Огненный Сокол не ответил, не отвел прищуренных глаз, лишь кивнул в знак того, что слышит. На площади вдруг стало очень тихо, смолк даже перестук копыт.

– Ты умрешь, – сказала она. – И я жалею только о том, что ты умрешь легко и быстро.

Он не шевельнулся, лишь конь под ним переступил с ноги на ногу. И полуулыбка не исчезла с его лица. Он не боялся, потому что не сомневался в своей правоте. А Спаске очень хотелось увидеть его страх.

– Ты не пожалеешь и лошадь, что подо мной? – усмехнулся он и посмотрел на Спаску сверху вниз. Он понимал, что сейчас умрет. Он ни на что не надеялся. И все равно усмехался.

– Мне нет дела до лошади, – тихо сказала она, но голос ее разнесся по всей площади.

Какое это упоительное чувство – ненависть… Гвардейцы, сопровождавшие Огненного Сокола, подались назад, кто-то дернул поводья сильней, чем надо, и два или три коня, заржав, вскинули вверх головы. До гвардейцев Спаске тоже не было дела.

Он продолжал считать себя правым. Он не боялся смерти. Словно всегда знал, где и когда умрет. И за что…

Его уверенность Спаску не остановила. И комок силы, который она бросила ему в грудь, мог бы своротить ограждение на Тихорецкой башне – Огненный Сокол вылетел из седла, разбиваясь о каменную стену дома за спиной, его конь перевернулся и грузно упал на мостовую, ломая хребет, еще четыре лошади опрокинулись, придавив седоков, двое гвардейцев разбили головы о камни брусчатки. Ржали испуганные кони, отпрянувшие в стороны, вскрикивали раненые, звали на помощь придавленные лошадьми. Спаска смотрела только на Огненного Сокола – его мертвое тело с расколотым черепом сползло на землю, оставляя на стене широкую кровавую полосу.

И в эту секунду сверху раздался отчаянный крик – полный нечеловеческой муки, пронзительной безысходности… Сокол камнем упал с небес, в последний миг расправил крылья и закричал снова, опустившись на тело хозяина. Он кричал так, как когда-то кричала Спаска, увидев под ногтями мамину кровь… Он не умел плакать, а потому кричал.

Любовь – это боль и страх…

Спаска прикрыла глаза и почувствовала, что падает, – ненависть еще холодила кровь, но сил уже не оставалось. Кто-то из армейцев подхватил ее на руки, ряды стражников сомкнулись со всех сторон, закрывая от нее безобразную картину – хрипящих коней, убитых людей и сокола, кричащего на груди мертвого хозяина.

По лестнице наверх ее несли на руках, но у дверей она попросила поставить ее на ноги – боялась, что напугает Волче. И стоило открыть дверь, как в узкие окна снова стал слышен крик сокола – горький и безнадежный.

Волче не спал и косился на окно.

– Это Рыжик кричит? – спросил он Спаску, словно обо всем догадался. В его голосе не было ни страха, ни злорадства, ни удивления.

Она кивнула. Рыжик… Если бы он сказал «сокол» или «птица»… Нет, Спаска не жалела о сделанном, но вместо радости ощутила опустошенность и… что-то похожее на чувство вины. Ей хотелось плакать.

Она подошла к Волче и без сил опустилась на колени – в мягкие перины, постеленные у изголовья. И зажала руками уши. Она хотела наказать Огненного Сокола – а наказала того, кто его любил. И не Огненный Сокол кричит сейчас от боли, а ни в чем не повинная птица.

– Я не жалею… – шепнула она. – Слышите? Я не жалею!

Волче скосил на нее глаз и грустно улыбнулся:

– Если бы я мог погладить тебя по голове, я бы обязательно это сделал. Маленькая моя… Бедная маленькая девочка…

– Я жалею только, что не сделала этого в ту ночь, когда уходила из башни Правосудия, – ответила она сквозь зубы.

Жалобный крик сокола – невыносимый, выворачивающий душу – был слышен несмотря на зажатые ладонями уши.

О начале эвакуации не объявили во всеуслышание, дабы не поднимать панику, просто раздали первую партию посадочных талонов на поезда в соответствии с давно составленными списками. Отмену некоторых пригородных поездов объяснили профилактическим ремонтом железных дорог. Однако шила в мешке не утаишь, и Славлена полнилась слухами о грядущей катастрофе.

Инда успел заехать в клинику доктора Грачена – справиться о здоровье Горена и в надежде отправить его обратно в Надельное до того, как о нем узнает Вотан. Горен был жив, в сознании, но не мог толком ни двигаться, ни говорить. Инде случалось видеть последствия апоплексических ударов, иногда заканчивавшихся полным параличом, но мозговеды успокоили его – Горену это не грозило. Все же удар случился с ним на глазах у врачей, ему сразу же оказали необходимую помощь, да и молодой возраст сыграл свою роль. Инду заверили, однако, что ни в одной частной клинике ему не обеспечат круглосуточного наблюдения специалистов, и предложили перевод в Центральную Славленскую больницу – в отдельную палату и в сопровождении психиатра-чудотвора. Инда нашел это предложение приемлемым: вряд ли Вотан вообще станет искать Горена, а Центральная больница – не его вотчина (ха-ха!).

Всю дорогу из Афрана до Славлены, а потом и до Брезена, Инда посвятил если не расчетам, то приблизительным прикидкам: как сделать обрушение свода оптимальным на самом деле, а не по планам децемвирата. И как он ни крутился, но Афран попадал в зону сильных разрушений почти при любом раскладе – недаром лучшие умы Обитаемого мира думали над этой задачкой много лет. По сути, оптимальным (без учета сохранения Афрана) был любой вариант, при котором граница миров прорывалась после того, как Внерубежье растрачивало часть своей силы на малонаселенные земли (например, Беспросветный лес или пустыни Исида). И чем шире была первоначальная брешь, тем слабее первый удар по густонаселенным. Однако прорыв границы миров невозможно было осуществить сразу в нескольких местах, чем и ограничивалась ширина первоначальной бреши. Вряд ли за несколько дней один человек, пусть и доктор прикладного мистицизма, мог провести полный расчет, а потому Инда, пользуясь данной ему властью, запросил материалы в Ковчене, где, конечно же, рассматривали разные варианты обрушения свода. Несмотря на первую ступень посвящения, он сомневался, что ему отдадут результаты исследований в части стратегии максимального сброса энергии.

Но на встречу со сказочником Инда поехал перед тем, как эти материалы до него дошли.

В деревянном домике в Беспросветном лесу Инду ждали. Он честно выполнил поручение Вотана – изложил сказочнику и Важану, что от них требуется. А вот что те не были с планами чудотворов согласны – то Инда засчитал себе в минус, но не более.

– С ума сошли? – Сказочник постучал кулаком себе по лбу. – Ты представляешь, что такое прорыв границы миров в Кине? Это тебе не смерчи над болотами, это песчаные бури, – те, кого не убьет ветер, задохнутся, их засыплет песком вместе с орошенными полями, колодцами, рекой… Там вообще никого не останется в живых! И бежать из Къира некуда! Там нет широких трактов, по которым могут скакать лошади, – там ходят караваны, очень медленно ходят. Замечу, это не сравнить с железными дорогами и магнитовозами, которые вывезут людей из Исида.

– Какое тебе дело до Къира? – пожал плечами Инда.

– Я бог Исподнего мира, а не только Млчаны, – усмехнулся сказочник. – На Выморочных землях живет очень мало людей, все они успеют добраться до Хстова даже пешком.

– Хстов не устоит. У нас делали расчеты, его стены не выдержат.

– Ты нагло лжешь, – фыркнул сказочник. – Я тоже делал кой-какие расчеты. У Хстова немало шансов.

– Тебя убьют, если ты помешаешь этому плану, – добавил Инда еще один аргумент безо всякой надежды на то, что это сработает.

– Я долго жил на свете. Наверное, именно для того, чтобы помешать вашим планам. И пока я жив, Йока Йелен ни в какой Исид не поедет. Мы с профессором тут тоже кое-что набросали, и все пойдет по нашему плану, а не по вашему.

– Вот как? Ты умеешь отключать аккумуляторные подстанции? – улыбнулся Инда.

– Да, я знаю один верный способ их отключения.