Но когда стало известно, что Врана Пущен, лучший детектив Славлены, доктор математики, вернулся к приему морфия и за месяц без малого полностью угробил мозги и потерял человеческий облик, Инда понял, что это оно! Потому что если вдруг случайно сумасшедший самоубийца Горен и выдавал ковченские секреты, даже если эти секреты оказались в распоряжении Йеры Йелена со товарищи, это ничего не значило. Йелен может нести какую угодно чушь с высокой думской трибуны, ему никто не поверит. Информацию хотели скрыть не от Йелена. А Горен, между тем, умер за три дня до встречи с Приором… Приором Славленской Тайничной башни… Инда пожалел, что обратился к агентству через Афран.

Спаска гордилась своей работой, разглядывая лицо сестры: краснота почти сошла и больше напоминала румянец, оспины были заметны, но не бросались в глаза и не выглядели безобразно – казались милой особинкой.

– Милуш сказал, что через год можно это повторить, а раньше все равно не поможет, – вздохнула Спаска.

– Кожа какая тоненькая… Прямо прозрачная… – Верушка, никогда не видевшая настоящих зеркал, не отходила от зеркала над умывальником. – Как у богачки.

– Мы сейчас и платье на тебя наденем богатое, – радовалась Спаска. – И сережки у меня есть с камушками.

Она и представить себе не могла, как это хорошо – иметь сестру. Верушка быстро привыкла ложиться поздно, и до выхода Спаски в межмирье, к Вечному Бродяге, они шептались, спрятавшись за пологом кровати от бабы Павы. Сестре можно было рассказать обо всем: о Волче, о Славуше, о жизни в замке – никогда у Спаски не было такой близкой подруги, так похожей на маму и лицом, и характером. Иногда Верушка повторяла мамины присказки, для нее самой привычные, а для Спаски забытые, милые сердцу: «квашни крышкой не удержишь», «сиротинушка наш дедушка», «догулялись, кулики»…

– Нет, сестричка. Не буду я богатое платье надевать – смешно выйдет. А вдруг он к богачке подойти испугается? Стрелок ведь…

– Ну тогда хоть юбок еще возьми.

– Брови надо почернить, – вставила баба Пава, сидевшая у окна с рукоделием. – И губы покусать хорошенько, чтобы покраснели. Только смотри, не переборщи, а то посинеют завтра.

Спаска хихикнула: ей баба Пава брови чернить не предлагала. И кусать губы – тоже.

– А что смеешься? Это тебя татка всегда пристроит, а сироте самой замуж надо выходить, без таткиного приданого.

Конечно, Спаске тоже хотелось спуститься во двор вместе с Верушкой, где каждый вечер затевались то игры, то посиделки. Но тут Милуш стоял на своем, и Бойко Бурый Грач следил за Спаской верней Славуша.

Спаска очень хотела, чтобы у Верушки все вышло хорошо с этим стрелком, хоть и был он немолодым. Но баба Пава огорошила ее, едва Верушка вышла из комнаты:

– Обманет он ее. Сразу видно – распутный.

– Почему? – спросила Спаска.

– Уж больно собой хорош. Молодецкая красота – она довеку, не то что у нас. И не одна твоя сестра по нем сохнет, девки за ним хвостом вьются. Не был бы распутным – женился бы давно. Был бы честным – с девками бы не вязался, на него бы и вдов хватило.

– А вы точно знаете, что он неженатый?

– Да уж порасспросила…

Спаска вздохнула с облегчением. Когда-то она сравнивала многочисленных женщин отца с мамой, и как бы ни были они хороши, ей всегда казалось, что мама лучше, что из них из всех она больше других должна была нравиться отцу, а не остался он с ней, потому что она была замужем. И теперь, глядя на Верушку, Спаска в глубине души считала ее самой достойной мужской любви, ведь дело тут не в красоте даже… Да, рябое лицо отталкивает, хотя с лица воду и не пить. Но оспины стали почти незаметными, уж рябой Верушку после этого никто не назовет.

Чтобы не изводить себя ожиданием, Спаска пошла к Славушу – теперь она часто у него сидела. Он рассказывал ей о Верхнем мире и учил кидать «невидимые камни».

– Послушай, а девушки думаю о чем-нибудь еще, кроме как о замужестве? – вздохнул Славуш, когда Спаска похвасталась ему, какой красивой сделала Верушку.

– Конечно, – ответила Спаска.

– Я не заметил. Если и думают, то редко. Со дня на день начнется осада, не сегодня завтра гвардейцы применят новое оружие, а у вас на уме только посиделки.

– Стрелки ведь тоже думают о посиделках… – пожала плечами Спаска.

– Стрелкам завтра умирать. Они не о свадьбах думают, а о том, как бы погулять напоследок. Неужели тебе совсем не страшно?

– Не знаю. Страшно, наверное. Но ведь Милуш поставил новую стену.

– Эта стена спасет только от настильного огня, и то ненадолго. А они будут стрелять из мортир, через стену.

– Но ведь есть еще и убежище…

– Убежище выдержит двадцать взрывов. Ну, тридцать.

– Ты хочешь, чтобы мне стало страшно? – улыбнулась Спаска.

– Нет. Тебе все равно не станет страшно, пока ты не увидишь первых взрывов. Но ты, и только ты можешь разбить их орудия со стены замка. Для этого надо лишь точно знать, где они держат снаряды.

– Вихрем? – удивилась Спаска.

– Нет. Силы вихря на это не хватит. А вот если ты бросишь силу Вечного Бродяги одним толчком, от их сараев ничего не останется, как и от их гати, и от осадных башен. А если загорится склад со снарядами, рванет так, что на этом месте будет не болото, а глубокое озеро.

– Славуш, я думаю, у меня не получится. И Милуш на это не согласится. Выйдет, что мы первые начали войну.

– Милуш просто не знает, что энергию можно выбрасывать толчком. Попробуй сегодня ночью не раскручивать вихрь, а кидать «невидимые камни». Скажи, что меня натолкнули на эту мысль кинские мальчики. Вот увидишь, он сам предложит тебе то же, что и я.

– Хорошо, я попробую, – вздохнула Спаска.

Верушка вернулась в комнату поздно вечером, захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной, закрыв лицо руками.

– Что случилось, сестричка? – испугалась Спаска.

Та замотала головой и оторвала руки от лица – по щекам ее текли слезы, но она улыбалась счастливо, радостно.

– Ах, сестричка… – выговорила она. – Ты так хорошо все сделала, ты красавицей меня сделала… Он ни на кого больше и не взглянул, только со мной говорил весь вечер. За руку брал…

– Ну расскажи же скорей! – Спаска всплеснула руками. – Ну как его зовут хотя бы, ты узнала?

– Муравуш. Правда, хорошее имя, ласковое?

Огненный Сокол заглянул в канцелярию утром, пока не появился пятый легат. Волчок ждал этой встречи и заранее приготовил ответы на вопросы о вечере у Красена и о вручении Государю отравленной бумаги. Но капитан Знатуш не спросил ни о чем конкретном – так, поговорил немного о Красене, поинтересовался, чем они занимаются по вечерам. Это показалось Волчку недобрым знаком – не мог Огненный Сокол оставить без расследования провал покушения, а значит, подозревал Волчка, но не хотел вызвать подозрений, пока не соберет довольно уличающих Красена сведений. Волчок же нарочно не стал писать ему отчета, делая вид, что писать не о чем, – напиши он отчет, подозрения Огненного Сокола стали бы еще основательней.

– Ты слышал о свадьбе волгородского князя? – спросил капитан Знатуш между прочим.

– Я слышал, что он хочет жениться на молоденькой, но не более. Я думал, он выдержит положенный траур по сыну…

– Он женится шестнадцатого августа, на Медовый гул. Старикан не хочет умирать без наследника и почему-то думает, что пятнадцатилетняя дочь Красного Оленя понесла именно от него. Право, его наивность меня поражает, будто он не знает, откуда берутся дети.

– Капитан, когда вам стукнет шестьдесят, вы тоже будете думать о себе лучше, чем об остальных, – усмехнулся Волчок.

– Князю Нравушу сравнялось шестьдесят пять. А я до столь преклонных лет не доживу. Но речь не об этом. На свадьбу приглашена не только вся дворцовая верхушка, но и гвардейская. Господа чудотворы тоже. Обряд бракосочетания проведет Стоящий Свыше, а помогать ему будут Сверхнадзирающие Хстова и Волгорода. Столь грандиозный праздник в Волгороде чуть ли не в день начала войны с замком видится мне неуклюжей попыткой Белых Оленей помочь Чернокнижнику.