Уже торопливо поднимаясь, она подумала, что не сможет попасть в запертую комнату, но это как раз не страшно. А вот где выпал ключ, которым Ло пользовалась пару раз? Сегодня комнату закрывала Нэнси… Надо бы послать за ней!

Она подошла к двери, со стыдом думая, как глупо будет выглядеть, прося сделать новый ключ. Да и вообще, запираться в собственном доме — а крепость теперь ее дом — позорно… Дверь была приоткрыта. Еле заметная щель, но ее не оставалось, когда замок запирали. Конечно, это Нэнси. Ло вдохнула и выдохнула, велев себе успокоиться, — не хватало для большего позора напугать горничную. Подойдя, она открыла дверь… Замерла на миг, растерянно глядя на пол, перевела взгляд дальше…

Посреди разлетевшихся листов бумаги, рассыпанных флакончиков и баночек, разбросанных платков и белья, спиной к ней стояла Тильда, самозабвенно пиная постель Ло. Обернувшись, девчонка ойкнула и застыла, прижав руку ко рту. Руку с…

Ло прыгнула, путаясь в проклятой юбке. Чудом не свалившись, ударила Тильду ладонью по руке и лицу одновременно, выбивая из пальцев горошину.

— Дура! — закричала на перепуганную девчонку. — Сколько ты съела?

Тильда замотала головой, глядя испуганно распахнутыми глазами. Ло выхватила у нее коробочку, другой рукой схватила паршивку за плечо, поворачивая к свету из окна, чтоб увидеть зрачки. Боги благие!

— Сколько ты съела? — повторила она хриплым, срывающимся от ужаса голосом. — Да говори же!

— Папа! — заорала вместо этого Тильда, и Ло стиснула зубы, ненавидя себя, мелкую тупицу и весь подлый мир в придачу.

— Тиль? Миледи?!

Капитан вырос на пороге, как Пресветлый Воин перед Барготом — разъяренный и страшный. Было от чего. Он ведь увидел любимую доченьку в руках явно обезумевшей мачехи. Вдобавок на светлой коже Тильды расплывался красный след от удара — выбивая горошину проклятой дряни, Ло с перепугу врезала изо всех сил.

— Какого йотуна, леди?!

— Да помолчите вы! — отчаянно крикнула в ответ Ло. — То есть нет, не молчите! Спросите, сколько она съела горошин. Быстрее!

Никогда она так не боялась. Ни на своей первой магической дуэли, ни стоя перед лавой конной атаки, ни… Не было у нее такого ужаса, как сейчас, за дурного, противного, чужого ребенка!

— Тиль… — севшим голосом сказал капитан, то ли умудрившись разглядеть на полу горошину хелайзиля, то ли учуяв запах. — Тиль, дочка, скажи мне…

— Папа… — клятая девчонка с неожиданной силой вывернулась из рук Ло и кинулась к отцу, причитая: — Папа, прости! Я ни одной конфетки не съела! А она… Она… Жалко ей, да?

Боясь поверить, Ло бессильно опустилась на постель, глядя на них. Пресветлый Воин, пусть это будет правда! С остальным я справлюсь. Что угодно, только не ребенок, наевшийся хелайзиля.

Капитан встряхнул Тильду, отрывая от себя, заглянул ей в лицо и, еле-еле сдерживаясь, произнес дрожащим голосом:

— Тиль, милая… Послушай… Клянусь, я не буду ругаться. Только скажи правду: ты их ела?

Девчонка помотала головой.

— Тиль, это не конфеты, — так же отчаянно сказал Рольфсон. — Это очень опасное зелье. Милая, если ты съела хоть одну, тебе надо к лекарю. Правду, Тиль. Пожалуйста, скажи правду, детка.

— Не-е-е-ет… — прошептала Тильда, как-то вдруг обмякая в его руках. — Я… Папа, я не ела их. Не ела! Только хотела… Я одну штучку взяла, а она… меня ударила… И…

Капитан заглянул Тильде в лицо, повернув его к свету. Девчонка всхлипнула. Но Ло и сама слышала, что голосок ее был чистым и ясным, без особой хрипловатой тягучести, которую хелайзиль дает почти мгновенно.

— Иди к себе, — пугающе ровно сказал капитан и оттолкнул Тильду.

Та молча кинулась из комнаты — только подошвы застучали. А Ло подняла голову, встретив глазами совершенно бешеный, почти безумный взгляд Рольфсона. Ударь он ее сейчас — она бы поняла и простила. Но капитан пнул скамейку — и та улетела в стену. Врезалась, отскочила и снова грохнулась от очередного пинка. Следующим со стола полетел письменный прибор — просто от взмаха руки. Больше ничего не подвернулось, и Рольфсон прорычал, разделяя слова, будто каждое рубил топором:

— Какого! Йотуна! Вы! Творите!

— Я? — едва разжав зубы, переспросила Ло.

Да, она виновата. Очень. Но, проклятье, это не она влезла в чужие вещи, сначала разгромив комнату.

— А кто? — рявкнул капитан. — Это же хелайзиль, йотуны вас дери! Моя дочь едва не наелась хелайзиля!

— Мне жаль! — огрызнулась Ло. — Я его не давала. Она сама влезла в комнату и забралась в мои вещи!

— Да мне плевать! Этой дряни не должно там было быть! Не должно, ясно вам, леди?

— Ах, вам плевать?

Та же злость, что волной накрыла ее внизу, вернулась с новой силой, затмив и ярость, и страх.

— Вам плевать?! — повысила голос Ло, отвечая Рольфсону взглядом не менее злым. — Это заметно! Какого Баргота ваша дочь полезла в мои вещи? Вы комнату видите? Это не я, между прочим, это ваше милое дитя здесь учинило! Мне и это проглотить? Может, мне еще дождаться, пока она мне пощечины отвешивать начнет?

— Зато вы ее ударили!

— Я пилюлю у нее выбила, болван! — рявкнула Ло. — И у меня, между прочим, другие лекарства есть! Обычные лекарства, которые тоже нельзя лопать, как конфеты! Сами своей дикарке объясните это как-нибудь! А заодно — что нельзя воровать! И знаете что, вы сами виноваты!

— Я? — изумился капитан, и Ло тут же воспользовалась этим мигом.

— Да, вы! Потому что приучили ее ко вседозволенности! Ах, бедное дитя… Несчастная деточка… А деточка от безделья творит пакости и считает, что ей все сойдет с рук, потому что она сиротка! У вас в крепости еще двое сирот! Я их сегодня видела! Они работают, хотя малышке лет в три раза меньше, чем вашей паршивке! Из которой вы растите наглое, ленивое, самовлюбленное чудовище! Думаете, этого хотела ее мать?!

Страшная, какая-то безнадежная тишина окутала комнату. Ло сидела, потратив последние силы, тихо ненавидя уже неизвестно кого. Она ждала чего угодно: ответного крика, удара… Но Рольфсон молчал. Потом, когда беззвучная дуэль их взглядов стала уже невыносимой, с пугающим спокойствием спросил:

— Давно вы пьете хелайзиль?

Оправдываться и объяснять у Ло не было ни сил, ни желания. Она с трудом разжала губы и с отвращением выдавила:

— Вы болван.

Коробочка жгла пальцы. Несколько месяцев без боли и кошмаров. Или несколько недель смертельно подлого счастья. Или… Ло разжала пальцы, коробочка выскользнула на пол. Рольфсон поднял ее, заглянул с омерзением. С таким же омерзением глянул на Ло и сообщил:

— В моей крепости этой дряни не будет. Если надо — пойдите к Лестеру, он что-нибудь найдет от изломной болезни.

— Вы болван… — безнадежно повторила Ло, глядя, как содержимое коробочки летит в тлеющие угли очага и вспыхивает ярким свежим пламенем.

Хорошо, что хелайзиль в огне просто горит, безвредно и быстро. Впрочем, капитан наверняка это знал. Отшвырнув коробочку в сторону, он посмотрел на Ло, потом наконец окинул взглядом комнату и так же бесстрастно сказал:

— Я пришлю горничную. И накажу Тильду. Вот за это все — прошу прощения. Но если в моей крепости появится дурман — вы, миледи, пожалеете.

— Я вас ненавижу, — равнодушно сообщила Ло. — Вы тупой, ничего не видящий дальше носа осел.

Больше всего ей сейчас хотелось согнуться, подтянуть колени и обхватить их руками, уткнувшись лицом, но валун у речки Нидль, на котором Ло сломала ребра и ушибла спину, навсегда отнял у нее такую радость. Молча она смотрела, как уходит Рольфсон. «Слова — как стрелы, — вспомнила она пословицу. — Слетели — не поймаешь». И убивают они так же… Ло было смертельно обидно. Она боролась с хелайзилем изо всех сил. Ночью, после лютого страха кошмара, не поддалась искушению, хотя всего одна пилюля на несколько дней спасла бы от дурных снов и боли. Проклятый Рольфсон перечеркнул это одним взмахом руки, украв у Ло победу над слабостью и искушением.

— Ненавижу… — прошептала она в закрытую дверь. — Тупое животное. Да плевать мне, кем ты меня считаешь. Слова лишнего с тобой не скажу. О боги, а ведь еще вольфгардец явится…