Он не знал, почему лес казался ему спасительным, и только очутившись в нем, почти по пояс в снегу, почувствовал, как ужас отпускает его, как ощущение безвыходности постепенно тает и ночной морозный воздух холодит лицо… А на место напряжения приходит головокружение и слабость.

Волот опустился на колени и закрыл лицо ладонями, не желая думать ни о чем. Холод не мешал ему и не пугал, напротив, успокаивал и баюкал. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем дядька сильными руками вытащил его из сугроба и понес назад - в терем. Может быть, князь и уснул у него на груди, обхватив руками жилистую шею старого вояки, потому что вспоминал потом только множество лиц и факелов со всех сторон, а самой дороги назад не помнил.

В спальне горели свечи, много свечей, трещали дрова в печи, а Волот, жалкий, дрожавший, как промокшая мышь, сидел на лавке, завернутый в меховые одеяла, и держал ноги в корыте с горячей водой.

Дядька ворчал что-то себе под нос и ругал вроде как не Волота, что было странно. Во всяком случае, отчетливо слышались слова: «напугал дитятко» и «леший его забери». Волот тянул из кружки горячий, пахнувший пряными травами мед и боялся спросить, о ком дядька ведет речь. Князь вообще боялся думать о происшедшем - не потому, что ему было страшно вспоминать об этом, нет: как только рядом с ним появились люди, как только вокруг загорелся огонь, его ночные страхи рассеялись, и теперь он стыдился самого себя и шума, который поднял на ноги весь двор. Хорош князь, ведущий войска на битву, если он среди ночи бежит из терема, как заяц, кричит и сворачивает на своем пути кадушки и скамейки!

- Ну как, княжич, согрелся немного? - заботливо спросил дядька, присаживаясь перед ним на одно колено.

Волот кивнул.

- Это Вернигора, черт его задери…

- Вернигора? - у Волота вытянулось лицо, и только тут он вспомнил, что тот сегодня ночевал в тереме - не поехал в университет, собирался всю ночь сидеть с какими-то бумагами. Но как же он мог его не узнать? И что Вернигора делал возле его двери?

- Нехорошо, конечно, так про него говорить, здравия ему… - вздохнул дядька. - За доктором Велезаром послали, глядишь, он поможет.

- С ним что-то случилось?

- Случилось, случилось! Масло в лампе вспыхнуло, уж как - ума не приложу, лицо ему обожгло сильно, глаза главное… Он свечу к фитилю поднес, а оно полыхнуло. Хорошо, огонь никуда не перекинулся. А он-то не видит ничего, не знает, - может, тлеет где? Там же у него свитки эти… Да и больно как! Он говорит, искал лестницу вниз, а вышел на лестницу вверх, хотел хоть меня разбудить. И соображал, наверное, плохо. Попробуй ослепши найди! Кричать не стал, не хотел шума устраивать, ну да все равно без шума не обошлось.

Волот обмер: все встало на свои места! И крик, который его разбудил, вовсе не был криком ворона. Он представил, как ослепший человек с обожженным лицом ищет в огромном тереме хоть кого-нибудь, хоть одну открытую дверь, бьется об углы, роняет светцы, скользит руками по стенам и никого не находит. А сам-то Волот! Смерть за ним пришла! Правду говорят: у страха глаза велики! Вместо того чтобы помочь, перепугался и сбежал, да еще и всех перебудил. Позор…

До приезда доктора Велезара он так и сидел, завернувшись в одеяла, и ему было стыдно пойти к Вернигоре, а, наверное, стоило это сделать - хотя бы пожелать тому здоровья и попросить прощения за свою глупую выходку. Он слышал, как открывались ворота и тройка резвых коней, позвякивая бубенцами, заходила на хозяйственный двор; слышал голос доктора и голос дядьки, спустившегося его встречать. Сразу стало легче и спокойней, словно тяжкий груз ответственности за то, что происходит, перешел в надежные руки.

Доктор поднялся к Волоту в спальню, когда дядька уложил того в постель, закутав ноги в теплое и мягкое сукно, - прошло не меньше часа, он долго был у Вернигоры.

- Ты не спишь, мой мальчик? - спросил Велезар, переступая порог.

- Нет, - ответил Волот и хотел подняться.

- Не вставай, тебе нужно быть в тепле. Я посижу с тобой, если ты не против.

- Я не против, - улыбнулся Волот. - Как Вернигора?

- Ничего хорошего, конечно, но, будем надеяться, он поправится. Ожог глаз всегда очень опасен, даже несильный.

- Он может ослепнуть? - Волот привстал.

- Это зависит от него самого, от того, насколько легко или тяжело пойдет выздоровление. Я не берусь ничего предсказать.

- Мне так жаль… - Волот сжал кулаки. - А я был так глуп!

- Вот об этом я и пришел поговорить. Ты расскажешь мне, что произошло? Меня немного встревожил твой поступок.

- Да чего там… - засопел Волот. - Я просто испугался.

- Согласись, ты не пугливая девушка и не маленький мальчик, ты воевал и ничего не боялся… Почему же тут ты испугался настолько, что босиком побежал прочь от Городища? Было бы естественным позвать людей на помощь, если уж на то пошло.

И Волот рассказал доктору все: о своих ночных страхах и ощущении безвыходности; о том, что принял Вернигору за смерть, которая за ним пришла; о том, что не хотел видеть людей, хотел только освободиться, бежать и бежать подальше ото всех.

- Мне не нравится твой рассказ, - покачал головой доктор, немного помолчав. - Мне не нравится то, что с тобой происходит. А до этого когда-нибудь ты ощущал что-то подобное?

- Я же рассказывал тебе… Тогда, по дороге из Пскова. Я думал, что угорел… Но сегодня это было гораздо сильней.

Доктор снова задумчиво покачал головой и повторил:

- Мне это не нравится.

Волот помолчал немного, а потом все же спросил с замирающим сердцем:

- Ты думаешь, меня хотят отравить?

- Нет, мой друг. Нет. Это не яд. Но это очень похоже на первые признаки одной болезни… Тяжелой болезни… Я бы не стал тебя пугать, но я никогда не обманывал ни одного своего больного, потому что борьба за выздоровление - наше с ним общее дело. И чем раньше мы начинаем бороться, тем легче нам победить. Я завтра привезу тебе лекарство. А ты обещай мне рассказывать обо всем, что с тобой происходит.

Болезней Волот не боялся, обычно поправлялся быстро и не мог себе представить, почему доктор столь озаботился его здоровьем.

Весна не спешила - до комоедиц[99] стояли морозы, а после подул сырой северо-западный ветер, принес тучи, полные тяжелого мокрого снега, и зимний холод сменился промозглой сыростью.

Вернигора не выздоравливал - с той памятной ночи он так ни разу и не открыл глаза. Волот ездил к нему в университет и видел, что повязки с лица ему сняли. Шрамы, конечно, остались, но нестрашные, не уродующие: доктор Велезар говорил, что они сойдут через год-два. А вот из глаз главного дознавателя сочился гной, он не мог даже приподнять век, и с каждым днем доктор качал головой все горше и горше, а сам Вернигора отчаивался все сильней. Он не умел болеть: заставлял писарей читать ему вслух, надеялся довести до конца те дела, которые начал, но только раздражался без меры, ругал своих помощников, запирался в спальне и по многу часов не выходил оттуда.

И через несколько дней доктор прямо сказал Волоту: скоро придется искать нового главного дознавателя. Но князю было не до этого: с каждым днем то, что Велезар называл болезнью, тревожило его все сильней. Ему все время хотелось побыть в одиночестве, убежать, бросить все на произвол судьбы: судебные дела, бесконечные заседания в думе, гонцов, привозивших вести и длинные письмена королей, великих князей, ханов и султанов, - хоть молодой Воецкий-Караваев и взял на себя сношения с ними, но непременно каждый свой шаг обсуждал с князем: или не доверяя самому себе, или снимая с себя ответственность.

Иногда Волот убегал - садился на коня и гнал его во весь опор по льду Волхова: это помогало на несколько часов избавиться от ощущения безвыходности, невозможности сидеть на месте. А сидеть на месте было невыносимо: Волот чувствовал, как по телу пробегает озноб, более всего похожий на дрожь от тягостного ожидания. Он действовал не спеша, но все время куда-то собирался, и понять не мог, куда ему надо торопиться.