Дверь снова приоткрылась, и Зимич вздрогнул, тут же забыв о колдуне и его пояснениях: эти мимолетные появления Бисерки манили, дразнили гораздо сильней, чем разговоры с нею.

– Дядя, я горячее вино принесла. – Она лишь скользнула взглядом по лицу Зимича – словно и обожгла, и приласкала одновременно.

– Ну давай, давай! – раздраженно проворчал колдун. – И брысь отсюда, чтобы я тебя больше не видел.

Бисерка поставила на стол поднос с двумя тяжелыми кубками и пряным печеньем и случайно (на самом деле случайно, безо всякого умысла) задела локтем плечо Зимича. Это было восхитительно, будоражаще, и Зимич думал, что после этого и вовсе не сможет говорить с колдуном.

– Если подаешь имбирное печенье, не надо добавлять имбирь в вино, – излишне строго сказал колдун. – В хорошем доме тебя засмеют.

– Я выберу плохой дом, где любят имбирь и в вине, и в печенье. – Она едко улыбнулась, но Зимич заметил: обиделась.

С ее уходом в кабинете сразу стало пусто и скучно, и он поспешил взять в руки кубок, словно тот помнил ее прикосновение.

– На чем мы остановились? – Колдун недовольно оглянулся на дверь. – Да, на обратном превращении… Я размышлял над этой проблемой. Если снова провести аналогию с механикой и понятием устойчивого и неустойчивого равновесия, то станет ясно, что в межмирье сила пребывает в состоянии неустойчивого равновесия, а обретая тело, переходит в устойчивое. Собственно, убийство змея – это и есть перевод силы обратно в состояние неустойчивого равновесия. Конечно, эта аналогия примитивна и не поясняет всех тонкостей происходящего превращения, но пока ничего другого я предложить не могу.

– Скажите, почему превращение в змея уничтожает человеческую личность?

– Не уничтожает, а, я бы сказал, разрушает. Вы понимаете разницу? Я дам вам книгу об этом, иначе мне придется говорить всю ночь. Все дело в способностях мозга, ведь телом управляет мозг. Между мозгом и личностью существует обратная связь. Но это столь мало исследованная область, что все научные выводы строятся лишь на логических умозаключениях, не подкрепленных опытом.

Разговор продолжался допоздна, а Бисерка так ни разу и не зашла в кабинет. Зимич хотел было попросить чаю, но посчитал это невежливым и… побоялся, что колдун разгадает его трюк. Наверное, смешно думать о девушках, когда в любую секунду можешь превратиться в змея, но такие штуки всегда случались в жизни Зимича не вовремя и никогда не спрашивали разрешения.

Договорились о встрече через пять дней, но, конечно, ждать так долго до следующей встречи с Бисеркой Зимич не собирался.

Она не спала, хотя время приближалось к полуночи, – сидела в столовой над раскрытой книгой, кутая плечи в пушистый платок. Девушка с книгой в руках была в жизни Зимича редкостью.

– А ты что здесь делаешь? – На этот раз колдун не сердился, а словно смеялся над ней.

– Я зачиталась немного. Очень интересная книга. – Ее вранье выглядело натуральным враньем.

– Ты же всегда читаешь в постели? – Он посмотрел на нее пристальней.

– Ты сам не велел мне читать в постели, а теперь удивляешься. А еще ты даже не предложил гостю поужинать, я уже не говорю о чае.

И как-то само собой получилось, что именно она пошла провожать Зимича до дверей.

– И какую же книгу вы читали? – спросил он, надевая полушубок.

– Я читала сказки. Я люблю сказки. Поднимите воротник, на улице метет.

– Да, спасибо. Я хотел сказать вам… – Зимич сделал вид, что замялся. – Только никому об этом не рассказывайте…

– Что?

Он нагнулся к самому ее уху и шепнул:

– Я люблю имбирь и в вине, и в печенье.

И только в комнате над пивной, в одиночестве, в голову полезли мысли: а стоит ли? А честно ли? Раньше вопросы долгих отношений Зимича никогда не тревожили: в юности он неизменно был уверен, что полюбил всерьез первый и последний раз в жизни, а когда через месяц страсть утихала, не чувствовал раскаянья. Теперь же ему очень хотелось верить, что это мимолетное увлечение, одно из бесконечной череды коротких и ярких романов. И закончится этот роман сам собой гораздо раньше, чем придется принимать какое-то более или менее серьезное решение.

Зимичу нравилось ощущение влюбленности, легкости, ожидания счастья. Иллюзия его возможности. Он не отрезанный ломоть, он еще не умер.

И вместо того чтобы читать книгу, которую дал ему колдун, он всю ночь до позднего рассвета просидел за столом, сочиняя коротенькое стихотворение, посвященное девушке: в чем в чем, а во флирте Зимич знал толк. Как ни странно, стихи долго не складывались. Обычно он не очень старался, не стесняясь рифмовать «любовь» и «кровь», «розы» и «морозы»: его возлюбленные в стихах ничего не понимали и приходили в восхищение. Однако девушка, читающая книги, заслуживала большего. И Зимич черкал строчку за строчкой, выбрасывал лист за листом: слова казались то чересчур сентиментальными, то слишком простыми, то притянутыми за уши. А вложить в стихотворение имя девушки было необходимо – Зимич хорошо знал, как им это приятно.

И на рассвете, когда метель вдруг закончилась, а в стекла ударил нешуточный мороз, стихи сложились сами собой. Только они очень мало напоминали его прежние любовные вирши, и он всерьез сомневался в том, что девушкам стоит такое посвящать и посылать.

Б усины

И з полночной небесной мглы

С негом-инеем – на стекло.

Е сли сбудется –

Р азвяжу узлы, отрублю углы,

К ак добру, так и злу назло.

Е сли сбудется…

Зимич долго не мог уснуть и проспал не больше двух часов: воспоминания о Бисерке и согревали, и будоражили. Впервые с конца ноября жизнь виделась ему столь замечательной штукой, и сам себе он представлялся вполне заслуживающим любви этой милой девушки.

Мороз выгнал с улиц праздно шатавшихся прохожих, а те, кто не мог отложить дела, передвигались по городу едва ли не бегом. Зимич, распахнув дверь из пивной, тут же закашлялся: дух перехватило. Снег с площади Совы убрать не успели, и он пищал под сапогами тонко-тонко, как мышонок.

Торговцев на базаре было немного: в мясном ряду померзло парное мясо, не помогали и разведенные возле лотков костры. Овощи же и фрукты просто не продавали. Тетка в двух тулупах хрипло покрикивала что-то о горячих пирогах, и время от времени к ней подбегал кто-нибудь из мясников, но тут же разочарованно отходил в сторону: без сомнений, горячие пироги давно остыли.

Зимич не успел зайти в цветочную лавку, как ее хозяйка, давно и хорошо ему знакомая, зашипела:

– Дверь, дверь! Бысссстро!

В лавке было жарко, и мороз метнулся туда густым облаком пара, кинулся к цветам, росшим в огромных кадках и маленьких горшках, но быстро растворился в тепле.

– Если ничего не купишь – глаза выцарапаю… – проворчала дородная цветочница. – Ходят с самого утра, дверью хлопают – все тепло выхлопали. Нашли, где греться, – греться в кабаке надо, хлебным вином.

– Я куплю, – успокоил ее Зимич.

– Ба! Я тебя сразу и не узнала. Давно не был. Я думала, женился… – Она рассмеялась низким грудным смехом. – Жалко было такого покупателя потерять. Ну, рассказывай, какая она на этот раз? Корзину будем делать или пока букет?

– Корзину, но… В общем, тут надо тонко…

Цветочница с презрением относилась к реестру цветов Государя, полагаясь больше на собственное чутье и вкус, чем на регламенты, созданные в пику дертской знати: цветочные лавки появились в Хстове в доказательство просвещенности Государя и его подданных, после того как в Дерте вздумали смеяться над «дикостью» молков, не знавших обычая дарить друг другу цветы. Морозный день и цены в лавке убедительно доказывали, что без государственного реестра этот обычай вряд ли нашел бы последователей.