– А помочь Чернокнижнику просто так, без грандиозных праздников, Государь не может? – спросил Волчок.

– После того как вчера он не утвердил приговор башни Правосудия – нет. Армия колеблется, а храмовники знают, где более всего нужны добрые проповеди. Я думаю, свадьба обернется большими переговорами, и присутствие Стоящего Свыше поможет Государю – в Хстове первый легат и Сверхнадзирающий не позволят им встретиться.

– От меня что-то требуется?

– Не очень много. Мне нужен список всех решений Государя по бумагам из башни Правосудия за последний месяц. Желательно с коротким описанием сути дела. И ежедневный отчет о том, какие решения башни Правосудия Государь отказывается утвердить.

– Эти сведения можно получить и через пятого легата.

– Хорошо, я поставлю его в известность. А ты уж постарайся представить дела в невыгодном для Государя свете, тебе хватит сообразительности. К вечеру успеешь?

– К обеду успею, – ответил Волчок.

– Ну а если во дворце в твоем присутствии будет сказано что-то важное – не забудь рассказать об этом мне.

Волчок не стал проявлять излишнего рвения, составляя список, но решения Государя и без его рвения играли на руку храмовникам – всем было понятно, что Государь мешает Храму «бороться со Злом».

Вечером у Зорича было много народу, хотя Волчок пришел в «Семь козлов» довольно поздно.

– Нет худа без Добра! – приветствовал его Зорич. – Что встали, господин гвардеец, желанный гость зову не ждет!

– Поговори у меня… – бросил ему Волчок, усаживаясь за стол, где в одиночестве набирался хлебным вином бондарь с Гремячьей улицы, известный в Мельничном ручье тем, что за каждый донос в башню Правосудия получал по три грана на выпивку. Писать бондарь не умел, а потому доносил устно, и проявлял при этом редкую изобретательность и редкую же непоследовательность.

– Чего изволите, господин гвардеец? – подскочил к столу Зорич. – Не желаете залить совесть кружкой хлебного вина?

– Не мельтеши, – ответил Волчок и протянул десятиграновую монету. – Как всегда налей.

Бондарь проводил монету грустным взглядом.

– И этому поборнику Добра налей тоже, – велел Волчок, добавляя медный гран.

– Как же, как же не налить поборнику Добра… – пропел Зорич.

– Эй, господин гвардеец! – крикнули из-за соседнего стола. – А правду говорит Надзирающий, что Государь продался Злу?

– По-твоему, Надзирающий может солгать? – Волчок развернулся к спросившему. – Я тебя за одно сомнение сейчас арестую.

– Государь теперь не позволяет хватать всех кого ни попадя, – тихо сказали с другой стороны.

– Государь снюхался с колдунами, – рявкнул кто-то из угла у входа. – Это всем известно.

– А ты не смей своим вонючим ртом порочить имя Государя! – ответили из другого угла.

– Еще скажи, что у Надзирающего вонючий рот!

Волчок залпом выпил принесенное Зоричем вино и поспешил выйти из кабака до начала драки. Сильно хотелось спать, но пришлось дождаться, когда гости Зорича разбредутся, и только после этого снова пойти в «Семь козлов».

Зорич, не домыв кружки, сел за стол напротив Волчка.

– Да посиди немного, выпей спокойно – выходной завтра, – предложил Зорич, когда Волчок попросил «голубиную» бумагу. – И я тоже что-то сегодня устал. Надо было деньги содрать за побитые кружки и разломанные столы, да откуда у этих голодранцев деньги… Тебе пакет пришел из замка, потом отдам, напомни только. Слышал про Славуша?

– Что? Что он погиб?

– Нет, не погиб, калекой остался, ноги отказали.

Вот как… Волчок теперь не сомневался, что Славуш и был человеком Красена в замке, но его смерть разрешала все вопросы. А если он жив, нужно ли сообщить в замок о том, что Славуш чудотвор? Волчок вспомнил, как пять лет назад Змай расспросил его о «невидимом камне» и велел никому об этом не говорить. Наверное, Змай уже тогда обо всем догадался, но доверял Славушу. И… чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше.

Только после этих размышлений до него дошел смысл сказанного… Остался калекой, защищая Спаску… Глупо было ревновать, да и к чему? К тому, что Славуш не сможет ходить? К тому, что она сидит сейчас возле его постели? Он же чудотвор, злой дух, отнимающий у людей сердца!

– Теперь он тебе не соперник, – покачал головой Зорич, словно знал, о чем думает Волчок.

Наоборот. Теперь Спаска не сможет бросить его, из благодарности, из сострадания… Теперь он ее герой, а Волчка на соловом коне она даже не узнала.

– Не говори ерунду, – поморщился Волчок. – Вот уж чего я ему не желал, так это стать калекой…

Ничта Важан смотрел на своего ученика со страхом, который давно перемог удивление и восхищение. Да, когда-то он собирался создать гомункула с неограниченной возможностью вбирать в себя энергию. Но абстрактный гомункул и гипотетический прорыв границы миров – это одно, а мальчишка по имени Йока Йелен и беснующиеся стихии в пятистах шагах от спальни – совсем другое. За месяц стремление Вечного Бродяги к прорыву границы миров превратилось в одержимость, он не думал больше ни о чем, только о новой встрече с Внерубежьем, ни о чем больше не говорил и напоминал морфиниста во власти наркотика. Ежедневные упражнения на пределе возможностей подтачивали его силы, он спал больше четырнадцати часов в сутки, от слабости не мог подняться даже к ужину, но около двух часов ночи неизменно вскакивал в странном, нездоровом возбуждении и упрямо шел за свод.

Даже Охранитель, который был одержим прорывом границы миров не менее Йелена, и тот видел, что ситуация выходит из-под контроля, что тренировки убивают мальчишку. Но попытки остановить его, ограничить вбираемую энергию, уговоры и прямые запреты ни к чему не приводили – Йелен впадал в неистовство, как это случается с морфинистами, лишенными зелья, и грозил убить себя, если ему будут чинить препятствия. Был только один способ удержать его в доме – накрепко привязать к кровати, но на этот шаг ни Ничта, ни Охранитель пока не решались.

Внерубежье давно пожрало полосу леса, отданную ему в жертву, содрало с земли тонкий слой плодородной почвы, и теперь ураганные ветра и ливни, словно волны морского прибоя, размывали, растаскивали глины и суглинки, лежавшие на каменной плите: в пятистах локтях от ельника перед домом уже появился спуск, который вскорости грозил превратиться в обрыв. Возможно, еще более крутой и глубокий, чем был на старом месте, – каменная плита имела уклон в сторону Обитаемого мира. Но пока Внерубежье не завершило свою работу, за сводом в его непосредственной близости невозможно было находиться: во время дождя под ногами лились грязевые потоки, а в воздухе кружилась взвесь воды, глины и песка, забивая глаза и рот, превращая одежду в подобие половых тряпок. А на горизонте появилась огненная река – вулканическая трещина вдоль свода ползла к Брезену от того места, где раньше стоял Магнитный. И Ничта с ужасом ждал того дня, когда она подберется к их жилищу поближе, – одержимый войной с Внерубежьем, Йелен с вожделением всматривался в ее блеск, магма очаровала его.

Возбуждение, которое охватывало мальчишку на границе с Внерубежьем, притупляло боль и лишало его чувства опасности. Однажды, подхваченного грязевым потоком, его около сотни локтей протащило по земле, обивая о камни; прорезиненный плащ, нарочно купленный для него в Брезене, превратился в лохмотья, лицо и руки были ободраны в кровь, все тело покрылось кровоподтеками, но Йелен остановил поток, впитал в себя силу воды, поднялся на ноги как ни в чем не бывало и продолжал брать энергию и выбрасывать в Исподний мир. Он презирал опасность не потому, что был смел, а потому, что не испытывал страха, он на глазах лишался основополагающих инстинктов, обеспечивающих выживание обычного человека.

– Он тоже, как бабочка на огонь, летит к своему жребию, – сказал как-то Охранитель. – Я видел немало людей, которыми управляет жребий.