Йера не хотел уезжать – не хотел оставлять Йоку. Оставлять на смерть, трусливо спасая собственную жизнь. Но вряд ли у Горена, Звонки и Изветена были иные способы добраться до Натании, и ради бессмысленного успокоения совести не стоило подвергать их жизни опасности.

Третьего дня, вечером, к Йере явился доктор Сватан – просил достать посадочный талон. Врачам общей практики полагалось уезжать в последнюю очередь, Сватан получил посадочный талон на пятнадцатое, а семья доктора отбывала в Натан девятого числа – он непременно хотел их «сопровождать», он так и сказал – «сопровождать». Жаловался на бедность и невозможность купить посадочный талон. Йера был возмущен, если не сказать разгневан, – и бестактной просьбой доктора, и его трусливым желанием бежать. Между ними вышел крайне неприятный разговор: Сватан напомнил, что больше пятнадцати лет был семейным врачом Йеленов, принимал Милу, много лет хранил тайну усыновления Йоки и мог бы рассчитывать на понимание со стороны Йеры; Йера говорил ему о чувстве долга, о врачебной клятве, о том, сколько людей в Славлене уже сейчас нуждаются в медицинской помощи – в результате паники и беспорядков. В ответ Сватан назвал Йеру ненормальным, сказал, что его место в клинике доктора Грачена, что врачи, несмотря на клятвы, ничем не хуже остальных людей и не меньше остальных людей хотят жить, и не преминул заметить, что сам Йера до пятнадцатого числа в Светлой Роще сидеть не будет – сбежит раньше, бросив своих избирателей, как это сделали остальные депутаты. Уходя, он посоветовал Йере подавиться своими принципами и с силой хлопнул дверью. В его словах Йера нашел много справедливого и даже почувствовал себя виноватым перед доктором, но решения своего не изменил. Теперь, собираясь в дорогу, чувства вины Йера не испытывал – только горечь от того, что оставляет Йоку.

Выезжать собирались рано утром, а потому Йера остался ночевать в Надельном. Немногочисленные вещи были упакованы, некоторые запасы продуктов уложены в авто, Горен и Звонка отправились спать – перед трудной дорогой надо было хорошенько выспаться, – но ни Йере, ни Изветену не спалось.

Солнечные камни теперь не зажигались (Йера успел привыкнуть к их отсутствию у себя дома, но для остальных это было в новинку), домик, как и все остальные дачи вокруг, погружался в темноту с закатом, и они с Изветеном сидели на маленькой кухне при свечах.

Йера говорил с ним о Йоке – теперь без надрыва, без нервического возбуждения, а с тихой, умиротворенной тоской. Он вообще перестал ощущать беспокойство, хотя и приписывал снизошедшее на него равнодушие собственному душевному нездоровью, предполагая, что именно сумасшедшего в такой ситуации ничто не встревожит, – здоровый человек не будет спокоен, если его ребенку грозит смерть.

Незадолго до полуночи их с Изветеном сорвал с места крик Горена из спальни. Но, поднявшись в мансарду, они нашли Граду живым и здоровым – ему приснился кошмар и он кричал во сне.

Темнота застала Инду в нескольких лигах от Тайничной башни и, несмотря на мощный свет фар вездехода, заставила существенно сбавить скорость – вездеход шел по полям, изрезанным дренажными канавами, а кое-где и оврагами. И если берега канав вездеход просто приминал колесами и спокойно двигался дальше, то в глубоком овраге мог и застрять. Приближалось равноденствие, ночи теперь были темными и долгими. Пущен дремал, иногда роняя подбородок на грудь, Инда же совершенно не чувствовал усталости, его трясло от озноба – на этот раз настоящего озноба, а не нервической дрожи. Он громко стучал зубами и никак не мог согреться, хотя, конечно, в вездеходе было довольно тепло. Теперь он не чувствовал волнения (или не вполне его осознавал), собственные мысли казались ему ясными и трезвыми.

В Тайничной башне он собирался взять фотонный усилитель. И стоило поговорить наконец с Приором, но Инда боялся опоздать.

Ни огонька не встретилось ему по пути – ночь была черна, а мир вокруг обезлюдел. Вскоре над землей покрывалом поднялась пелена тумана, свет фар отражался от капелек воды и ничего, кроме тумана, не освещал. Инда поискал переключатель – не может быть, чтобы у вездехода, способного противостоять стихиям Внерубежья, не было противотуманных огней. Нашел – но сначала на секунду включил сирену, чем разбудил Пущена.

Вездеход топтал колесами несжатую рожь, золотую в желтом свете, под серебряной дымкой тумана, – мять ее показалось вдруг кощунственным… А впрочем – в нынешнем году урожай пожнет Внерубежье. И все-таки Инда взял немного правее – к кромке Беспросветного леса, где ничего, кроме бурьяна, не росло. И вскоре увидел огонек впереди – издали он показался маленьким, будто горящая на подоконнике свечка. Прошло не меньше получаса, прежде чем стало понятно, что это огромный костер, разведенный в короне Тайничной Башни, что-то вроде маяка, ориентира в темноте. Инда подумал лишь, не забыли ли убрать с верхней площадки фотонный усилитель, прежде чем развести огонь…

– Осторожней, Хладан! – сказал вдруг Пущен с необычайным для него проворством – обычно он цедил слова медленно и долго готовился, прежде чем раскрыть рот.

Инда притормозил – перед вездеходом заметалась серая тень, которую он принял было за собаку, и пришлось остановиться.

Нет, не собака – зверек стал на месте, повернулся мордой к свету, прижав уши к голове, и ощерился. Росомаха. Будто заступила дорогу вездеходу. Будто между Вечными Бродягами обоих миров существовала связь, будто Йока Йелен не только имел с росомахами кровное родство, но и состоял под их защитой… Будто росомаха знала, куда и зачем направляется Инда. И было ее поведение тем удивительно, что осторожный и чуткий зверь должен бояться воя магнитных камней и, тем более, света солнечных. Зубы у нее были длинными (слишком длинными для такого маленького зверя) и ослепительно белыми. Однако росомаха не долго показывала Инде зубы – сорвалась с места и исчезла в темноте.

– Нехорошая примета для чудотвора? – с усмешкой спросил Пущен.

– Вы верите в приметы? – Инда изобразил удивление.

– Нет. Но опыт показывает, что нехорошие приметы сулят неприятности и тем, кто в них не верит.

– Это метафизика, Пущен, – осклабился Инда.

– Никакой метафизики: проверка предположений опытом, чисто научный подход.

Инда тронул вездеход с места – до Тайничной башни оставалось меньше четверти лиги, но время двигалось к полуночи.

– Какое сегодня число, Пущен? – неожиданно спросил он.

– Десятое.

– Десятое… Завтра одиннадцатое…

Пущен не удостоил эти слова даже кивком. Что-то связано было с этой датой, что-то из истории… Инда встречал ее неоднократно. Одиннадцатое сентября двести семьдесят третьего года.

– Пущен, вы не помните, что у нас произошло в этот день в двести семьдесят третьем году?

– В школе я не успевал по гуманитарным дисциплинам, – ответил тот.

Нет, не в школе, – Инда слышал об этой дате совсем недавно. Причем неоднократно. Точно! От любителя истории Исподнего мира Крапы Красена – от кого же еще? В ночь на одиннадцатое сентября Цитадель забросали кусками мяса чумных трупов, этот день считается у них днем падения Цитадели (хотя по факту пала она через несколько недель). Ирония судьбы? Закономерность? Жребий? Как верно заметил сумасшедший Йелен (старший Йелен), не Исподний мир идет на них войной – возвращается украденное ими богатство.

С тех пор как доктор Назван поселился в Тихорецкой башне, Спаска уверилась в том, что Волче будет жить, и мучивший ее страх окончательно вытеснила поглотившая все ее существо жалость к нему: любовь – это боль и страх, и если отступает страх, его немедленно сменяет боль. А еще Спаске не давали покоя мысли, что она в жизни Волче – не самое главное. Даже отец говорил, что Волче ее никогда не разлюбит, раньше она не знала ревности, не могла себе представить, что он может взглянуть на другую женщину, – а теперь ревновала его к жизни, миру, Государю, и ревность эта тоже причиняла боль.