Меррель сделала паузу, и уже другим тоном добавила:

— Еще — он поручил мне пойти к тебе, и уговорить быть ласковой со своим новым хозяином. Сделать так, чтобы ты не откусила ему яйца в первый же вечер.

Меррель вдруг захохотала — звонко, радостно, так, что несмотря на тяжелый разговор, не гнетущую обстановку — Настя не выдержала и тоже расхохоталась. А потом Меррель приподнялась, обхватила Настю руками за шею и поцеловала в губы. И Настя почувствовала, как язык Меррель горячей змейкой скользнул ей в рот. Девушка отшатнулась, Меррель тоже. Обе тяжело дышали и смотрели в глаза друг другу. Потом Меррель опустила взгляд и тихо сказала:

— Прости. Не знаю, что со мной случилось. Никогда такого не было. И…тебе наверное неприятно, ведь ты видела, как я сегодня брала в рот…в общем — прости.

— Да нет же! — искренне воскликнула Настя, и наклонившись, в подтверждение поцеловала Меррель в пухлые губки — Ничего мне не неприятно! Ты очень милая и красивая. Только…только мне ничего этого не нужно, понимаешь? Ничего такого. Ни мужчин, ни женщин. Я просто не хочу, и все тут! Мне приятно с тобой, очень приятно. Но я не хочу, чтобы ты…

— Разбудила тебя, да? — улыбнулась Меррель — И зря. Возможно, если бы ты проснулась, если бы захотела…тебе было бы легче. Ты бы стала получать удовольствие, и хозяин тебя бы полюбил. А так…не знаю, что будет.

Они еще некоторое время посидели, поговорили ниочем. Но разговор как-то угас сам собой. А потом Меррель попрощалась, и ушла. А Настя осталась сидеть на кровати, неподвижным взглядом глядя в маленькое окошко под самым потолком комнаты. Такое маленькое, что в него нельзя просунуть даже голову.

— Ничего не нужно? Ни мужчин, ни женщин?

— Да. Она бесчувственная.

— Как и ты. То-то ты ее хотела оставить себе! Хе хе…две бесчувственные твари! Ты хотя бы попыталась ее удовлетворить? Пробудить ее чувственность?

— Пыталась. Но она отреагировала слишком бурно, и я не стала действовать дальше, побоялась разрушить наладившиеся отношения. Есть женщины, которые очень не любят, когда их трогают другие женщины.

— Она из таких?

— Нет. Она просто не замечает. Я гладила ее по бедру, по спине, по животу…она этого даже не заметила. И целовала ее. А ей все равно. Она…она глупенькая юная девочка, совсем юная, для которой эти отношения совершенно незнакомы. И не нужны. И притом — она очень умна и образована.

— Образованнее тебя?

— Образованнее меня. Она знает такие вещи, о которых я и не подозревала. Хозяин, ты делаешь ошибку, продавая ее. Оставь себе. Мы переживем гнев великих. В жизни всякое бывает. Скажем — она сошла с ума и разбила себе голову, и теперь не в себе. А мы не можем торговать плохим товаром.

— Вот ты умная, а дура! Почему их считаешь идиотами? Допросят наших слуг — и они сдадут нас при первом же нажиме! Оно мне надо? Ты лучше подумай — как нам кинуть Аскера. Я не хочу платить ему таких денег! Предвкушаю, сколько дадут за эту девку…это будет скандал! Весь город станет говорить об этом! Все обо мне узнают! Лучший товар, самый редкий, самый лучший — у Эдгеля!

— А что тут думать? — усмехнулась Меррель, заложив руки за голову, от чего ее маленькие, крепкие груди стали смотреть вертикально в потолок, а от ночного сквозняка крупные коричневые соски сморщились и стали больше — В расписке, которую я писала, указано, что ты принял рабыню от Асскера. Я добавила лишнюю букву в имя. А он ведь Аскер. Значит, ты ему ничего не должен. Тебе другой человек передал рабыню. Дашь судье пятьсот золотых, и все. Ну ладно — тысячу. Даже две тысячи. И все равно будешь в прибыли. Я думаю, девочка уйдет тысяч за десять. Так мне кажется. Но могу и ошибаться, и сумма будет больше.

— Десять тысяч! — Эдгель даже задохнулся, закашлялся, и сел в постели, глядя на обнаженную Меррель, едва прикрытую краем одеяла. Из-под одеяла высовывалась гладкая нога и часть лобка, и Эдгель не удержался, чтобы не погладить девушку по бедру и выше — Это просто фантастично! Таких цен не бывает! За рабыню?!

— Непростую рабыню — напомнила Меррель, и откинув одеяло, спустила ноги с кровати — Хозяин, можно я пойду к себе? Или ты еще не насытился? Не узнаю тебя…ты сделался такой…активный.

Эдгель отмахнулся, и задумчиво пробормотал:

— Мне бы еще сотню таких рабынь, и…

Меррель усмехнулась — так чтобы он не видел, не одеваясь, собрала свою одежду, сброшенную на стул, и пошла к двери. «Идиот!» — вертелось у нее в голове — «Жалкий идиот!».

Она буквально чувствовала, что эту сделку совершать нельзя ни в коем случае. Эдгеля ждет беда. Меррель не была умелой предвидицей, но кое-какие способности у нее имелись. И вот теперь она была совершенно уверена — Эдгель долго не проживет. Кто его убьет — Аскер, лишенный денег, или кто-то со стороны, этого она не знала. Но то, что он умрет — знала точно. И не собиралась его предупреждать. Пусть все идет так, как положено богами. И никак иначе. Но ей нужно крепко подумать — как обезопасить себя в случае гибели Эдгеля

Меррель не смотрела в окно. Этот город был ей ненавистен до глубины души, и смотреть на него она не хотела. Насмотрелась вволю! Скопление грязных, жадных, подлых людей, муравейник, состоящий из муравьев-людоедов, которые только и мечтают о том, чтобы кого-нибудь сожрать.

Да, есть и здесь неплохие люди, но их так мало, что они только подтверждают правило: «Здесь живут негодяи!». Город существует за счет рабов, отсюда они отправляются по всему континенту и за его пределы. Например — на многочисленные острова, разбросанные вдоль побережья. Что там делают с рабами — Меррель не знала. Ходили самые страшные слухи, говорили даже, что на островах рабов используют как мясной скот — делают из них консервы для моряков. Меррель не верила этим слухам — раб слишком дорого стоит, чтобы пустить его на мясо, но сама идея ее ничуть не удивляла — человек, как она уже давно выяснила, способен на все. Он хуже животного, гораздо хуже. Животное поддерживает свою стаю, и не мучает своих соплеменников для развлечения. Для человека же это в порядке вещей. Так что если раб будет дешевле курицы — его запросто могут пустит и на мясо.

В карете сидели трое — Меррель, Эдгель, и Наста. Охранники Эдгеля ехали снаружи — двое стояли на задней площадке кареты, и трое — ехали на лошадях, спереди и сзади повозки. Передний постоянно кричал: «А вот поберегись! Берегись! В сторону!», и карета худо-бедно, но продвигалась вперед.

Двигаться ей мешали толпы людей, которые сновали по улице туда-сюда, их были сотни, потных «муравьев», каждый из которых нес свой вклад в муравейник. Торговцы, разносчики товара, грузчики, приказчики, подносившие товар дамам — да кого здесь только не было! Но больше всего — рабов. Когда привыкаешь к их виду, совсем не кажется странным, что по улицам ходят совершенно голые мужчины и женщины, и только немногие из них едва прикрыты какими-нибудь лохмотьями или короткими тряпочками. Зачем одежда, при такой жаркой погоде? Зачем тратиться на то, чтобы какая-то вещь прикрыла себя тканью? Глупо же, на самом деле глупо. Вот и бредут по улицам обнаженные женщины и мужчины, не вызывая у случайного наблюдателя ничего, кроме равнодушной скуки. Это все равно как наблюдать за перемещениями помоечных птичек — клюют себе нечистоты, да и пусть клюют. Что в этом интересного?

Меррель вдруг представила всю эту картинку глазами Насты, и тогда все сразу стало на свои места — дико, странно, и…ненормально. Человек не имеет права владеть другим человеком. Это неправильно. Это против воли богов! Ведь боги сказали, что все люди равны. Так когда же так сталось, что одни люди решили, что могут владеть другими людьми? Кто им это сказал? Скорее всего — Черный, Отец Лжи, Отец Темноты. Только он мог придумать такую мерзкую идею.

Аукционный дом располагался на купеческой площади, довольно-таки далеко от рабских загонов Эдгеля, так что туда приходилось ехать не менее часа — если дорога свободна, и два часа, если вот так, разгоняя толпу и дожидаясь, когда расцепятся два идиота-тяжелогруза, сошедшихся в любовных объятиях на перекрестке возле Нижнего рынка. Иногда Меррель думала, что они скорее бы дошли пешком, чем вот так тащиться на тяжеловесной карете, отнимая у самих себя драгоценное время. Но престиж, есть престиж. Хозяин торгового дома должен приехать на аукцион в здоровенной черной карете с гербом, купленным в «Палате гербов и званий», где любой придурок может зарегистрироваться мелкопоместным дворянином и купить себе какой-нибудь герб. Пусть даже к дворянам этот идиот (вроде Эдгеля) не имеет совсем никакого отношения. Государство торгует дворянством, как грязная торговка пирожками с ливером у стоящих возле угольного причала судов. Империи всегда нужны деньги — надо же на что-то закатывать балы и шествия, которые так любит проводить нынешний император? А где взять эти деньги? Вот и придумывается разная противная воле богов чушь, приносящая в казну полновесный денежный поток. Лет через сто потомки нынешних новообразованных дворян скажут, что они родовитые дворяне — Черный знает в каком поколении, и будут кичиться своим славным происхождением. Дурачки…настоящих дворян при рождении вписывают в Золотую книгу дворянства, а этих придурков там никогда не был и не будет. Впрочем…может наступить момент, когда у императора совсем закончатся деньги, и тогда можно будет за очень хорошую мзду позволить вписаться и в Золотую книгу. Меррель этому ничуть бы не удивилась.