Лао фыркнул:

– Если ты назовёшь мне кого-нибудь не странного, я отвечу. А пока даже не знаю, что сказать.

Я скосила взгляд туда, где террасой ниже горел костёр. Звуки лагеря доносились приглушённо – особенность чёрной долины внизу, которая поглощала всякий шум и свет.

В голову пришла неожиданная мысль.

– А Ран случайно не сын мастера Ригуми?

От Лао внезапно нахлынула волна печали, приглушённой и изысканной. Я попыталась считать образы и не смогла, словно в руках у меня распадалось холодным пеплом письмо с каким-то болезненным секретом, брошенное в камин; отдельные слова ещё можно различить, но смысл покрыт мраком.

– Нет, Трикси. Сын Ригуми Шаа был убит тридцать лет назад. Вместе с той, что произвела дитя на свет.

Меня аж подбросило.

– Ничего себе! – откликнулась я горячо, но быстро спохватилась и понизила голос, машинально оборачивая нас непроницаемым эмпатическим куполом. – А как это случилось?

– Не знаю, – мягко улыбнулся Лао и снова погладил меня по голове. – Слышал только, что Ригуми Шаа тогда удалился из Лагона и жил где-то в горах близ побережья. Наверняка свободные искали его…

– И нашли, – мрачно закончила я. – А куда вообще деваются маги после Лагона? Понятно, что здесь учатся и двадцать, и тридцать, и сорок лет, и сто, было бы желание. Но только у Ригуми Шаа – больше семисот учеников.

– У него одна из самых больших мастерских, – ответил Лао задумчиво. – У Таппы, например, и сотни не наберётся. Каждый год из Лагона уходит несколько десятков человек, приходит больше. Кто-то погибает. Те, кто считает своё обучение оконченным, отправляются изучать мир. Затем каждый живёт как знает. Говорят, что многих учеников отсылают к людям – тайно, разумеется. Но мне это не интересно.

В его мыслях промелькнул знакомый образ – политика, манипуляции, интриги, и тут же повеяло искренней неприязнью.

Что ж, видимо, я всё-таки нашла то, что не развлекает Лао.

Сомнительное достижение, конечно.

– А как ты думаешь… – начала было я и тут же забыла, что хотела сказать, потому что Лао меня обнял за талию, пристроив голову на плече.

– Тсс, – произнёс он тихо и засмеялся: – Тейт смотрит на тебя и на меня. Как ты думаешь, Трикси, как долго он выдержит и когда поднимется к нам?

– Как только придумает подходящий предлог, – вздохнула я. Тоже хотелось улыбаться; почему-то в груди появилось очень приятное ощущение, не то тепло, не то щекотка. – То есть почти сразу.

Разумеется, я оказалась права.

За что ещё следовало поставить Ригуми памятник при жизни, так это за то, что он не поднимал нас рано утром, а позволял выспаться. Впрочем, рыжий всё равно подскакивал ни свет ни заря, выдёргивал из постели Лао с Айкой, и вся троица бодро учёсывала выше по скале, тренироваться. Сквозь защитные барьеры они просачивались, как дурно воспитанные призраки. Итасэ, на чьих хрупких и нервных плечах лежали заботы об обустройстве лагеря, скрежетал зубами, но поделать ничего не мог.

Вторым, как ни странно, поднимался Маронг, прятался в каком-нибудь уединённом местечке, за деревом или за камнем, и там подолгу сидел в странной позе, уставившись в одну точку и напряжённо сопя. Это у него называлось медитацией. Возвращался он к завтраку, взмокший и страшно довольный. Вообще вдали от Лагона Маронг немного ожил, и, хотя по-прежнему скупо отвечал на вопросы и сам первым не заговаривал, стал иногда улыбаться. Ригуми чередовал вечера, занимаясь по очереди то со мной, то с ним. Я никогда не лезла подглядывать, пусть и сгорала от любопытства.

Затем просыпался Итасэ, вершил в одиночестве гигиенические процедуры и шёл готовить завтрак, транслируя на весь лагерь убийственное недовольство. Недовольный мысленный фон гарантированно будил нас с Лиорой, а пока мы умывались или сушили волосы, наконец поднимался Кагечи Ро – глубоко несчастный и хронически сонный до полудня…

Точнее сказать, так продолжалось одиннадцать дней, потому что на двенадцатый Ригуми Шаа безжалостно растолкал нас до рассвета и заставил совершить марш-бросок, которому позавидовала бы и Аринга. Мы бежали, и бежала прозрачная дорожка у нас под ногами – долго, в напряжённом темпе. Небо, поначалу чернильно-чёрное, начало сереть и синеть. Силуэт гор приближался, становясь графически чётким на фоне востока.

У мастера было потрясающее чувство времени.

На перевал мы поднялись ровно за минуту до того, как огненная корона солнца показалась над бесконечным океаном.

Над водой стелился молочно-лиловый туман; волны перекатывались под ним, с огромной высоты больше похожие на дрожь предвкушения. Терпеливо и безмолвно ждал рассвета изрезанный лагунами берег – тёмно-зелёный, с рыжей кромкой песка. Когда солнце вынырнуло из океана и ткнулось макушкой в раскалённое добела небо, то по воде выстрелила золотистая дорожка.

– Сейчас, – тихо произнёс Ригуми Шаа.

И, словно откликаясь на его слова, под самой поверхностью океана показались вдруг тени, вытянутые округлые пятна. Они перемещались очень быстро – от горизонта к берегу, наискосок, целеустремлённо и легко. Водная гладь напряглась – и вверх выстрелили фонтаны, отсюда кажущиеся крошечными, но вблизи, наверное, огромные. Солнце бледным золотом дробилось в них и стекало в океан.

Одна из теней напряглась и вынырнула, на несколько мгновений целиком очутившись в воздухе. Гладкое иссиня-чёрное тело, сдвоенные плавники, гибкий хвост… Неужели киты? Нет, слишком поджарые и ловкие…

Они давно уже скрылись в прозрачных водах, когда до слуха донеслась тягучая, пронзительная песня, похожая на звук огромной небесной трубы. В груди у меня что-то ёкнуло.

– Кто это? – хрипло спросила я. Голос отказывал.

– Глубинное диво, сойнар, – улыбнулся Ригуми. – Он отрицает любую магию, ибо сам является ею… Говорят, что сойнары – айры древности. Но я думаю, что у них есть души.

– Мне тоже так кажется, – тихо ответила я.

«Морские драконы», – пронеслась полуоформленная мысль-образ, такая рассеянная, прозрачная, незаметная, что сначала я даже приняла её за свою. И только потом осознала, кому она принадлежит.

Лао.

А ещё – образ был безусловно узнаваемым, но сами слова прозвучали на незнакомом языке, и ощущалась в них тайная печаль… Или показалось? Телепатия – штука субъективная, слишком многое зависит от исходных данных. Мизантропы видят в чужих головах только подтверждение того, что люди отвратительны, а вот дядя Эрнан, несмотря на всю его жёсткость, всегда находил в бездне чужого сознания то, что он называл «точкой сочувствия», – деталь, от которой можно оттолкнуться и, поняв, принять.

Словно откликаясь на моё внимание, Лао повернул голову и вопросительно приподнял брови. Я рефлекторно улыбнулась в ответ и пригладила волосы.

Тейт заметил наши переглядывания и нахмурился.

– Мастер Ригуми, а тут ведь никого опасного нет рядом, мм?

– Шаа-кан, – мягко поправил мастер. – Опасности остались по ту сторону гор. Однако лучше не забывать об осторожности.

– Ага, – откликнулся Тейт и скосил глаза на Шекки, размышляя, не оседлать ли химеру и не кинуться ли вниз, к манящему берегу. – А куда мы спустимся?

– Полагаю, лучше выбрать небольшую лагуну, – сощурился Ригуми. – Например, ту, – и полоска берега внизу полыхнула золотистым светом.

Гхм, неплохой способ. Не то что вульгарное тыканье пальцем.

– О, я её знаю, – оживился Тейт и свистнул, подзывая айра.

– Я могу сделать дорожку до самой воды, – предложил неожиданно Маронг, бледноватый от ранней побудки, но весьма бодрый. В голове у него крутилось что-то насчёт вчерашнего урока и новых идей. – Шаа-кан, могу я?..

Мастер одобрительно склонил голову к плечу. И тут меня словно дёрнуло что-то.

– Если сделать дорожку отсюда к воде, то получится горка, как в аквапарке.

– Горка? – вспыхнул азартом рыжий.

– Аквапарк? – любопытно улыбнулся Лао.

Айка ничего не сказала, но выражение лица у неё стало жадным и хищным.

Я едва по лбу себе не хлопнула. Ну чего стоило держать рот на замке!