Речь его осталась втуне, Государь лишь кусал угол губ, чтобы не усмехаться. Зато намеки хорошо понял первый легат армии – человек немолодой и наторелый в стратегии ведения войны не только на поле брани, но и за столом переговоров. Государь явно не хотел следовать советам, вино разгорячило молодую кровь, он рвался в бой. Но хозяин «мальчишника», переглянувшись с первым легатом армии, объявил о начале фейерверков, которые непременно нужно смотреть с открытых галерей, – он, конечно, разделял не все убеждения Государя, но стоял на его стороне. И, несмотря на легкомыслие, характерное для рода Белых Оленей, был много старше своего двоюродного племянника, гораздо опытней и осторожней.

На галереях гостям подавали мороженое, вечер был ясным, теплым и безлунным. Так же как в Хстове по праздникам множество колдунов разгоняло облака, так и в Волгороде колдуны трудились на благо его князя. Впрочем, Крапа не дал бы голову на отсечение, что это подневольные колдуны, – возможно, Волгородский князь имел договоренности с Чернокнижником и колдунами на своих землях. Конечно, на следующий вечер намечался более грандиозный фейерверк, но и этот был неплох. Разумеется, гостям не было дела ни до фейерверка, ни до мороженого. Зато сладкие вина быстро ударили им в головы: голоса становились все более громкими, смех – все менее сдержанным, разговоры все дальше отступали от приличий.

Крапа пристроился у поручней галереи и, любуясь каруселью брызжущих искрами белых огней, внимательно прислушивался к беседам храмовников. Нет, он не надеялся разведать их тайны – лишь составить мнение: блефом ли была их нагловатая уверенность, которой они держались в разговорах с Государем?

Нет, не блефом. Наоборот, попав в непринужденную обстановку, они стали еще наглей, еще смелей и развязней. Возможно, храмовники бросали вызов, собирались спровоцировать Государя на необдуманные шаги. А может, в самом деле слишком много выпили.

Особенно сильно разозлил Крапу не в меру пьяный первый легат гвардии со своим громовым голосом – его скабрезность не могла не дойти до ушей старого князя:

– Представьте, что на охоте у вас сорвалась тетива лука, стрела упала к ногам, а олень, в которого вы целились, упал мертвым. Как вы это объясните? – Очень просто, это значит, за моей спиной стоял другой стрелок! – Вот видите, в вашем случае я бы тоже поискал «стрелка» за спиной…

Байку о беременности молоденьких жен не раз слышали все присутствующие, но теперь храмовники хихикали вполне убедительно, поглядывая на довольного собой жениха. Крапа нашел это бестактным, жестоким и совершенно неприличным – все же храмовники находились у князя в гостях.

Когда Йока впервые оказался на метеостанции, вместе с профессором Меченом, он пил энергию сотрясений земли с упоением – потому что раньше не знал ничего, кроме легкого ветерка с Лудоны. Теперь, когда он старался впитать ее всю до капли, это показалось ему донельзя мучительным. Как если бы он хотел есть, но вместо куска хлеба подбирал со стола редкие хлебные крошки: голода это не утоляло, только раззадоривало его сильней. Он знал, что Спаска выходит на стену замка, чтобы отдать полученную от Йоки энергию, – ради этих крошек не стоило даже вставать со стула, не то что идти на стену… Йока понимал, что неправ, что любой из колдунов Исподнего мира принимает от своих «добрых духов» ничуть не больше энергии за один раз. Но то, что нормально для всех колдунов, ненормально для Спаски. Он должен был пить энергию месяца три напролет, круглосуточно, чтобы дать ей половину того, что отдал в последний раз.

Никто не догадался, что Йока боится выходить за свод. Он и сам сначала убеждал себя в том, что у него болят ребра, что ему трудно дышать, что у него кружится голова, – потом только понял, что через боль он мог бы перешагнуть, а через страх переступить не может. Как бы ни мучительно было для него собирать энергию дрожи земли…

И одновременно он понимал, что рано или поздно будет вынужден выйти за свод – именно вынужден, вымотанный сбором хлебных крошек со стола.

К вечеру он утомился так же, как после самых сложных уроков Важана. Вспоминал, как разрыдался в самый первый раз, в гостевой комнате профессора, – и готов был разрыдаться снова, от усталости, от отчаянья. Но тогда он с легкостью уснул, после перекачки больших энергий всегда хорошо спалось, как верно заметил Важан. Теперь же все было наоборот: внутренняя дрожь не давала ему расслабиться. Это напоминало зуд – невозможно уснуть, если что-то сильно зудит.

За окном стемнело, теперь темнело заметно раньше – лето шло к концу… Сквозь тюлевую занавеску зарницами пробивались сполохи молний Внерубежья, даже через закрытое окно слышались далекие раскаты грома.

Если вообще не брать энергии, этот голод забывается, притупляется. Конечно, мрачун обычно берет энергию неосознанно, не обращает на это особенного внимания. В самом деле, не умер же Йока в Исподнем мире за несколько дней. Да и сутки назад ни о каком голоде он не думал. Но стоило начать – и остановиться было невозможно. Йока пробовал выйти в межмирье, но как только пытался расфокусировать взгляд, так голова начинала бешено кружиться, к горлу подступала тошнота – и Йока опасался, что его вырвет прямо в постели…

За этими попытками его и застал профессор – добрый-добрый, внимательный-внимательный… От его доброты и внимательности Йока чувствовал себя виноватым еще сильней: Важан думает о его здоровье, а Йока просто боится…

– Ты пробуешь выйти в межмирье? – спросил профессор, заметив, наверное, как Йока расфокусирует взгляд.

– Я не могу выйти в межмирье. Меня сразу тошнит.

– Так, погоди секунду. Я позову Черуту… – Едва усевшийся на стул Важан поднялся.

Они вдвоем смотрели, как Йока смотрит в потолок: снова и снова щели между досок ползли друг на друга, но стоило им совместиться, открывая яркую глубину, она тут же терялась в сумасшедшем головокружении.

– Ты видишь? Глаза будто дергаются. – Важан оглянулся к своему дворецкому.

– Это ухо, Ничта, – пожал плечами тот. – У него нистагм, он не может расфокусировать взгляд.

– Ну как, почему? – недоумевал Йока. – Как глаза связаны с ушами?

– В ухе находится орган равновесия, он поврежден и вызывает головокружение, непроизвольное движение глазами. Это пройдет через несколько дней.

– Йелен, тебе пока не нужно пробовать выйти за свод, – сделал вывод профессор.

– Почему?

Нельзя сказать, чтобы Йоку это сильно обрадовало, – скорей, удовлетворило. На время. Может, к тому дню, когда это пройдет, он уже перестанет бояться?

– Потому что. Представь, что будет, если ты наберешь энергии, а отдать не сможешь.

Лучше бы Важан этого не говорил. Не было смысла себя преодолевать, но… Йока все же надеялся, что победит себя, поборет страх – когда зуд станет совсем невыносимым. А теперь получалось, что удачная попытка может стать смертельной, и значит, нет шансов унять нестерпимый зуд.

Способности выходить в Межмирье его лишило Внерубежье. Нарочно. Осознанно. Это пугало еще сильней, еще верней превращало Внерубежье в спиритическое существо, наделенное не только разумом, но и колдовской силой. И Йока, с одной стороны, не верил в существование таких сил, но с другой – не мог не видеть, как много фактов складываются один к одному в пользу сверхъестественности этой силы. Разумной ее враждебности.

Черута принес ему успокоительных капель, и сначала Йока собирался вылить их потихоньку от всех, но потом смирился, подумал, что уснуть – самое лучшее сейчас. Да и Черута стоял над душой, пока Йока не выпил лекарство.

Сон долго не приходил, верней, Йоке казалось, что он не может уснуть, на самом деле ему снились путаные и нехорошие сны, но он часто просыпался, ворочался с боку на бок, пытаясь облегчить боль в груди. На грудь будто навалилась плита из искусственного камня с выступающими железными скобами, эти скобы попадали точно на сломанные ребра, давили и не давали дышать. Йока позвал на помощь, но никто не пришел – он сам приподнял плиту, обрывая ногти, и выползал из-под нее долго и мучительно. В предрассветных сумерках он не сразу разглядел, что стоит на платформе станции «Речина». До поезда оставалось несколько часов и можно было немного отдохнуть – Йока сильно устал, выбираясь из-под плиты.