– Пойдем, – шепнула Спаска в самое ухо.

Никто не услышал, как они уходили, но заговорить она решилась только на опушке леса, на краю болота.

– Волче-сын-Славич, вы обязательно должны написать об этом отцу. Вы напишете?

– Напишу.

– Понимаете, отец никогда мне не верил. Я ему говорила много раз, он всегда расспрашивал меня, но, я думаю, это чтобы меня не обидеть. А сам ничего не делал. Но если вы напишете, он тогда поверит. Я нарочно хотела сюда пойти, я знала, что тут что-то будет. Но я не знала, что их так много…

– Почему мы ушли? – спросил Волчок. – Могли бы узнать что-нибудь еще.

– Нет. Они… слушают болото. Это похоже на то, как колдуны выходят в межмирье. А я и так его слышу, оно… ненасытное. Оно радуется, потирает руки.

– Кто?

– Болото. Оно говорит с ними. Оно любит, когда люди умирают. Я всегда слышу болото, оно зовет всех, но не все ему отвечают.

Волчок держал в руках волшебный сундучок, в котором колокольчики вызванивали тихую и медленную мелодию, и завороженно глядел на Спаску – она танцевала добрым духам. В простой колдовской рубахе, как когда-то на Лысой горке. Но тогда танец ее был злым и дерзким, а теперь – мягким и прекрасным. И… тогда ей было всего восемь лет, а теперь не дитя – девушка танцевала в десяти шагах от Волчка, и короткая узкая рубаха без рукавов не прятала ее удивительной красоты. Он мог бы смотреть на это целую вечность.

Они ушли довольно далеко от полоски леса между полями и болотами – наверное, на целую лигу, – но открытое пространство вокруг настораживало, и даже три густые елочки на краю бочажка, которые Волчок выбрал как прикрытие, нисколько не успокаивали и ни от кого не прикрывали. Спаска, напротив, совсем не боялась открытого пространства, и елочки ей не понравились.

Музыка из волшебного сундучка и танец Спаски заставили Волчка забыть обо всем…

Колокольчики продолжали наигрывать чудесную мелодию, когда Спаска опустилась на колени и на несколько секунд замерла, прощаясь с межмирьем. А потом встала на ноги, вздохнула, оглянулась на Волчка и сделала ему знак отойти. Он отошел с неохотой (боялся, что не сможет быстро оказаться рядом с ней в случае чего), закрыл крышку сундучка, и колокольчики смолкли. И ему в который уже раз примерещились чьи-то шаги по мокрой тропе, но Спаска повернулась вокруг себя, и в тот же миг ее окутал ветер: вихрь сорвался с ее тела и юзом полетел по болоту. На Лысой горке она посылала ветер в небо, а тут рассыпа́ла по сторонам маленькие вихри, и они уносились за горизонт, срывая высокие кочки, пригибая кусты и выворачивая из земли чахлые деревца. Волчка касались лишь легкие порывы ветра, а елочки по левую руку только гнулись и недовольно шуршали ветвями.

Если бы не этот шорох, Волчок бы сразу заметил движение возле них! Спаска была права – открытое пространство лучше, чем ненадежное прикрытие. Ведь еще неизвестно, кого оно прикроет… Он оглянулся и увидел лишь мелькнувшую тень, которая тут же слилась с темными силуэтами шевелившихся елочек. И это насторожило его, но не более. Он взялся за нож, а не за саблю, и шагнул к бочажку, только чтобы убедиться: там никого нет. Он не ждал удара из темноты, но за миг до него ветер пригнул темные макушки елок и на фоне неба проявился островерхий куколь, на этот раз не скрывавший бледное, словно у покойника, лицо. И огромные глубокие глаза. Волчок не увидел ножа, он почувствовал его и успел отпрыгнуть в сторону, но оступился: мох под ногой разъехался, обнажая скользкую грязь, и Волчок повалился набок, в мягкую кочку, из которой было не так-то просто выбраться. И пока он вставал на ноги, видел, как человек в куколе отскочил от него на два шага (теперь его стало видно на фоне неба) и взял нож за кончик лезвия.

Некогда было раздумывать: Волчок оказался возле болотника за миг до того, как тот метнул нож в Спаску. И молча ударил его ножом, хотел в сердце, но попал в живот, промахнувшись из-за широченного плаща. Лезвие легко (слишком легко) прошло сквозь плоть, теплая кровь хлынула на руку, болотник охнул и начал оседать, соскальзывая с ножа. Волчок дернул нож к себе и медленно отступил назад. С лезвия на мох капала кровь, блестящая даже в темноте безлунной ночи, а болотник с воем корчился у ног, притянув к животу колени. Куколь сполз ему на затылок, и Волчок увидел худенького мальчика лет семнадцати – наверное, того, что страдал бледной немочью.

Тошнота едким комом встала в горле, болото под ногами качнулось, зашаталось, задвигалось… Волчок сделал еще один шаг назад и выронил нож. За спиной все так же свистел ветер, разбегались по болоту вихри, посланные Спаской, – она не видела, что произошло. И шли минуты, а болотник не умирал, только к вою его добавились крики и слезы. Он хотел убить Спаску. Он собирался воровать детей и приносить их в жертву болоту. Он заслужил смерть и мучения перед смертью.

Волчок, борясь с тошнотой, потянулся за упавшим ножом, тронул липкое от крови лезвие окровавленной рукой: болото качнулось снова, словно стараясь ударить по лицу. Он и сам не понял, как оказался сидящим на коленях.

– Он ранил вас, Волче-сын-Славич? – раздался голос оттуда-то сверху.

– Нет, – ответил Волчок.

И стыдно было «на самом деле храброму человеку» распускать сопли и едва не падать в обморок при виде крови, но Волчок никогда еще никого не убивал. Только видел, с какой легкостью это делают другие. Он взялся за нож – покрепче, чтобы рука не соскользнула – и поднялся.

– Хотите, это сделаю я? – вдруг спросила Спаска.

– Нет. – Волчок поморщился, ужаснувшись, с какой простотой она это сказала, и подошел к извивавшемуся на земле мальчишке, опустился на колени, откидывая полу его широкого плаща.

И Спаска тоже остановилась над болотником, пристально рассматривая его лицо.

– Нет! – визгливо вскрикнул тот сквозь слезы. – Нет, я не хочу умирать! Я не могу умереть! Блато отомстит за меня, ты и не представляешь, как страшно оно отомстит!

– Он лжет, – сказала Спаска. – Болото не станет мстить. Ему все равно, чье тело ляжет в трясину.

Меньше всего Волчок опасался мести болота. Мальчишка вскинул прижатые к ране руки, защищаясь от ножа, – скрюченные пальцы дрожали, лицо перекосило от ужаса и слез, рыдания встряхивали тело.

– Нет, нет, нет! – визжал он, словно кутенок, когда Волчок, перехватив его руки, вскинул нож.

Он боялся, что в последний миг дрогнет рука. Рука не дрогнула, нож ударил точно в сердце, выплеснув совсем немного крови. Крик смолк, лицо болотника вдруг разгладилось, огромные глаза удивленно распахнулись и тут же замерли неподвижно. Волчок выдернул нож, за которым потянулась струйка крови, и хотел вытереть его о плащ убитого, но тошнота сжала желудок, подкатила к горлу: Волчок отвернулся и прикрыл рот рукой.

– Вам плохо, Волче-сын-Славич? – спросила Спаска, опустив руку ему на плечо.

То ли ее прикосновение, то ли голос, то ли страх показаться слюнтяем помогли побороть тошноту.

– Отец говорит, что вкус смерти – самый отвратительный и страшный вкус на свете…

– Вкус? – Волчок вытер нож о мокрый мох и спрятал лезвие в ножны.

– Он так говорит. Это правильно, что вы его убили. Вы не переживайте так, не надо.

– Я не переживаю, – ответил он, поднимаясь. – Он хотел убить тебя. Я чуть не опоздал.

Они вернулись в город под утро, спать Волчку оставалось не больше двух часов, но он не смог даже задремать: как только закрывал глаза, сразу видел бледное лицо с мутными открытыми глазами, исчезающее в темной воде бочажка. И есть не мог тоже – даже думать о еде не мог.

На террасе стало слишком свежо, солнце склонилось над Беспросветным лесом, но до заката было далеко, ночь обещала быть светлой и туманной, а рассвет – ранним.

– А теперь перейдем к главному, Красен, – сказал Инда, когда они перебрались с террасы в кабинет, к горящему камину. – Человек по имени Змай.