Она не шевельнулась, только перестала подкладывать дощечки в огонь.

– Ну пожалуйста… – шепнул Черной в отчаянье. – Пожалуйста…

– Да что ты, глупый? – Она улыбнулась. – Что ты придумал?

Черной упал обратно в сено и застонал. Что ж он за человек такой? В самом деле подменыш… Сдохнуть и то не мог по-человечески!

– Я не хотел… – зарычал Черной, зарываясь лицом в сено. – Я не знал, не догадался… Если бы я знал, я бы никогда… слышишь, я не хотел тебя убивать… Я спасти тебя хотел!

– Да ты никак решил, что черную смерть мне с собой привез? – Она присела рядом и погладила его по спине. – Нет же, не бойся. Это всего лишь грудная горячка, я тебя от нее вылечу, вот увидишь, я умею.

Грудная горячка? Конечно, и от грудной горячки умирают, но тут уж как фишка ляжет…

– Не веришь? Я тебе такие раны вылечила, а ты не веришь.

– Я… верю… – шепнул Черной, поворачиваясь на бок, лицом к Нежинке. Разве стала бы она его обманывать? Да нет же, будь это черная смерть, она бы уже бежала отсюда без оглядки, она бы и огонь не стала разводить. От этой мысли стало легко и спокойно, и он прикрыл глаза, чтобы их не так резало от света очага.

Ему снилось, как он едет на коне по Волгородскому посаду, а за ним, печатая шаг, идет непобедимый легион. И люди смотрят ему вслед с восхищением и завистью. И во дворе старого каменотеса у забора толпятся ребятишки, и их отцы – его братья, – и их дед. Черной останавливает легион и слезает с коня – на нем дорогая одежда, а в кошельке много золота. Каменотесы кланяются, бьют по затылку нерасторопных мальчишек, что не догадались вовремя склонить головы. Черной входит в открытые ворота, осматриваясь, и делает каменотесам знак выпрямить спины. А потом из дома на крыльцо выбегает мать – получше встретить богатого гостя, – но вместо этого бросается Черному на грудь, обнимает и плачет горькими слезами. Потому что сразу узнала своего «подменыша», хотя не чаяла увидеть его живым. Тут и братья узнаю́т его, подходят поближе – сначала несмело, но Черной хлопает старшего по плечу и улыбается: «Что, братка, не видишь, кто приехал?» И тогда они обнимают его, и радуются его возвращению, и гордятся им. По улице разбегаются их дети и разносят весть по соседям. А отец за большим накрытым столом говорит, что Черной – самый лучший из его сыновей.

Черной знал, что это сон, но не сомневался, что так все и произойдет. И случится это совсем скоро, через год или полтора.

В сон его вплетался голос Нежинки:

– Ты не подменыш. Ты лучший. Самый лучший. Иначе бы я за тобой не пошла.

Она лежала рядом, прижавшись к его боку, потому что без него ей было холодно.

Темный бог Исподнего мира видел злорадную ухмылку черной смерти, витавшей над старым амбаром. Всего в сотне шагов от тракта. Всего в пяти лигах от Хстова. Она стерегла новую жертву – каждого, кто вздумает остановиться тут на ночлег. Путники – любимая добыча черной смерти, они не только умирают сами, они несут ее с собой из города в город.

Темный бог поднялся на гнилое крыльцо амбара, заглянул внутрь и увидел то, что ожидал увидеть: двух мертвецов, что лежали на сене обнявшись. Он ошибся только в одном – черная смерть не дождалась бы тут поживы. Потому что, шагая через порог, он зацепил ногой веревку – и тут же опрокинулась горевшая над мертвыми лампадка, выплеснула масло на сено, упал на него маленький веселый огонек. И вспыхнул погребальный костер, схватился за сухие дощечки, сложенные вокруг… Темный бог отступил, кашлянув от дыма, – а через несколько минут занялась и крыша амбара, и стены.

– Какая же она была умница… – Темный бог скрипнул зубами от горечи.

Ненависть, стоявшая за спиной, навалилась на плечи, впилась зубами в шею и зашипела сотнями змей: бей их! Круши их храмы! Трави их ядом и рази молниями! Рви когтями! Ты – бог этого мира, докажи им, что ты бог!

И хотелось объяснить собственной ненависти, что в этом не много будет смысла, зато достанет крови, смертей и страха.

– Я не бог, я сказочник, – ответил он ей.

Темный бог смотрел на свое бренное человеческое тело со стороны: все шло наперекосяк. Вместо достойных похорон – предание тела огню. И, конечно, стоило просто исчезнуть, не дожидаясь прилюдного «погребения», но тогда нужно было начинать все сначала, а во второй раз никто бы в смерть Змая не поверил.

Дохлая жирная гадюка, выкормленная Милушем для добычи яда, мало походила на восьмиглавого змея, убившего Айду Очена, но никаких других обгоревших останков в погребальном костре Темный бог предложить чудотворам не мог.

Даже самая ответственная часть плана – много дыма и огня по краям костра и мокрый хворост в середине – и та не сработала: какой-то особенно усердный гвардеец щедро плеснул масла в центр костра.

Тело сразу ощутило жар и очень скоро – боль. Одежда начала тлеть еще до того, как до нее добрались языки пламени. Черный дым хлынул в легкие, и живое, чувствующее тело втянуло Темного бога в себя: все живое хочет жить и сопротивляется смерти. Кашель рвался из горла вместе с криком, тело не желало оставаться неподвижным. И даже сосчитать до десяти сил не хватило: Темный бог обернулся змеей, едва дойдя до шести, – пусть это не самое убедительное представление, но его нужно доиграть до конца.

Змея – не человек, у нее нет ни воли, ни разума, чтобы преодолевать боль и страх смерти. И тело огромной гюрзы (чтобы публика хорошо ее рассмотрела издалека) извивалось в огне, сплетаясь в узлы и распрямляясь в попытках вырваться из кольца пламени. Толпа на площади взревела от удивления и ужаса, и до змеи докатился ее единый вздох. Темный бог горел вместе с гюрзой, и сознание его застил огонь, жгущий змеиную кожу.

Если бы не масло, которым полили середину погребального ложа, он стал бы ящеркой, которая легко провалилась бы сквозь хворост на дно костра, к спасительной щелке между камнями мостовой, достаточно глубокой для того, чтобы жар огня не коснулся тела ящерки. Но масло пролилось и в спасительную щель…

Здесь, возле стен храма, граница миров была слишком широкой и вязкой, чтобы маленькое тельце успело сквозь нее пробиться и не прожариться… Лягушонок не может прыгнуть сквозь огонь, от огня он может только отступать. Ему невдомек, что стена пламени шириной не больше локтя. Гюрза не имеет разума, чтобы научить лягушонка этому спасительному прыжку, и Темный бог снова стал человеком – всего на секунду, – чтобы передать один-единственный импульс телу лягушонка. А если лягушонок его не примет, если его инстинкт окажется сильней переданной мысли?

Человек тоже боится смерти, и осознанный страх его гораздо сильней бездумного желания жить, свойственного другим тварям.

Площадь Чудотвора-Спасителя опустела. Дождь заливал тлевшие угли разворошенного костра. Позади остались проповеди перепуганных Надзирающих и причитания удивленной толпы, на глазах которой змеиная душа про́клятого Храмом оборотня горела и корчилась в огне.

Спаска не двигалась с места, не могла сдвинуться с места, все так же подпирая плечом шершавую стену, ограждавшую двор храма Чудотвора-Спасителя. Дождь шуршал, постукивал по низко опущенному на лицо капюшону. Вот и все? Зачем она шла сюда? Неужели в сердце тлела какая-то надежда? Нет же, больше всего Спаска боялась несбыточных надежд, она бы ни за что не позволила себе верить в лучшее… Нет же, она шла сюда попрощаться. В последний раз посмотреть на отца. И теперь все кончилось, не осталось никаких надежд, последний раз остался позади, и больше не будет ничего.

Сердце стучало ровно и глухо, и Спаска снова хотела лечь на мостовую и свернуться в узел от нестерпимой, холодной боли, вытягивавшей жилы.