– Поехали с нами, Красен! Вы всегда успеете вернуться в свой Хстов. Насколько я понимаю, переход границы миров для вас не такая серьезная проблема, как для меня.

– Мне нужно сообщить людям Особого легиона, куда им следует направляться и что искать.

– Так в чем же дело? Сообщите и возвращайтесь сюда. Пусть они месят болотную грязь, а мы поедем туда на вездеходе. Я сначала хотел идти по Лудоне, но от берега до портала две лиги, а от просеки – одна.

– Особый легион доберется туда примерно через сутки. Может, чуть раньше – к завтрашнему обеду. При этом люди будут усталыми после тяжелого перехода. Около пяти лиг по болоту – это тяжелый переход. – Крапа покачал головой.

– Мы за это время освоимся и поищем домик на бывшем берегу реки.

– Хорошо. Но мне нужно не меньше часа. В Хстове нет ни телеграфа, ни трамваев, ни авто. А я пришел к порталу пешком, без кареты.

– Мы подождем. У нас еще есть дела перед выездом.

– Это же авантюра, Хладан…

– Разумеется. Я люблю авантюры. И я люблю… как бы это сказать… все пощупать своими руками и увидеть своими глазами. Если мы не найдем оборотня на болоте, мы отправимся искать его в Хстов.

– Человеку вашего положения не пристало выполнять работу обычной ищейки.

– А я необычная ищейка! – расхохотался Хладан, и Крапа понял: это не приподнятое настроение, а возбуждение и волнение.

Красен отпустил Волчка рано, и тот, прежде чем идти домой, заглянул к Зоричу и отправил голубя в замок. В записке было три слова: «Хлопок – Спасо-Чудотворная лавра».

До конца службы у Красена оставалось семь дней (Красен выторговал у пятого легата еще три дня), а Волчок успел узнать только это. Впрочем, предполагалось, что он будет захаживать к Красену после службы – дописывать учебник по естествознанию, – но вряд ли в это время удастся что-нибудь подслушать или подсмотреть. Красен хотел забрать Волчка к себе насовсем, но не раньше осени.

Для ужина было еще слишком рано, да и мамонька не ждала его в этот час, и Волчок поднялся к себе: снял надоевшие сапоги и уселся за стол. Обычно у него не было времени с утра до позднего вечера, а тут он не знал, чем заняться. Огненный Сокол поехал на далекие болота, искать Змая – а значит, и Спаску. И Волчок очень жалел, что на этот раз остался в Хстове, хотя не сомневался: Змай сумеет защитить ее лучше него. Но… тогда можно было бы ее увидеть. Хоть издали, хоть одним глазком.

Наверное, она снова пишет Волчку письма, только их не с кем отправить. И если кто-нибудь явится завтра к Волчку с ее письмами, ему нечего будет ей передать.

Он достал письменные принадлежности из ящика и почесал перышком лоб. О чем ей написать? О том, как он по ней скучает? О том, что ее существование делает его жизнь осмысленной? Что он ходит по краю пропасти только ради того, чтобы она жила и несла миру солнце? Рассказать, как, всем телом вжимаясь в стену и вырывая заделанные в кирпич чугунные кольца, думал о ней – и от этих мыслей отступал страх? О том, что горбун-болотник ответит за свое злодейство? Что чудотвор Крапа Красен вовсе не похож на злого духа, отнимающего у людей сердца? Что Государь тоже читал сказки о злых духах?

«Милая моя маленькая девочка, самая прекрасная девочка на свете…»

Чернила засохли на кончике пера. Волчок срезал кончик ножом и продолжил: «Я думаю о тебе. Я видел тебя в тот самый миг, когда понял, что с твоим отцом все хорошо. Я видел тебя и раньше, днем, на площади, но не мог подойти. А ночью я хотел проводить вас хотя бы до ворот, но мне помешали, поэтому мы не встретились. Ты плакала, и я не знал, нужно ли тебя утешать, ведь раньше ты плакать не умела.

Я все время помню о тебе. И каждый раз, открывая двери в трактир, думаю: а вдруг ты приехала? Но мысль о том, что ты с отцом, успокаивает меня, потому что с ним ты в безопасности. И не нужно больше убегать от него ко мне, иначе коса у тебя никогда не отрастет».

На этом мысли иссякли. Волчок писал ей письма тем же почерком, каким и записки в замок Сизого Нетопыря: не нужно, чтобы там мелькал почерк секретаря пятого легата, слишком многие его знают. Конечно, при желании нетрудно было бы догадаться: оставались характерные буквы и завитки. Но для этого требовалось сравнивать образцы, на первый же взгляд ничего общего не было.

Заключение врачей клиники доктора Грачена, о котором Йера думал всю ночь, почему-то снова поколебали его уверенность в здравости собственного рассудка. Ощущение провала, проигрыша не проходило – Йера поднялся с постели в черной меланхолии, без желания жить и что-либо делать. Ему хотелось уединения, но скорое расставание с семьей исключало такую возможность.

А после завтрака неожиданно пришла телеграмма от доктора Чаяна с просьбой принять его для частной беседы. Дома вовсю шли сборы Ясны и Милы в дорогу, прислуга сбивалась с ног – отъезд был назначен на понедельник. К тому же Йера вовсе не желал встречаться с Чаяном. Но посчитал отказ нарушением правил приличия и согласился принять доктора, полагая, что разговор в библиотеке – это, конечно, не приглашение на обед или ужин, но в сложившихся обстоятельствах шаг допустимый.

Чаян приехал с небольшим опозданием – никогда не бывал в Светлой Роще, и они долго расшаркивались друг перед другом в извинениях: доктор – за опоздание, Йера – за беспорядок в доме и отсутствие должного приема.

Усевшись возле журнального столика вместе с гостем, Йера сразу же вспомнил тот злополучный майский вечер, когда на этом самом столике покачивалась в стойке огромная кобра. Доктор заметил замешательство Йеры и тут же спросил:

– Вас что-то пугает, судья? Вам неприятно здесь находиться?

Если в клинике Чаян был бесстрастен (и уже тогда располагал к себе), то в частной беседе проявил гораздо большую мягкость. Мрачное настроение Йеры вдруг сменилось слезливой жалостью к себе, и участие доктора неожиданно показалось необходимым, желанным бальзамом на сердце. Йера совершенно забыл, что именно доктор Чаян стал одним из главных виновников его сегодняшнего положения и вчерашних публикаций в газетах (а он ждал от этой встречи именно объяснений и извинений со стороны доктора). Но разговор вошел совсем в другое русло. Ничто не мешало Йере холодно и односложно ответить на вопрос, но он почему-то сделал совсем по-другому.

– Я говорил вам о боге Исподнего мира, который на моих глазах превратился в кобру. Это произошло здесь… – с тоской сказал Йера.

– Вас напугала змея? – сочувственно переспросил доктор. – Люди часто боятся змей, тем более больших и ядовитых.

– Нет, в ту минуту я испугался не змеи. Я даже не задумывался о том, что она ядовита или может причинить мне какой-то вред. Но факт превращения человека в змею… Вы же понимаете, я в это время расследовал появление чудовища над Буйным полем, а этот человек утверждал, что он – бог Исподнего мира, он – то самое чудовище… Вам бы не стало страшно от этого, доктор? Только не говорите мне, что это был цирковой трюк, – уверяю вас, это не так.

– Да, пожалуй, я бы тоже испугался… – согласился Чаян. И его согласие, отсутствие попыток переубедить Йеру тоже показалось приятным, располагающим. – А думская комиссия в самом деле допускает, что Откровение Танграуса – не пустые слова?

Если бы он спросил мнение самого Йеры, а не думской комиссии, можно было бы заподозрить провокацию.

– Да. И вчерашнее решение Думы это подтверждает, – ответил Йера с некоторой гордостью.

– Обнародование этого факта здорово прибавит мне работы… – невесело усмехнулся Чаян. – И конечно, я приехал, чтобы объясниться с вами. В ваших глазах я должен выглядеть негодяем… Но, видите ли, я очень люблю свое дело, а клиника доктора Грачена, в отличие от частных лечебниц, дает много возможностей, это не только практика, но и научная работа. Я не мог поступить иначе, поверьте. Я небогат, но дело не в потере доходов – дело в том, что меня не защищают деньги, я уязвим. У меня семья, внуки, смена положения в обществе ударит и по ним.