- Ну что я мог бы тебе сказать как волхв? - он растерялся.

- Хоть что-нибудь.

- Дана, мы сами делаем свое будущее. Я вижу только возможности. И у тебя их не одна и даже не две. Завтра к тебе посватается ректор или Сова Осмолов - и ты будешь выбирать. Или ты хочешь, чтобы волхвы выбрали за тебя?

- Ни в коем случае. Я хотела услышать совсем не это, - она сжала губы, а потом оглянулась к кострам. - Посмотри! Такого еще не было!

Между кострами и кумирами появилась девочка лет пятнадцати - без шапки, в венке из сухих пшеничных колосьев.

- Она будет плясать для зимних богов, - пронеслось от передних к задним рядам.

Неожиданно рядом оказался Ширяй, снова прячась за спину Млада, только на этот раз постоянно выглядывал из-за его плеча.

Млад подумал, что наряд девочка выбрала не самый подходящий - спускавшуюся до полу шубу. А потом раздался резкий свист жалейки - одинокий, надрывный, плачущий. Ропоток прокатился по толпе, и все смолкли. И тут девочка одним движением скинула шубу с плеч и осталась полностью нагой. Ветер словно впился в ее худенькое, угловатое тело, словно обрадовался добыче. Хлопнуло пламя костра, жалейка свистнула громче, девочка взмахнула руками, и метель, как послушный ей кружевной плащ, подняла и опустила крылья. Задрожал, зашелестел бубен, она повернулась вокруг себя, и снежный вихрь закрутился вокруг нее витой пружиной. А потом бубен забился неистово, жалейка подхватила легкую, быструю мелодию, гусляры ударили по струнам, и ловкие их пальцы забегали, заплясали - переливчатый звон был похож на снежную круговерть.

Девочка плясала босиком на снегу, и метель служила ей сарафаном. Ветер вплетался в ее движения и не мог причинить ей вреда. Она сама была ветром: легким дуновением весны, влажным грозовым вихрем, горячим дыханием Перунова дня, круговертью сухого листопада. Она была дерзкой и бросала вызов Зиме - венок на ее голове не потерял ни одного колоска. И Зима приняла ее вызов, северный ветер сорвал с нее снежный полог. Девочка лишь дернула к себе невидимый плащ, и снег снова окутал ее плечи.

Жалейка зашлась тонким рыданием, девочка приблизилась к костру, и оторвавшийся сполох пламени обхватил ее тело мимолетным объятьем. Она отбежала в сторону, и снова закружилась в снегу, и снова шагнула к костру. Кожа ее раскраснелась, глаза блестели, и Млад понял, что она чувствует сейчас: она любит мир, и мир распахивает ей свои объятья.

Ее руки развели пламя в стороны, словно полог, а северный ветер постелил огонь к ее ногам. И она плясала в огне, как в лепестках огромного чудесного цветка, и снова оказывалась объятой метелью, и снова всходила на костер, и мешала горящие искры с блестящими снежинками, и вся была окружена волшебным сиянием.

Млад едва сдержал стон: он не соврал про шаманскую болезнь. Ничего он в этот миг не хотел с такой силой, как взять в руки бубен и почувствовать дрожь мира, отпускающую его наверх…

Плясунья замерла, съежившись у ног одного из идолов. Кто-то из волхвов накинул шубу ей на плечи, но она так и осталась босиком. А когда поднялась на ноги, смущенно улыбаясь, крики восторга понеслись со всех сторон.

- Венок! Кому ты подаришь венок? - выкрикнул кто-то из студентов.

- Венок! - подхватили остальные. - Подари кому-нибудь венок!

- Я подарю венок тому, кого считаю самым отважным! - звонко сказала девочка.

Студенты с любопытством глядели на нее и старались выйти вперед, когда она шла по кругу, утопая босыми ногами в глубоких снежных наносах. Она искала кого-то и не находила, приподнималась на цыпочки, и лицо ее - узкое, таящее будущую красоту, - то становилось печальным, то освещалось надеждой.

А потом вдруг она улыбнулась, почти рассмеялась - совсем по-детски - и шагнула в сторону Млада и Даны. Млад посторонился и оглянулся: нечего было рассчитывать стать самым отважным в глазах ребенка - ей он наверняка казался стариком. И он не ошибся: девочка сбоку заглянула ему за спину и улыбнулась еще шире:

- Вот ты где!

Млад за локоть вытащил вперед пунцового от смущения Ширяя, а девочка посмотрела на него и засмеялась:

- Ну шапку-то сними!

Ширяй, забыв об ожогах, стащил шапку с головы и пригнул голову скорей от неловкости, но она двумя руками сняла с себя венок и надела его на шаманенка. Кто-то засвистел, кто-то улюлюкнул, кто-то одобрительно крякнул. А Ширяй вдруг сжал губы и пробормотал себе под нос:

- Я не могу на это смотреть!

А потом подхватил ее на руки, кутая в шубу, и крикнул погромче:

- Где ее валенки? А?

- Ну зачем, зачем, объясни мне? - едва не ломал руки Вернигора. - В Новгородской земле вообще не останется мужей, старики и пацаны желторотые! Ну куда ополчение пойдет? Они в Москве будут через месяц! Это же не легкая на подъем конная дружина! Это обозы, пушки, пеший строй. Это ночевки в зимних лесах. Да они будут идти от силы три часа в день! И кто их поведет?

Волот угрюмо молчал: Вернигора говорил верно. Но его не волновало отделение Москвы, он мыслил узко, как, наверное, и положено мыслить судебному дознавателю. Доктор Велезар был тысячу раз прав, когда приводил в пример благополучие новгородских лечебниц.

- Я принял решение, - твердо сказал князь, глядя Вернигоре в глаза.

- Я пока не могу доказать, что твое решение ошибочно, но рано или поздно ты в этом убедишься. Я надеюсь, это случится рано, а не поздно. Может быть, послезавтра я смогу объяснить тебе…

- А что случится послезавтра? - вспыхнул Волот. - Хочешь посоветоваться с богами? Боги не любят таких вопросов и говорить с тобой не станут. Чужими руками жар загребать нетрудно. Пошлешь своего соперника на смерть? На проклятье? Или жизни, или Удачи его лишишь?

Побелевшее вмиг лицо Вернигоры стало медленно наливаться кровью.

- Это не твое дело, князь! - громыхнул он в полный голос, оправившись от удара.

Волот опешил, даже испугался. Никто ни разу не кричал на него со времени смерти Бориса, разве что Ивор иногда бранился и ворчал. И слово «князь» в устах главного дознавателя прозвучало как «щенок» - презрительно. Наверное, Вернигора был особенным человеком, если не боялся говорить так с самим князем Новгородским. Но в тот миг Волот подумал о другом: гнев главного дознавателя он принял за признание его вины и понял, что попал в точку. Вернигора не боялся вопросов ни про Ивора, ни про посадника, а тут - испугался, вспылил. Значит доктор Велезар был прав, значит не так честен главный дознаватель, каким хочет прикинуться. Значит на самом деле ненавидит волхва настолько, что готов поступиться честью, чтобы убрать его с дороги!

Волхв нравился Волоту. Ему запали в душу слова доктора: это человек, беззащитный своей силой. Человек, который берет в руки горящие угли, заставляет толпу следовать за собой очертя голову, напрямую говорит с богами и не пользуется этим для обретения власти, денег, славы, - действительно бескорыстный человек. А это дорогого стоит. Но Волот, как ни странно, думал не об этом. Ему казалось, что волхв действительно беззащитен. Перед Осмоловым, перед судом новгородских докладчиков. И перед Вернигорой. Обмануть такого человека, послать его на смерть или на проклятье богов нетрудно. И пользоваться этим - низко, бесчестно.

- Не смей говорить со мной без должного уважения, - сухо и сдержанно ответил Волот главному дознавателю.

- А ты не смей рассуждать о том, в чем ничего не смыслишь, - оскалился Вернигора, и князю показалось, что ему очень хочется добавить: «щенок!».

Тогда ему не пришло в голову, что он на самом деле щенок и ничего не знает о жизни; его представления на этот счет строились на древнегреческих сказках о богах и героях, ворующих прекрасных женщин, начинающих из-за них войны, обманывающих соперников без зазрения совести, отправляющих их на верную смерть и убивающих друг друга. Да и в тех байках, что рассказывал ему на ночь дядька, все было точно так же. Глядя на негодование Вернигоры, он и вспомнил дядькину байку о герое, спустившемся в нижний мир через колодец, - родной брат обрезал ему веревку, чтобы завладеть его невестой. Князь не подумал о том, что Вернигора не собирается оправдываться перед ним, не хочет обсуждать вслух свою жизнь, - Волот никогда не говорил ни с кем из старших об их жизни, о такой сокровенной ее стороне.