– Конечно. – Красен не поднял глаз, продолжая ловко шпиговать мясо чесноком.

– Я не о делах, я…

– Спрашивай, спрашивай. Не все же нам говорить о делах.

– Я хотел спросить, о чем обычно пишут письма девушкам…

– Ах вот оно что! – Красен улыбнулся. – Зависит от девушки. А что, никогда не приходилось?

– Нет, – покачал головой Волчок.

– Обычно девушкам пишут о любви. Лучше всего стихами.

– Я не умею писать стихов.

– А я тебе продиктую. Этих стихов здесь никто знать не может, так что она никогда не догадается, кто их автор.

– Нет. Я не буду выдавать чужие стихи за свои.

– Честный? Тогда напиши стихи известного ей поэта и поставь под ними имя автора. Девушке и такое понравится тоже.

– Но я не знаю стихов… И поэтов не знаю тоже.

– Когда-то очень давно в Хстове жил поэт… Большинство его творений сгорело при крушении Цитадели, но и в храмовых книгохранилищах кое-что осталось. Под грифом «Сжечь». Если твоя невеста живет в имении Горький Мох, она может знать стихи этого поэта.

– Откуда вы знаете, что она живет в имении Горький Мох? – удивился Волчок.

– Об этом мне сказал Знатуш.

– А почему она должна знать этого поэта?

– Потому что его имя – Стойко-сын-Зимич Горькомшинский. Возможно, ее далекий предок. Она не из рода Огненной Лисицы?

– Нет.

– Я не знаю истории этого имения. Может, и не предок. Но в имении наверняка тоже сохранились его книги.

Так вот почему название «Горький Мох» всегда о чем-то Волчку напоминало! Имя сказочника! Спаска говорила, что имение принадлежит Змаю. Наверное, там он и нашел ту самую книгу сказок (которые Волчок давно знал чуть ли не наизусть). Интересно, а сказки эти господин чудотвор читал? О злых духах, отнимающих у людей сердца?

– Я знаю наизусть не так много стихов этого поэта, но три-четыре мог бы припомнить… – продолжал Красен. – Например, вот такое:

Волчок кивнул: а почему бы и нет? Если сам он все равно не сможет подобрать слов для нее…

– Подходит?

– Вполне, – кивнул Волчок.

– Тебе понравилось? – улыбнулся Красен.

– Какая разница? Главное, чтобы понравилось ей, – проворчал Волчок. Говорить о том, что он ничего не понимает в стихах, ему не хотелось.

– Это очень раннее стихотворение, датировано восемьдесят пятым годом до начала эры Света – предположительно, поэту в это время было лет шестнадцать или семнадцать. Написано оно по распространенному в то время канону. Те времена были культурным расцветом Млчаны… – Красен вздохнул и спросил: – Продиктовать?

– Не надо, я запомнил. Стихи легко запоминаются.

– Ты все запоминаешь вот так, на лету? – Красен насадил мясо на вертел и направился к очагу.

– У меня такая служба. Не вы ли назвали меня лучшим секретарем Млчаны?

– Послушай, а ты любишь читать? – Красен остановился на полпути и посмотрел на Волчка.

– Смотря что.

– Я бы достал для тебя сказки, написанные этим поэтом. Но только между нами – Огненному Соколу знать об этом не нужно.

– Не надо. Я не люблю сказки. – Волчок выдержал пристальный взгляд чудотвора. – И мне вовсе не хочется скрывать что-то от Огненного Сокола. Тем более книги с грифом «Сжечь».

Взгляд Красена был слишком долгим. Надо было ответить иначе! Надо было попросить эту книгу! Он что-то проверил, этот хитрый человек. Он проверил, не читал ли Волчок эти сказки, хотя сначала показалось, что он хочет убедиться в благонадежности нового секретаря. Пожалуй, с ним надо быть еще осторожней, чем с Огненным Соколом!

Йера проснулся в своей постели, но не мог вспомнить, как в ней оказался. Такое было с ним впервые, и ощущение провала в памяти показалось ему мучительным, будто в это время он совершил что-то недостойное. Но за завтраком Ясна даже не спросила его о вчерашнем вечере, словно не заметила ничего подозрительного.

Йера едва не забыл, что на сегодняшнее утро Горен договорился о встрече с магнетизером. Он не помнил, в котором часу была назначена встреча, а потому собрался ехать к Горену немедленно. Кто знает, что расскажет этот человек? Возможно, полученные материалы впоследствии удастся приобщить к расследованию (впрочем, в этом Йера сомневался, им двигало любопытство).

Дара тоже не выказал ни удивления, ни предполагаемой иронии в отношении вчерашнего, но с его стороны это было бы фамильярностью, а потому Йера спросил напрямую, как именно Дара довез его до дома. Шофер искренне удивился вопросу, но ответил:

– Да как обычно. Вы сели в машину и сказали, что мы наконец-то едем домой.

– И… ничего странного ты не заметил?

– Вы подремали немного в дороге, но разве это странно, раз время шло к полуночи?

Дверь в комнаты Горена была не заперта, а в спаленке у изголовья его постели сидела на табурете «эманципантка» по имени Звонка, босиком и в халатике на голое тело. На Йеру она взглянула с ненавистью и даже не поздоровалась. На лбу у Горена лежала мокрая салфетка, его бил озноб, и такой сильный, что это было заметно от двери. Йера решил, что у парня горячка.

– С добрым утром, судья, – выговорил Горен.

Звонка снова оглянулась.

– Что вам еще нужно? – сквозь зубы спросила она, делая ударение на слове «еще».

– Помолчи, – грубо оборвал ее Горен и, вынув руку из-под одеяла, чуть отодвинул Звонку в сторону, чтобы она не загораживала его от Йеры. – Сбегай лучше в лавку, ни чая, ни сахара нет.

Йера был уверен, что девушка возмутится столь неделикатному обращению, но она безропотно поднялась и уверенным материнским жестом поправила одеяло.

– Надеюсь, ты не успеешь напиться до моего возвращения, – улыбнулась она Горену и снова взглянула на Йеру с ненавистью.

– Иди, сказал, – проворчал на это Горен.

А когда Звонка вышла и закрыла за собой дверь в спальню, он кивнул на табуретку и спросил с жалкой, вымученной улыбкой:

– Правда, она хорошенькая?

Йера согласился, не зная, можно ли беспокоить горячечного больного и стоит ли садиться рядом с ним без опасения подцепить инфлюэнцу или ангину.

Впрочем, улыбка быстро сползла с лица Горена, словно на этом кончились и его силы, и оптимизм.

– Может быть, стоит позвать доктора? – неуверенно спросил Йера. – У вас есть семейный врач?

– Да что вы, судья… Откуда у меня деньги на семейного врача?

– Насколько я знаю, ваша семья не бедствует… Или ваш дядя злоупотребляет опекунством?

– Нет, я сам не беру у него деньги, чтобы ему не пришло в голову лезть в мою жизнь. Но вы не беспокойтесь, это скоро пройдет. Горячий чай с пирамидоном хорошо лечит похмелье.

О похмелье Йера не подумал. Ему, конечно, случалось напиваться пьяным и утром чувствовать недомогание, но это никогда не напоминало тяжелую болезнь.

Горен потянулся к стакану на тумбочке и, приподнявшись на локте, попробовал отпить воды – его затрясло еще сильней, зубы стучали о стекло, он поперхнулся и поставил стакан на место, а потом долго кашлял, повернувшись на бок. На глазах его выступили слезы, салфетка сползла со лба. Йера присел-таки на табурет, не зная, чем может помочь и нужна ли Горену помощь.