– Долго ты сегодня. – Мамонька выглянула из кухни. – А тебя ждали.

Волчок хотел спросить, кто его ждал, как вдруг остолбенел, забыв о мокром плаще, – тот с шорохом упал на пол за его спиной, и тихо звякнула золотая булавка, прокатившись по доскам.

– О, Предвечный… – шепнул Волчок одними губами.

Из кухни навстречу ему с подсвечником в руках вышла девушка небесной красоты, сказочная царевна – темные локоны лежали на узких плечах, завернутых в тонюсенькую шаль, серое дорожное платье серебрилось в полутьме, а огромные синие глаза с поволокой смотрели мимо Волчка, словно сквозь него – и сквозь стены трактира, до самого края мира.

– Здравствуйте, Волче-сын-Славич, – кивнула она и направилась к лестнице в комнаты.

Волчок встряхнул головой. Не может быть… Спаска? Два года назад она была еще ребенком…

– Змай в «Семь козлов» пошел, тебя не дождался. – Мамонька, шелестя юбками, выплыла из кухни с горшочком в руках.

– Давно? – безотчетно спросил Волчок, еще не оправившись от удивления и провожая Спаску глазами.

– С полчаса.

Волчок нагнулся за плащом, но искать булавку не стал – запахнул полы, придерживая их рукой.

– Куда? Поешь сначала! – Мамонька нарочито громко стукнула горшком о стол. – Опять на пустой живот пить будешь?

– Я сейчас вернусь, – ответил Волчок, раскрывая дверь под звон колокольчика.

Глупо это было – думать о Спаске, но, перебегая через площадь, он никак не мог выбросить из головы отрешенный взгляд синих глаз… Сколько ей уже? Тринадцать? В деревне ее давно отдали бы замуж…

Змай сидел в углу, по своему обыкновению, а кабак был полон и гудел на множество голосов – канун праздника. Волчок распахнул дверь пошире – и все вокруг смолкли, съежились, уткнулись в свои кружки…

– Господин гвардеец, вас-то нам и не хватало! – завел Зорич свою двусмысленную тираду. – Говорят же: ищи добро, худое само приспеет. Проходите, садитесь. Вот тут, у очага. Ничего, Кривой подвинется, правда, Кривой?

Тот, кого Зорич назвал Кривым, так скривил лицо, что никто бы не догадался, что у него выбит глаз.

– Да ладно тебе, от Добра добра не ищут. – Зорич хлопнул Кривого по плечу.

Волчок для порядка сверкнул глазами, глядя на тщательно зажатые усмешки, не удостоил Зорича ответом и развернулся к двери.

– Господин гвардеец! Как же так? Уже уходите? Тогда скатертью вам дорога!

Попробовал бы он шутить, если бы на месте Волчка был другой гвардеец…

Волчок вышел на площадь, пониже опустил капюшон и приостановился возле фонаря – который, впрочем, никогда не зажигали. Дождь сменился мокрым снегом, ледяные его шлепки медленно сползали по вощеной ткани плаща, таяли медленно, неохотно и падали на брусчатку каплями воды. В храме Восхождения давно закончилась служба, на дверях висел замок, и только в привратницкой горела одинокая свеча.

Змай подошел сзади неслышно.

– Здорово, парень, – сказал он неожиданно, и Волчок дернулся от испуга.

– Я хотел голубя послать… Но раз уж ты здесь… Сегодня я подделывал подпись Чернокнижника на какой-то грамоте. Я не знаю, что в ней было.

Змай помолчал, а потом ответил:

– Зато я знаю. Догадываюсь. Третьего дня Государь попросил Чернокнижника перенести праздник колдунов с апреля на май. Грамота до Милуша не дошла, ее перехватили по дороге. Думаю, теперь кто-то написал за Милуша ответ.

– Зачем?

– Чтобы поссорить Чернокнижника с Государем… Милуш не такой дурак, помнит историю Белой Совы и Цитадели, он бы ни за что на отказ пошел. К тому же он вовсе не против перенести праздник – сам понимает, что в апреле солнце никому не нужно.

– Но объясни мне, зачем? Ну живет себе Чернокнижник, ну привечает колдунов. Кому он мешает?

– Во-первых, это борьба со Злом…

– Змай, не смеши меня! С каким Злом? Никто не борется со Злом, все грызутся за золото и власть. У Чернокнижника что, много золота?

– У Чернокнижника есть нечто получше – колдуны. Кому нужно солнце над болотами Сизого Нетопыря, когда гниют земли храмовников? Сотня колдунов теперь стоит дороже этого замка со всем его золотом. А их соберется тысяча. Вот тут их и возьмут… Тепленькими.

– И что же делать?

– Попробуем опередить Особый легион. Ну и… В общем, что-нибудь сделаем. Спасибо, что рассказал.

Волчок подумал вдруг, что если Чернокнижник и в самом деле что-нибудь предпримет и об этом узнают в Особом легионе, то подозрение падет в том числе и на того, кто подделывал подпись… Страшно стало до холода в животе. Особый легион – не лицемерные Надзирающие, им не признания нужны, а правда. И эту правду они вынут, чего бы им это ни стоило.

– Пойдем. Холодно. – Змай тронул Волчка за локоть. – Ужинал уже?

– Не успел.

– Ты не бойся. Все сделаем так, что никто тебя не заподозрит.

– Я не боюсь. Но меня заподозрят все равно. На то он и Особый легион, чтобы подозревать.

Утром Волчок не успел подняться в канцелярию, как его потихоньку остановили, велели снять пояс – с оружием и кошельком, – забрали шапку и плащ и подтолкнули в полутемный коридор. Нет, не в подвалы башни Правосудия, а закрытой галереей в сторону гвардейских казарм, узкими переходами, по сумрачным лесенкам – чтобы никто не увидел, – в комнату без окон. Ни жаровен, ни кнутов, ни колодок – стол под зеленой скатертью и восковые свечи на столе.

За столом сидел Огненный Сокол, и Волчок не сразу заметил, что за человек стоит в полутемном углу и внимательно смотрит на вошедших. И только когда тот сделал шаг вперед, к свету, Волчок узнал третьего легата. Вот это да… Между тем взгляд третьего легата скользнул по лицу Волчка (щекам стало горячо), и он, кивнув капитану, скорым шагом вышел за дверь. Показалось, что он прочитал все мысли в голове Волчка.

– Кому ты рассказал о подписи на грамоте? – начал Огненный Сокол, едва дверь закрылась.

Вот так. Кому рассказал, а не рассказал ли…

– Никому, – ответил Волчок. Очень хотелось сглотнуть набежавшую солоноватую слюну, от страха тошнило и кружилась голова. Капитан смотрел в глаза, словно мог увидеть ответ на свой вопрос. Нет, Волчок не чувствовал за собой вины и глаз не опускал.

– Я в этом не уверен. И третий легат тоже. По Уложению о дознании нужно пытать тебя трижды, и если ты не изменишь своих слов, то тебя сочтут невиновным, вернут оружие и дадут месяц отпуска на излечение. Ты этого хочешь?

– Отпуска? – спросил Волчок. Он вовсе не хотел пошутить, эта глупость сорвалась с губ сама собой.

Огненный Сокол усмехнулся в ответ:

– Это хорошо, что ты не теряешь самообладания. Ты всегда мне нравился, я на самом деле жалею, что не взял тебя в свою бригаду. Но сейчас постарайся вспомнить: кому ты рассказал о подписи на грамоте? Был праздник, ты наверняка пил. Вспомни, с кем ты пил, о чем разговаривал… Я вовсе не хочу превратить тебя в калеку, в гвардии калеки не нужны.

– В праздник я не выходил из дома. И не пил. И ни с кем не разговаривал.

– Что же ты делал, если не пил?

– Я читал. Спал. Вечером играл в зерна в трактире, где снимаю комнату. А вчера я заходил в кабак «Семь козлов», но это было уже поздно вечером.

– Вчера меня не интересует. С кем ты играл в зерна?

– С хозяйкой трактира и ее родственницей.

– Потрясающе… – Капитан посмотрел на Волчка то ли с удивлением, то ли с уважением. А потом выставил на стол бутылку храбрости, накрытую кружкой. Неспешно вынул зубами пробку и с шумным бульканьем наполнил кружку до краев. Кружку – не стакан.

– Пей.

Волчок, не опуская глаз, потянулся к кружке. Любой гвардеец обрадовался бы, но Волчок не спешил изображать радость – не получилось бы. Горьким был напиток храбрости, но пить пришлось залпом. Очень хотелось заесть, но храбрость – не хлебное вино.

Капитан наполнил кружку снова, как только Волчок поставил ее на стол.

– Пей.

Волчок сразу почувствовал слабость в ногах, захотелось сесть – но ему никто не предложил даже табуретки. Он выпил вторую кружку – тошнота ушла, и горечь уже не казалась такой отвратительной.