Милуш Чернокнижник прибыл в Хстов на рассвете седьмого сентября и, вопреки предложению Государя разместиться в особняке чудотворов на Дворцовой площади, тут же отбыл встречать колдунов, шедших из замка. И вовсе не благодаря панике в Млчану стекались колдуны с других земель – а как некогда в Цитадель, спасаясь от храмовников и готовые защитить город, сбросивший ярмо злых духов. С северной стороны перед хстовскими стенами ширился лагерь колдунов, и счет их шел уже не на сотни, а на тысячи. Красен удивлялся: в мире, где нет газет и телеграфа, вести разносились едва ли не быстрей, чем в Верхнем мире.

Прату Сребряна, упорно именующего себя Славушем Вышьегорским из рода Серой Белки, Красен приютил у себя. На удивление, тот был вовсе не подавлен своим увечьем, а, наоборот, полон сил, далеко идущих замыслов и оптимизма. Сожалел, правда, что не может вместе с другими колдунами (!) встать на защиту хстовских стен. Доктор Назван смог только подтвердить диагноз Чернокнижника, но, как умел, нарисовал чертеж инвалидного кресла на колесах, которое могло немного облегчить положение Праты.

Все, все, что происходило в Хстове и окрестностях, – за этим стояло будущее, и Крапа тоже ощущал подъем, и оптимизм, и вынашивал далеко идущие замыслы…

Восьмого сентября Красен повез Прату на встречу со Спаской, в Тихорецкую башню, куда собирался прибыть и Чернокнижник.

Милуш окинул взглядом покои Тихорецкой башни, задержав взгляд на Волче. Потом скорым шагом подошел к Спаске, поднявшейся ему навстречу, и, чего она совсем не ожидала, вместо едких слов обнял ее на секунду и поцеловал в макушку.

– От того, что ты разрушила храм, ты не перестала быть глупой девчонкой. Но я рад, что ты жива и невредима. – Милуш повернулся к Волче. – Я благодарен тебе за ее спасение. И передаю благодарность от имени ее отца. Он написал мне письмо, в котором, кроме прочего, дал согласие на ваш брак. Оно, конечно, было высказано косвенно, но все же было высказано.

Йера добирался до домика в лесу на кромке свода больше суток – дорогу до Брезена заполонили толпы беженцев, не надеявшихся на посадочные талоны в поезда; вереницей, непрерывно сигналя, навстречу Йере шли авто и грузовые вездеходы, но никто не спешил посторониться, и двигались они еле-еле, часто со скоростью пешеходов.

Разумеется, никто не предоставил Йере вездехода, чтобы ехать через лес, авто завязло в грязи в полулиге от Брезена, и дальше Йера шел пешком – он должен был увидеть Йоку во что бы то ни стало. Нездоровое нервическое возбуждение поддерживало его в дороге; и толпы беженцев, и кошмар, творившийся за пределами свода, вызывали у Йеры злорадство, смешанное с ужасом, и он не мог определить, что сильней – ужас или злорадство.

Занимался рассвет, но Йера прошел бы мимо домика в лесу, если бы не заметил в тусклом свете начинавшегося дня человеческую фигурку на открытом пространстве между лесом и границей свода. Через минуту Йера понял, что это Йока, и из последних сил бросился ему наперерез – и кричал, и звал его! Вслед за Йокой, шагах в двадцати позади него, к границе свода двигался сказочник, и он сразу заметил Йеру, помахал ему рукой, но Йока не останавливался, медленно, прихрамывая и покачиваясь, шел вперед. Йера, запыхавшись, подбежал к нему у самого обрыва, и продолжал звать, перекрикивая ветер. Если бы Йока просто прошел мимо! Нет, он повернул голову на зов, смерил Йеру странным, будто невидящим, взглядом и, отвернувшись, направился дальше… Он был мокрым с ног до головы, в трусах, майке и тяжелых сапогах, все его тело покрывали страшные ожоги, но напугал Йеру именно его отрешенный, безумный взгляд.

Силы вдруг оставили Йеру, подогнулись ноги, и он медленно опустился на колени – в густую теплую грязь кромки Обитаемого мира.

– Не бери в голову, Йера Йелен! – весело крикнул ему проходивший мимо сказочник. – Все будет хорошо!

Он тоже не остановился и скатился с обрыва вслед за Йокой. И Йера видел, как смерчи, ползавшие на горизонте, изменили направление и направились к ним, видел, как вспучилась фонтанами огненная река, – кипящий камень взлетал над ее поверхностью и осыпался искрами по берегам; видел, как далекие молнии выбивают светящиеся точки из поверхности земли, – и эти точки-шары плывут в сторону Йоки и его Охранителя.

Он не услышал шагов за спиной – шум дождя, вой ветра, рокот дрожавшей земли заглушали все звуки.

– Судья, пойдемте. – Он одновременно почувствовал руку на плече и услышал крик в самое ухо – к нему подошел эконом профессора Важана, кажется Дымлен. – Негоже такому солидному человеку сидеть в грязи.

Йера не только не хотел уходить – он думал, что просто не сможет встать. Но Дымлен подставил ему плечо и, кряхтя от натуги, поднял Йеру на ноги.

– Профессор считает, что вам не след смотреть на глупые выходки Вечного Бродяги, – прокричал Цапа. – И хотя я другого мнения, лучше послушаться профессора – он намного умней меня.

Наверное, профессор был прав, потому что, оглядываясь по пути к лесу на происходящее за сводом, Йера хотел броситься к Йоке, вниз с обрыва, – вытащить его в безопасное место или хотя бы заслонить от шедшего на него смерча! Йера даже попытался высвободиться из цепких рук Дымлена, рванулся назад, но тот держал крепко.

– Бросьте, судья! Не нам с вами соваться в эти дела…

За столом в кухне профессора Йеру била дрожь, хотя его переодели в сухое и чистое, налили горячего чая и всячески старались успокоить. Он и сам вскоре понял, что приехал напрасно, хотя все тактично помалкивали и никто на это даже не намекнул. Более того, Важан счел нужным дать Йере отчет о здоровье и «успехах» Йоки.

– Скажите, профессор… – Йера задохнулся от страха, и голос помимо воли стал жалобным, просительным. – Скажите, он погибнет?

Но Важан неожиданно ответил без колебаний:

– Нет. Я твердо обещаю вам: он останется в живых.

Он ничем не подкрепил своего обещания, но его уверенный голос, его спокойствие на минуту не оставили Йере сомнений.

А примерно через полчаса в кухню ввалился мокрый и грязный сказочник, а вслед за ним Дымлен на руках внес Йоку. Йера вскочил с места, убежденный, что произошло страшное, но сказочник осклабился и положил тяжелую руку ему на плечо (верней сказать – оперся о плечо Йеры, чтобы не упасть).

– Йока Йелен просто спит. Он всегда засыпает на обратном пути.

Профессор кивнул в ответ на удивленный взгляд Йеры.

– Он проснется примерно через два часа, поест и снова заснет. Я думаю, пока Йока завтракает, с ним можно поговорить.

Два часа показались Йере слишком долгими, дрожь не оставляла его – он боялся снова увидеть пустой немигающий взгляд Йоки.

Но опасался он напрасно: Йока встретил его с удивлением и нескрываемой радостью. Он сидел на постели с тарелкой оладий на приставном столике и перестал жевать, увидев Йеру.

– Пап? Это что, вправду ты? Или я еще сплю? – Голос у него был хриплым и слабым, улыбка – кривоватой, но он обрадовался, никаких сомнений.

– Это я, Йока. – Йера присел рядом. – Ты ешь, ешь… Я просто очень хотел тебя увидеть.

– Пап, я сегодня выпил три молнии до капли и ни разу не обжегся! – сообщил он так, будто говорил о полученных отметках в школе. – Ты представляешь? Я еще три дня назад не верил, что молнию можно выпить до капли! Это, конечно, не те молнии, но все-таки! Вот увидишь, я прорву границу миров! Я утоплю его в болоте!

Он не спросил ни о Ясне, ни о Миле, он вообще ни о чем не спросил. Он думал и говорил только о прорыве границы миров, о своей войне с Внерубежьем, успехах и победах. И ни слова – о цене этих побед.

Йера покидал домик в лесу со смешанными чувствами и в слезах: он не мог не испытывать сострадания, не мог не чувствовать страха, но ощущал гордость за сына, и ему было стыдно перед собой за эту гордость… Когда-то Йока упрекнул его в том, что карьера ему дороже сына. Когда-то Йера и сам понял, что готов принести сына в жертву не убеждениям даже, а своей репутации… Теперь это была другая гордость – будто и он, Йера, сделал что-то для спасения Обитаемого мира (однако он отлично понимал, что заслуга его ничтожна). Дымлен отвез его в Брезен на моторной лодке, и к концу пути Йера забыл о гордости, вспоминая, как шатало Йоку по пути к границе свода, – он показался вдруг Йере былинкой, которую ветер судьбы несет куда вздумается, и нет силы, что остановит ветер или повернет его в другую сторону. Не столько предопределенность, сколько обреченность ощутил Йера: его сын – игрушка в руках неведомых хозяев бытия. Ни уверенные слова Важана, ни мысль о спасении мира теперь не давали Йере успокоения: твердый комок застрял в горле, а перед глазами, на фоне беснующегося Внерубежья стояла махонькая фигурка Йоки – израненного, измученного, безрассудного, влекомого судьбой к уготованному для него жребию: умереть, прорвав границу миров.