Разбойник еле слышно чертыхнулся.

– Чего тебе не нравится?

– Молокососы. Нашёл над чем... Пошептал бы над куском мяса.

– Ага. Вот мы ещё начнём тут харчи сортировать. Позвать Тараса, сказать, что ты конфеты хавать не будешь? – Пушистый откровенно издевался. – Господин герцог хочут откушать рябчика. Сладкого они обожрались.

Больной закашлялся, молча взял предложенную конфету и, скривившись, съел.

– Ну чё ты морду кривишь, будто это жаба? Твою мать, их лечат, так он ещё выбирает, над чем ему шептать. Конфета ему невкусная.

– Да ладно тебе, – примиряющее буркнул разбойник. Пушистый ушёл, продолжая ворчать на пациента.

Сразу вроде ничего не изменилось, но вскоре кашель у бродяги сошел на нет.

Никаких происшествий в деревне так и не случилось. Людоеды не спешили показывать клыки и кидаться на разбойников. Волколаков здесь было пятеро, по виду – обычные квёлые мужички, но школяры их, конечно, почувствовали. Звериную свою сущность они никак не проявляли. Флейта реквизировал в деревне трёх плохоньких, заеденных слепнями лошадей, заплатив за каждую полновесным серебром, и утреннее движение стало легче.

К вечеру следующего дня банда вышла наконец к рыбачьей деревушке. Покосившийся храм с проваленной внутрь крышей, несколько улиц, частью уже затянутых болотным кустарником...

Почти все дома были заброшены, лишь в нескольких жили люди, по самые глаза укутанные от гнуса. Из-за похожих на паранджу «откомарников» они немного напоминали восточных женщин. Рыбаки встретили разбойничков испуганно-радушно, впрочем, выбора у них не было. В огромном котле сварили ухи да отворили дома, что получше сохранились.

Ночевали уже как на обжитом месте.

Гулянка была с вызовом.

В Медведихе, родном селе Тараса, почти все свадьбы играли осенью. Полевые работы отпускали к первому снегу, но тогда уже народ душу отводил. Впрочем, сегодня была не просто свадьба, сегодня местный купец пригласил в дом «серых волков» – клан тверских охранников, что сопровождают караваны да соперничают с «петушиными перьями» за право нести в магистратах службу. «Волки» были в опале – столицу и самые богатые города княжества охраняли «петушиные перья», но после убийства бургомистра ситуация стала меняться. Ржевский магистрат разорвал отношения с «петухами» и нанял на службу «волков», и это сразу добавило клану живительного серебра. Разные школы охраны конкурировали между собой, хотя до прямых стычек дело не доходило. Функционально различия были заметны только специалистам, а вот внешне охранники отличались. На шапках доминирующих «петухов» красовались рыжие перья, на шапках «волков» – серые волчьи хвосты и, наконец, почти забитый, практикующий охрану только на севере, в Весьегонске, клан «быков» носил на металлических шлемах бычьи рога. Нашивки и лацканы в счёт уже не шли, простолюдины ориентировались по шапкам. Народное слово внесло коррективы, и «быков» обычно называли «козлами», а бывшие «серые волки» уже и сами себя именовали «псарней». И даже волчьи хвосты иногда заменяли собачьими. После того как «перья» облажались и в Максатихе, пропустив Хвоща к Девичьей башне, расклад должен был ещё больше измениться в пользу «серых».

В Медведихе «петухов» не жаловали, здесь поддерживали «собак» даже в самые тяжёлые для тех годы. В этих местах они и вербовались, потому почти в каждой семье хоть кто-нибудь, да служил в стражниках.

Свадьба была обычной – медовуха, брага, настойки, сбитень. Братина вкруговую. Плясали, невесту воровали, зерном посыпали грамотно – в простых видах магии народ неплохо соображал и без всяких Колледжей...

Вот только настоящего веселья не было.

Дядя невесты, богатый купец, не платил «местовое» «собачьему» клану. И это получалось. Мужик был хваткий, связи, силу имел – как-то всё время выкручивался. Не грубил, конечно, но и не платил, а деньги немалые. Чуть ли не последний в районе. Собственная была у него охрана – сельские парубки да сыновья, и справлялись они с этим делом не хуже наёмников, благо настоящие разбойники в местные леса давно не хаживали. И, понятно, выходило дешевле.

Вот и теперь уходил от оплаты купец. Вместо договора, на который давно катали губу «собаки», пригласил их на свадьбу племянницы, будто косточку кинул. Он и раньше так изворачивался, малыми кусками, вроде оказывая уважение, но много дешевле, чем «положено». Рядовые «собаки» были вполне довольны, а вот верхушка начинала уже свирепеть. И могло это вылиться в крупную заваруху.

Бывали случаи.

После убийства бургомистра в Медведихе даже маленько возгордились, как-то твёрже себя почувствовали. Мол, и наши ребята на что-то способны. Из глубинки все чиновники на одно лицо, столичная власть глубоко по барабану, хотя сказать, что это действо народом одобрялось, тоже было неправильно. Здесь было что-то от странной удовлетворенности русского мужика, который может взять за грудки иностранца, объясняя, мол, наши бандиты круче, или настрадавшейся от пьяницы-мужа бабы, что с тихой гордостью заявляет соседке, мол, «моего-то с одной бутылки и не разбирает, это ему семечки».

Пока всё было в порядке, и музыка играла, и морду кому-то уже начистили по-тихому, и хороводились под балалаечно-гармонный залихват, но... Чувствовалось напряжение.

Могло дойти до ножей и до охотничьих самострелов. «Серых» было чуть поменьше, они держались особняком, люди купца – в другой стороне, почти не смешиваясь. Ни о каком противостоянии с целым кланом охранников, конечно, не могло идти и речи, но русский мужик не всегда смотрит на расклады. Он способен начистить рыло и себе в ущерб.

Филипп часто гулял на свадьбах, он вообще часто гулял – мать считала, что даже слишком часто, – и сейчас, понимая, что изрядно пьян, всё-таки не терял контроля. Филипп терпеть не мог «собак», честно охранял добро купца, за это ему платили, но вот сейчас, может быть, даже сегодня, за это же могли и зарезать. Впрочем, пока присутствие «серых» только придавало вину пряности. Филипп понимал, что ситуация выходит из-под контроля, а водить «серых» в дом все равно что приручать волка, но... Лукич был мужик настоящий, такой не согнётся, пойдёт до конца. Это было правильно, а сегодня Филипп понял про себя главное – он тоже не отступит, и если пика под ребро, то, значит, судьба такая. Сейчас можно было и в ножи, и куда угодно – кровь бурлила и пляска уводила в свой рваный ритм, обыденная суета казалась скучной, и вилять ради неё не стоило.

Сейчас ему даже нравилось, что развязка может быть скоро. Филипп был из верных. Таких людей у купца было немного. Лови мгновение, ничего не бойся и будь готов потерять всё в любой момент.

Впрочем, пока никто никого не задирал. У обеих сторон хватало благоразумия не пускать кровь раньше времени. Всё ещё могло и обойтись, как-то устаканиться... Филипп плясал, выводя за голову руки, чувствуя на ноге тяжесть клинка в потайных ножнах, и в любой момент... Только этот клинок и лёгкая кольчуга – слабенько, если дойдёт до потасовки, но и хрен с ним...

Он махнул стакан вишнёвой наливки. Тут кто-то во дворе зацепился с цыганами, которых много вертелось на свадьбе, слово за слово, оплеуха за оплеухой – Филипп смачно зарядил в ухо молодому, но ушлому цыганёнку, что побежал было к своим, – и напряжение разрядилось. Как охрана купца, так и «серые» с облегчением принялись лупить цыган. Те пытались сопротивляться, но силы были явно неравны. До ножей не дошло, ограничились масштабным мордобоем. Яркая толпа ромалов драпанула через огороды, сметая на своём пути плетни, и Филипп, зная мстительный характер кочевников, подумал что они ещё могут пустить кому-нибудь кровь... Но по-любому эта кровь будет не та, что вот-вот могла пролиться.

Следующий стакан он накатил с облегчением, понимая, что окончательная разборка откладывается, и вдруг увидел, как из-за столов идёт незнакомый парень, а Лукич показывает на него пальцем.

В тот же вечер Филипп, никому ничего не сказав, ушёл из села.