Брежнев встал с кресла, и прошёлся по кабинету. В последние месяцы он чувствовал себя как никогда хорошо, словно сбросил десять лет. Даже Никсон заметил с завистью. Да и голова работала как часы. Не нужно было перечитывать документ по три раза чтобы понять, что там написано. Но именно это — отлично работающая голова заставила его задуматься над простым вопросом. Кому он оставит своё кресло. Кандидаты были. И Романов, и Машеров, оба по-своему хороши. А технократ Глушков, оказался прирождённым руководителем. Его Минэлектропром уже развернулся во всю ширь, даром что существует менее года. А консультироваться бегает к самому Булганину. Молодец. Нашёл того, кто знает всю систему насквозь. И этот, молодой из Комитета. Лёня Шебаршин. Отличный парень. — Брежнев вздохнул. Вообще новый состав Политбюро словно переключил что-то внутри аппарата ЦК. Старые, и заслуженные работники стали уходить на пенсию. Со всем почётом, но уходить. А на их место, приходить сорокалетние. Ещё не старые, но уже с опытом работы, и незашоренными взглядами. И ровно также пошла волна обновления республиканских и областных кадров. Да, пока небыстро, но уже понятно, что старикам придётся уступить дорогу.
Галя Брежнева, не представлявшая себя никак иначе чем в роли домохозяйки, развернулась на должности главного инспектора детских домов, и носилась по всему СССР на ЯК-40, возя с собой бригаду из педагогов, врачей, прокурора, и пятерых здоровенных лбов из Внутренних Войск, осуществлявших охрану и при необходимости силовые функции. И бывало так, что офицеры оттаскивали Галину Леонидовну, от избиваемого ей директора детского дома, буквально за руки, хотя им самим хотелось пристрелить очередную мразь, наживающуюся на малышах.
Зато институт, который следил за настроениями в обществе впервые за много лет выдал рост одобрения деятельностью Партии, и правительства.
И что совсем было удивительно, водители грузовиков, которые возили за лобовым стеклом фотографию Сталина, стали вдруг менять её на фотографию Брежнева. Фото было времён Малой Земли, где молодой полковник Брежнев, стоит освещённый ярким солнцем, ещё всего с парой орденов. Красным Знаменем, и Красной Звездой. И вот эта, странная история, грела Брежнева сильнее чем все славословия придворных чиновников.
А в то же время, в просторном доме заместителя министра Рыбного Хозяйства Владимира Ильича Рытова, царили совсем другие настроения. Курьер, который вёз миллион долларов специальному человеку, который должен был вывезти валюту за границу, и там превратить в цифры на счетах, был взят с деньгами и оружием каким-то студентом. Деньги, заработанные на контрабандном лове ценных пород рыбы, и торговле в СССР, стекались тонкими ручейками в Минрыбхоз, чтобы после вновь разбежаться по нужным людям. Например, по милицейским чиновникам и прокурорам, прикрывающим подпольные рыбные цеха, и разваливающих уголовные дела, что-то тут то там образовывались из-за жадности и глупости исполнителей. Вот и сейчас, курьер в простейшей ситуации занервничал, и привлёк к себе внимание.
Рытов слушал что ему рассказывал прикормленный прокурор, и размышлял над тем, что бы он сделал с курьером попадись он ему в руки.
— Сергиенко на допросах молчит. На все вопросы отвечает кроме откуда у него деньги.
— Понимает сучонок, что мы его достанем если что. — Помощник Рытова, долговязый и худой Владислав Шефович, оскалился.
— С нами его никто не свяжет. — Продолжал прокурор. — Работал он в Минтрансе, так что никаких зацепок.
— А пацана этого, нужно прикопать где-нибудь, по-тихому. — Вновь подал голос Шефович.
— Дурак ты Слава. — Лениво ответил Рытов. — Только полезь к нему, и я тебя самого прикопаю.
— Верно, говорите, товарищ Рытов. — Прокурорский кивнул. — Студент, да. Но уже Герой Советского Союза, и рассекает на машине, которая махом догнала уходивший Мерседес. У него там кстати в машине телефон стоит. Да не Алтай[59], какой-то, а спецсвязь. Так что вы лучше этого студента сотой дорогой обойдите, и вообще ему на глаза не попадайтесь.
— У нас в стране, Слава, кроме власти публичной и явной, есть власть непубличная и неявная. — Медленно и спокойно произнёс Рытов. — И я сейчас не про нас с тобой. Мы, так, крысы под палубой. Жрём что сможем украсть с камбуза. А порой вылезет что-то такое. Мне батя рассказывал, что как-то раз они богато рыбку взяли, ну и сразу подались в Японию, в Вакканай, улов сбросить да прикупить там по магазинам. Ну, все же в доле, да и не в первый раз ходят. Друг-дружку знают, как облупленных. И тут капитан говорит, мол, а что это мы закупаемся барахлом всяким. Давайте вон, у местных якудза купим стволов, да сдадим их во Владике. Сразу в две цены больше поднимем чем на магнитофонах и джинсах. Ну и главмехан так лениво. — Ты, говорит, Иваныч, рассчитайся сначала за старый косяк, а потом в новую петлю лезь, а то я тебя отмазать не успею, и хоронить будет нечего. И всё ровно и тихо стало. Закупились как обычно шмотьём, да музыкой. Капитан через пару рейсов на пенсию ушёл, вчистую, а на его место встал главмех. Так что я тебе повторю ещё раз, и больше не буду. Забудь про парня. Иначе хоронить будет нечего.
И ровно в это же время, в следственном изоляторе Лефортово, пара следователей беседовали с бывшим работником Минтранса, который несмотря на скромную должность рассекал на дорогом Мерседесе, который могли себе позволить далеко не всякие союзные министры, и жил в шестикомнатной квартире. Для всех, Юрий Михайлович, стоял как оловянный солдатик, не говоря ни слова, но у дознавателей Второго Главного управления КГБ, разговаривали даже немые. И Николай Сергиенко уже раскололся до самого табурета, рассказав не только то, о чём знал, но и то, о чём догадывался, и краем уха слышал, спасая таким образом свою жизнь и благополучие семьи.
В СССР не было системы защиты свидетелей, но это вовсе не означало что страна не могла спрятать человека так, чтобы его никто не нашёл. Кто-то менял лишь документы и место жительства, а кто-то даже лицо и биографию, действительно становясь другим человеком. Вот и Сергиенко в поте лица зарабатывал себе новую биографию, и тихое место службы, где уже не будет Мерседесов и чемоданов с деньгами, но и не будет уютной номерной могилки[60].
Шесть часов вечера в Москве, это десять утра в Вашингтоне, и Нина Харрис, одетая в новенький костюм, купленный специально для этого визита, стояла в приёмной Главного Человека в США, в ожидании аудиенции. На удивление пребывание в советской тюрьме мало повлияло на аналитика ЦРУ. Она даже чуть похорошела, сбросив лишние килограммы, и став стройнее. Во время следствия её не то, что не били, а даже не повышали голоса, что очень удивило Нину, которая наслушалась ужасов про КГБ. Но следователь, симпатичный мужчина лет сорока, был отменно вежлив, и корректен, так что общались они вполне мирно. А в Мордовии на специальной зоне, где отбывали наказание иностранные граждане, царил вполне скаутский порядок, и не было никаких тюремно-зоновских штучек. Койки распределяла администрация и за малейшие нарушения режима, наказывала отсидкой в одиночной камере, где было тепло и сухо, но невероятно скучно, поэтому женщины старались не нарушать правила и жить в общей комнате, где был телевизор, и даже несколько холодильников для продуктов, переданных с воли. Нина, которая уже настроилась отсидеть от звонка до звонка весь пятилетний срок, была немало удивлена тем, что её почти сразу освободили, и одев во вполне приличный французский костюм от Ив Сен Лоран, посадили на Боинг, следовавший рейсом Москва — Нью-Йорк.
И вот теперь, она была зачем-то вызвана в белый Дом.
— Прошу вас. — Помощник Президента — открыл дверь, и сделал приглашающий жест рукой.
Знакомый по тысячам фотографий овальный кабинет, был ярко освещён солнцем, но было не жарко.
