посмотрю, – решила весталка.

Папай с готовностью распахнул чёрную челюсть. Зубов там было немного; зато общий смрад заглушался сильным запахом водки.

– Надо выполоскать, – сказала Уля. Бродяга беспрекословно прополоскал водкой рот и, чуть отвернувшись, проглотил намешанное. Уля сходила в свою комнату и принесла коробочку с лечебной глиной. Было её немного – на такие вот случаи. В той же коробочке лежало зубное стило.

– Этот? – Она мягко ткнула в зуб тупым концом. Бродяга замычал и цапнул её запястье. Его приятель схватил Папая за руки и вывернул их за спину. Весталка кольнула острым концом стила в десну и обломила жало, убивая нерв. Затем лопаточкой аккуратно замазала дырку. Глины ушло совсем чуть-чуть, ежели что... Пока ещё хватит.

Папай жмурил глаза, в которые затекал пот, но боялся пошевелиться. В его мычании проскользнули нотки облегчения.

– Изо рта будет пахнуть, пока глина всю гадость в себя не превратит. Потом всё.

– Отвалится? – спросил разбойник, глядя на весталку, как на Сварога.

– Нет, что вы. Запах исчезнет. Зуб будет стоять как кость. Ни живой, ни мёртвый. Там кристалл по форме разрастётся. Мы его глиной зовём.

– Дорогая, наверное, штука, – понимающе сказал Папай, держась за щёку ладошкой.

Уля махнула рукой.

– До магических лавок доберёмся – ещё куплю. Тут главное стило правильно поставить.

– Ну, спасибо, сестра. – Папай, которому явно стало лучше, потряс руку Уле обеими ладонями. – Спасибо, сестра. Ежели что...

Вечером эта парочка принесла весталкам котелок какой-то особенной ухи. И уха оказалась отменной.

Насчет женщин Никита никогда не был аскетом. Наоборот. Но получалось весьма паршиво. Получалось, что при первой возможности он как бы и рад бы, но вот только не было этой возможности. Получался аскетизм против воли.

Внутри бродят гормоны, а вокруг бродят аскеты. А ты должен демонстрировать хорошее воспитание.

Нет, кое-что иногда всё-таки случалось. Но редко. Надо было чаще. Никита чувствовал, насколько чаще надо было бы. Это иногда даже мешало ездить в транспорте. Особенно в мягких форменных плащах. Иногда бывало совестно, но однажды помогло – симпатичная горожанка, почувствовав в давке его плотский интерес, негодующе глянула на Никиту, но затем, поняв, что школяр не трётся, а его натурально притиснули – народу в летучке было много, и деваться парню некуда, а сам он даже пятится чуть-чуть, сочетая деликатность с воспрявшей плотью... Короче, повела тогда молодуха глазками к выходу, и получилась у них накатиком такая прелесть, что и сейчас приятно вспомнить. В каком-то заброшенном доме, чуть не на чердаке, в пыли, но... Имени тогда не спросил, а жаль, надо было найти её снова...

Сейчас, конечно, всё было иначе. Иногда Никита еле сдерживался, чтобы не размять чресла у походных шлюшек, но брезгливость всё-таки побеждала. На вид они были бабы как бабы, и с каждой неделей вынужденного поста вроде становились покрасивше, но уж совсем никому не отказывали. Любой обмылок в банде мог их пользовать, и Никита, старавшийся себя соблюдать, пока сдерживался. Снилось, правда, чёрт знает что, иногда и просыпаться не хотелось, но это уже...

Интерес весталки он заметил, но подбивать клинья к жрице... Сейчас Никита задумался об этом всерьез. Если весталка не хочет, это край. Оно понятно. А вот если захочет? Она же тогда и весталкой быть перестанет. Он решил проконсультироваться у Тараса: навлекать проклятие было страшновато. Но и Уля тянула к себе как магнит.

– Слышь, бакалавр, давай в карты сыграем. Вечер ещё длинный, – прервал его размышления Флейта.

Никита опешил.

– Ты что, поехал, лопушок?

– А что такого?

Никита пожал плечами.

– Да нет, ничего. Если тебя судьба не интересует, играй на здоровье.

Флейта осклабился.

– Ты что, из этих? – Он кивнул патлатой головой в сторону печи. Там, кроме кота, никого не было. Школяр подождал продолжения, но так и не дождался. Некоторые из новых знакомцев обладали фантастическим умением передавать мысли чуть ли не междометиями. К сожалению, нормальная формулировка была для них недосягаемой.

– Что значит из этих? – терпеливо уточнил Никита.

– Ну, из этих. Из придурков, – снова осклабился Флейта. По весело блуждающим глазам было видно, он ожидает, что Никита окажется именно из придурков и что ничем это школяру не грозит, вот только смешно будет очень.