Покончив с речами, Важан вернулся в вездеход и, спустившись с лестницы, замер на несколько секунд, когда увидел Малена. Тот заговорил первым.

– Дядя Ничта, я все знаю. Мне нужно было поехать со всеми. Но… позвольте мне остаться. Я должен увидеть это своими глазами, понимаете? Прорыв границы миров.

Понял ли Важан, что Маленом двигало вовсе не праздное любопытство? Йока понял сразу. Мален – почти настоящий писатель, он поэтому должен – должен, а не хочет! – увидеть прорыв границы миров своими глазами. Для него это такая же миссия, как для Йоки – убить Внерубежье.

Профессор сложил губы в нитку.

– Ты будешь нам мешать.

– Я постараюсь не быть вам в тягость.

– Это имеет смысл, если ты останешься в живых. Но если ты погибнешь – то погибнешь бессмысленно. Я высказался ясно?

Да, профессор, наверное, тоже понял Малена. И тот промямлил в ответ:

– Я постараюсь… не погибнуть…

– И будь добр ни во что не вмешиваться. Что бы ни происходило… – проворчал Важан и уселся в кресло. – Поехали.

От плавильни «Горен и Горен» к валунам на горке, где безумная старуха рассекла чрево росомахи, вела свежепрорубленная просека. Пожалуй, тут равнодушие Йоки слегка поколебалось – будто внутри что-то зашевелилось, заворочалось… Нет, не жгучее, как прежде, желание – скорей сила, душевный подъем, предвкушение. Впрочем, оно было едва ощутимо и не вызвало волнения.

– Мне это нравится все меньше, Змай… – сказал Важан. – Нам разве что не постелили ковровую дорожку…

– Все впереди, профессор, – ковровую дорожку постелют там, где нам придется идти пешком. На месте чудотворов я бы еще раздобыл розовых лепестков – посыпать путь Йоки Йелена к месту прорыва границы миров. В знак уважения и признательности. На битву со змеем сказочных героев иногда провожают цветами.

– Я бы не возражал против этого, случись нам появиться здесь через неделю…

– Мы не знаем, сколько времени они способны удерживать свод. Вполне возможно – нисколько. Надо же, какую штуку отмочила моя дочь… Это я говорю с гордостью и без сожаления. Хотя, конечно, храм можно было взорвать и порохом, но вышло гораздо красивей, не правда ли?

– Я не видел, не знаю… – процедил профессор сквозь зубы. – Здесь что-то не так. Господин чудотвор, скажите откровенно: вы ведь получили приказ немедленно доставить нас на это место? Вы соврали о том, что из Тайничной башни вам не ответили?

– Нет, профессор. Мы не обманывали вас, хотя мне и нечем это доказать. Когда приехавшие с метеостанции рассказали нам, что происходит, мы единодушно решили везти вас сюда.

– А кстати, где эти ваши приехавшие с метеостанции?

– Они направлялись в Брезен, там-то никого не должно остаться – он принимает первый удар.

– Скажите, почему вас так напугала задержка в пути?

Чудотвор безропотно позволял себя допрашивать и будто даже хотел, чтобы Важан задавал ему вопросы, отвечал с готовностью – Йоке это показалось странным, но и только.

– Мы боялись, что свод рухнет раньше, чем мы прибудем на место.

– Профессор, все идет как надо, не понимаю, зачем искать подвох в действиях чудотворов. Они хотят жить не меньше нас с тобой, – недовольно пробормотал Змай.

– Ты одержим. Ты слишком долго ждал этого дня и не можешь подождать еще неделю, – повернулся к нему Важан. – Ты не объективен.

Йока посмотрел на Змая и неожиданно увидел, почему и чудотворы, и мрачуны безошибочно угадывали в нем Охранителя. Он увидел это впервые и догадался, что раньше Змай показывал это только тому и тогда, кому и когда считал должным показать. А теперь не мог этого спрятать: сила, стоявшая над ним в межмирье, рвалась на свободу, требовала немедленного действия – Змай едва удерживал ее в узде.

Ненависть – вот что превращает человека в змея…

Вездеход остановился перед каменистым гребнем, неподалеку от поляны с валунами и могилой росомахи – и Йока вспомнил, как скулил жалкий получеловек, прижимаясь к его ногам, требовал поклониться могиле. А ведь безумец сразу узнал в Йоке Вечного Бродягу… По одному жалкому удару мрачуна.

Теперь на поляне была разбита просторная палатка, возле нее дымила печь передвижной кухни, горели костры, вокруг которых суетились чудотворы в форменных куртках, – а дальше, сколько хватало глаз, тянулись шалаши мрачунов.

Садилось солнце…

Никто не стелил ковровой дорожки Йоке под ноги, но когда профессор (а вслед за ним и Йока, и Змай, и остальные) выбрались из люка вездехода, вокруг уже собиралась толпа. Огромная толпа – людей было в несколько раз больше, чем на змеином празднике, и все они смотрели на Йоку. Важан теперь не толкал его в спину и не давал советов, как себя вести, а Йока не почувствовал ни волнения, ни смущения – скользнул взглядом по лицам и начал спускаться с платформы вниз. Он помнил слова профессора: «Люди гордятся тем, что могут умереть за тебя». И сюда они пришли с готовностью умереть – не совсем за Йоку, но вместе с ним. Мысль не тронула его сердца и не сделала его взгляд теплее, он и без того был уверен в себе, и толпа мрачунов за спиной ничего к этому не прибавляла. Он не ощущал одиночества (так же как не гордился избранностью) и не нуждался в поддержке. Но, пожалуй, понимал, что эти люди достойны уважения.

Важан произнес еще одну речь – на этот раз обойдясь без глупого пафоса и никчемных призывов: просто сообщил, что Вечный Бродяга готов прорвать границу миров, произойдет прорыв на этом самом месте – и тогда на пути Внерубежья возникнет зона относительного спокойствия, в которой и следует находиться, чтобы забирать энергию и передавать ее призракам с минимальными жертвами и максимальным результатом. Змай тоже сказал два слова: что призракам после прорыва границы миров переданная энергия необходима, чтобы ослабить удар Внерубежья по Исподнему миру, – и, глядя на него, никто бы не догадался, чего ему стоит держать в узде силу, беснующуюся за его спиной в межмирье.

Йока с аппетитом поел овощей и жаренного на углях мяса – после однообразного рациона из муки, круп и консервов ужин не только придал ему сил, но и доставил удовольствие. И подумалось, что он ест последний раз в жизни, но не с горечью, а с удовлетворением от того, что последний ужин оказался вкусным. После этого он уснул на удобной раскладной кровати в палатке чудотворов – ему нужно было поспать несколько часов, чтобы «не приползти на карачках» к завтрашнему дню (а он не сомневался, что это произойдет завтра на рассвете, с самого начала не сомневался – и когда говорил, что Внерубежье само придет к нему на Речинские взгорья).

Он спал без снов.

Паника, захлестнувшая Славлену, не коснулась ни Надельного, ни Завидного – дачники к началу осени перебрались в город, вокруг и без того было пусто и безлюдно, толпы беженцев обошли дачные поселки стороной, здесь по улицам не бегали газетчики, не собирались очереди в лавках и некому было разносить сплетни и сеять панику.

Теперь Йера сам водил авто (это было значительно проще, чем он предполагал) и, разумеется, не оставлял его в Завидном – доезжал до самой калитки в садик. И ехал в Надельное совсем другим путем, сворачивая туда возле железнодорожной станции, а не около сиротского приюта.

Града поправлялся стремительно, гораздо быстрей, чем рассчитывал Изветен: не только начал вставать, не только самостоятельно ел, но и садился со всеми за стол, и даже спускался по лестнице без посторонней помощи. Говорил он немного запинаясь, но не более – будто исполненный им долг снял «заклятие», наложенное так напугавшим Йеру чудотвором. Изветен сказал, что теперь нет никаких препятствий к отъезду, – дорога Граде повредить не сможет.

Толпы беженцев схлынули с дорог, добравшиеся до Славлены садились на поезда, и Йера надеялся, что по меньшей мере до границы Северского государства авто доберется беспрепятственно. Ясна ответила на телеграмму: пусть дом в горах, где они обосновались, и не очень велик, но с радостью примет друзей Йеры, и запасов продовольствия там тоже хватит на всех. Йера не был в этом уверен – после паники в Славлене он не обольщался и предполагал, что беспорядки в Натании неизбежны, а грабежи скоро станут привычным делом, особенно с началом голода, тоже неизбежного…