Ночами он слышал тихие шепоты и не сомневался: призраки зовут его к себе. Доктор велел пить на ночь сон-траву, и сначала она хорошо помогала, но прошло несколько дней, и Волот снова стал просыпаться по ночам - слушать шепот. К ночным страхам нельзя привыкнуть: сперва он оставлял в изголовье чадящую лампу, а потом велел дядьке перетащить постель к нему в спальню. Единственное время, когда он мог побыть один, - ночь - не оставила ему такой возможности.

Он осунулся и похудел, с лица сошел румянец, глаза провалились, заострились скулы, и вскоре в думе начали говорить о болезни князя. А никакой болезни не было! То странное, что с ним происходило, болезнью назвать было нельзя! Он просто плохо спал!

Волот не сомневался в этом, пока у него не начали мучительно ныть суставы. Особенно по ночам, когда он не двигался. Достаточно было пошевелиться, и боль отпускала ненадолго, но потом бралась за князя с новой силой. Доктор делал ему припарки, но они нисколько не помогали, так же как и все остальные его лекарства. Помогало только одно - сумасшедшая скачка по Волхову. Только запыхавшись и обливаясь потом, князь мог на несколько часов избавиться от боли, от сосущей тоски, от ощущения безвыходности и страха…

До комоедиц ландмаршал дважды пытался взять Псков приступом: один раз с востока, а потом в Запсковье, со стороны Великой, пока она не вскрылась. Оба штурма закончились для него неудачей: Псков был неприступной крепостью. Никому еще не удавалось взять его ни осадой, ни приступом - ворота города могло открыть только предательство.

Млад так и не нашел свою броню - она как в воду канула! Теперь ему в бою приходилось тяжелей, надо было прикрывать спину. Лишь потеряв подарок Родомила, он ощутил его ценность: раньше Млад имел преимущество перед студентами - пробить броню могло только копье с узким наконечником; кольчугу же пробивали и стрелы, и прямые удары мечом или топором, ее сминал шестопер.

Ширяй поправился: его обошла стороной горячка, и потеря крови никак на нем не сказалась. Он храбрился, пробовал вешать на обрубок руки щит и сражаться левой, но выходило у него плохо. Он не ныл и, казалось, смирился со своим увечьем. Только иногда по ночам Млад слышал его тихие всхлипы, да в глазах парня время от времени мелькала затаенная боль. Прошло почти полтора месяца с их последнего подъема, и Млад решил, что настало время попробовать, как Ширяй сможет подняться наверх без руки. Тем более что начиналась масленица - осажденный город не желал оставаться без праздников. Млад не хотел устраивать представлений, но студенты уговорили его попросить солнца хотя бы на один день: не каждый из них видел подъем шамана, а тем более - двух. Погода стояла отвратительная - шел мокрый снег и дул сильный ветер: Весна повернулась к захватчикам самой некрасивой своей стороной. Но вместе с врагами ее гнев делили и псковичи. Млад не был уверен, что боги послушают его, но и не видел никаких причин, чтобы они отказали защитникам крепости в маленькой радости. Он сделал два бубна, а вместо шкур раздобыл медвежьи шубы у псковичей - под праздник встающего из берлоги медведя он не боялся обидеть прародителей. Недостающие обереги им собрали ребята, а незамкнутые обручи для запястий и щиколоток дали девушки, с которыми студенты успели свести дружбу.

Ширяй волновался. Пробовал стучать в бубен обрубком руки, пробовал закрепить на нем обруч с оберегами, иногда беспомощно смотрел на Млада, но тот кивал и говорил, что отсутствие руки не должно помешать. Шаманская пляска немного меняется, но и только, смысл же ее остается прежним: задать rhythmos самому себе и тем, кто на тебя смотрит.

Кроме студентов в назначенный час на подъем шаманов пришли смотреть и псковичи, и новгородцы - на широкой выжженной полосе перед стеной хватило места всем. Те, кто хотел получше рассмотреть представление, поднимались на стены, толпились на лестницах и башнях. Пожалуй, такой толпы Млад ни разу не собирал - обычно ему помогала одна деревня или село. Но чем больше зрителей, тем легче идет подъем и боги с большей готовностью дают то, о чем их просят.

В добыче живого огня поучаствовали студенты, псковичи же принесли только что срубленное дерево на костер. Начали ближе к вечеру, когда солнце спустилось к стене, хотя Млад больше любил ночные подъемы. Ширяй поднимался прилюдно первый раз в жизни, ему еще ни разу не доводилось просить о чем-то богов - он прошел пересотворение в конце лета.

- Постарайся почувствовать людей, которые на тебя смотрят, - наставлял Млад. - Это необязательно, я все равно тебя подниму, но попробовать стоит. Помнишь, когда студенты хотели поджечь терем выпускников, ты заговорил, и тебя услышали? Вот примерно так нужно действовать сейчас. Шаман должен заворожить толпу, чтобы все вокруг хотели того же, что ты собираешься просить у богов. Если люди подталкивают тебя вверх, намного легче и подняться можно гораздо выше.

- Да, Мстиславич, ты уже говорил… - проворчал Ширяй сквозь зубы - волновался.

- И не напрягайся, забудь, что на тебя смотрят, - добавил Млад.

- Я не понял: забыть или почувствовать людей? - усмехнулся парень.

- Одно другого не исключает.

- Я подумаю над твоими словами, - Ширяй посмотрел на Млада с сомнением.

- Ага, - кивнул Млад. Ну разве так ученик должен отвечать на слова учителя? Впрочем, спорить с Ширяем он любил, и после подъема они еще обсудят это, когда у парня появится собственный опыт и собственные ощущения.

Одного шаманенка поднимать наверх легче, чем двоих… Млад на миг зажмурил глаза: Добробой никогда не будет просить богов о чем-то и никогда не поднимется наверх прилюдно. Он не успел стать настоящим шаманом. Ширяй, похоже, тоже вспомнил о нем, но ничего не сказал, только отвернулся, пряча от Млада лицо.

Разношерстная толпа поймала rhythmos шаманской пляски на лету, почти сразу, - Млад почувствовал ответную волну. Она была словно рябь на поверхности воды, содрогание, биение, - тысячи сердец стучали в лад его песне. Дрожь земли, воздуха и огня слилась с содроганием толпы, подчиняясь двум бубнам и клацанью оберегов. Ощущение огромного счастья выплескивалось через край, и Ширяй тоже чувствовал это счастье: его бубен и пляска помогали Младу, и толкать ученика наверх не пришлось - тот взлетел сам.

Белый туман принял их в объятья, пропуская дальше безо всяких препятствий, росное поле стелилось к ногам, и медведь-прародитель вышел навстречу, что тоже было добрым знаком.

- Мстиславич, а там что? - Ширяй показал рукой в сторону берега далекой реки. - Ты никогда не говорил…

Млад сначала не понял, что показалось ему странным в жесте ученика: все было как обычно, но тот сам вскрикнул:

- Мстиславич! Ты видишь? Ты видишь?!

- Вижу, Ширяй, - Млад обнял его за плечо. - Вижу…

Ширяй поднес к глазам правую ладонь и долго рассматривал ее, и поглаживал пальцами, и трогал, словно хотел убедиться в том, что ничего не путает. А Млад подумал, что теперь каждое возвращение сверху будет причинять парню боль: ему придется заново мириться с потерей. Нет ничего больней неоправдавшихся надежд, а подъемы будут питать эту надежду. Призрачную надежду на то, что внизу рука не исчезнет.

- Я понимаю, Мстиславич. Я все понимаю. Ты не переживай за меня, - Ширяй вздохнул и натянуто улыбнулся. - Но я все-таки был прав. Я знал, что если ее положить на погребальный костер, она будет со мной. Только я думал - потом, после смерти.

- Наверное, так и должно быть, - Млад пожал плечами, - она ушла в мир нави.

- Так что там, в той стороне? Почему мы никогда туда не ходим?

- Я точно не знаю, я не уверен. Но, судя по всему, это дорога, которой мы пройдем когда-нибудь… По которой уже прошел Добробой… Но пока ты по ней не пройдешь, ты не узнаешь, куда она ведет.

- А если пойти по ней сейчас?

- Ты упадешь. Сорвешься. Разве ты не чувствуешь, как поток под тобой становится слабей, когда идешь туда, куда тебе ходить не стоит?