Инда не чувствовал страха – было немного жаль, пожалуй, что вместо откровений и высшей мудрости змей явит людям лишь огромные размеры и способность убивать. В этом ли могущество змея – способность убить Чудотвора-Спасителя? Но Длана Вотан не будет управлять миром, даже если для этого придется отказаться от высшей змеиной мудрости…

Мимо в сторону площади Царского Дворца с воем проехал вездеход, осветив проспект пригашенным светом фар, где-то в глубине дворов иногда слышалась ругань и звон бьющихся стекол, но в остальном вокруг было тихо и пустынно. И когда натужный вой магнитных камней вездехода смолк, Инде показалось, что он остался совершенно один в Славлене. Он не опасался мародеров или разбойников – сила, стоявшая за плечами, давала ему гораздо больше преимуществ, чем значок первой ступени посвящения на форменной куртке, – но все равно старался не привлекать внимания и не зажигал солнечного камня, прихваченного из больницы.

Инда проходил мимо высокой подворотни, когда услышал придушенный всхлип, – своды арки сделали звук неимоверно громким. Глаза давно привыкли к полумраку, и в глубине подворотни Инда, приостановившись, разглядел детскую фигурку в светлой курточке – мальчика лет восьми, всем телом прижавшегося к стене. Догадавшись, что его заметили, мальчишка бросился было вглубь двора, но споткнулся и растянулся на земле. Вряд ли Инда мог ответить самому себе, зачем свернул в подворотню…

Мальчишка, пытавшийся подняться, сел и разревелся в голос, увидев подошедшего к нему Инду. Прикрыл голову руками и запричитал:

– Пожалуйста, не убивайте меня, пожалуйста! Не надо, я очень прошу, не убивайте меня!

Инда весьма удивился необычной просьбе и присел на корточки перед ребенком.

– Почему я непременно должен тебя убить?

С каких пор дети в Славлене стали бояться чудотворов? Или, может быть, дитя чувствует силу, стоящую за плечами Инды в межмирье? Может быть, попытка убить Йоку наложила свой отпечаток, светящееся в темноте клеймо: Инда Хладан – убийца детей? Мальчик был ровесником его младшего сына.

– Теперь убьют всех мрачунов… – пролепетал ребенок. – Они же почти убили бабушку…

– Почти – это как?

– Она там лежит, дома. – Мальчик кивнул во двор. – И не может встать. У нее кровь течет. Она сказала мне бежать куда-нибудь подальше.

Вряд ли ребенок сочиняет. И где-то рядом в пустой темной квартире лежит раненая женщина и истекает кровью…

– Она осталась одна?

Мальчик закивал и снова расплакался – на этот раз беззвучно.

Надо найти ближайший телеграф и вызвать чудотворов, они отвезут женщину в больницу. Надо позаботиться о ребенке – он слишком мал, чтобы самостоятельно бежать из Славлены «куда-нибудь подальше». Ненависть раскинула крылья: нет времени! Невозможно, немыслимо медлить!

– У вас дома есть телеграфный аппарат?

Мальчик покачал головой, борясь со слезами, но выговорил:

– У Низанов есть, они уехали.

Инда кивнул, достал брегет и откинул крышку: тридцать пять минут девятого. Быстрее! – ненависть толкала между лопаток. – Нет времени! От ее нетерпения у Инды затряслись руки…

– И кто же почти убил твою бабушку?

– Эти люди. Они сказали, что в Славлене остались только мрачуны, все другие давно уехали.

Такие силы никому не служат, они существуют сами по себе. Ненависть надавила на плечи так, что подогнулись колени, впилась острыми зубами в шею, будто крыса… Она рвалась вперед, на площадь Царского Дворца, к балкону пресс-центра чудотворов…

– Какие люди?

– Просто люди.

Инда убрал брегет – ненависть (отчаянно бьющая крыльями в межмирье) немного подождет. Мальчик зажмурился, когда Инда сунул руку за пазуху, чтобы достать солнечный камень, – ходить по незнакомым лестницам в потемках было бы неудобно.

– Не бойся. Я же не просто человек. Я волшебник, я умею творить чудеса…

Берендей бежал через заснеженный лес и чувствовал сзади тяжелое дыхание погони. У него совсем не оставалось сил, он проваливался в глубокий снег, спотыкался, падал, поднимался и снова бежал, петляя между деревьями. Во всяком случае, ему казалось, что он бежит; на самом деле он медленно продвигался вперед, шатаясь и еле передвигая ноги. Каждый раз, падая, он думал, что не сможет подняться, но поднимался, не позволяя себе сделать и лишнего вдоха, такого необходимого, спасительного вдоха…

Ему было страшно.

За свои двадцать два года он никогда так не боялся. С ним случалось всякое, но ни разу в жизни он не потерял самообладания настолько, чтобы бежать от опасности, не разбирая дороги. Даже толком не разобравшись, что ему угрожает. А уж тем более в собственном лесу.

Он не просто считал себя хозяином леса - он им был. Никто не мог угрожать ему здесь - ни зверь, ни человек.

Он вышел из дома тридцать первого декабря, примерно в девять вечера, не намечая никаких дел: хотел прогуляться по лесу. Вечер стоял чудесный - ясный и несильно морозный, всего градусов восемь. Берендей любил новогоднюю ночь. Когда был жив отец, они несколько раз встречали Новый год прямо в лесу. Вот и сейчас он вышел из дома для того, чтобы побродить в одиночестве и вспомнить отца. Верный пес Черныш сутки как ушел то ли на охоту в лес, то ли по любовным собачьим делам в поселок. Он частенько уходил из дома, но тут это оказалось совсем некстати.

А часам к одиннадцати Берендей собирался поехать к Михалычу, старому охотнику и другу отца. Он купил ему в подарок перфоратор, о котором мечтал старик, и предвкушал, как Михалыч обрадуется, начнет шутить и потирать руки. И его жене, Лидии Петровне, тоже понравится пуховый платок, огромный, как плед. Накинув его на плечи, она сядет на диван перед телевизором… Берендей представил это и улыбнулся.

И вот поди ж ты!

Он не понимал, кто его преследует, не смел оглянуться, не тратил время на раздумья - просто бежал.

Что это было? Неясный шум, неясная тень… Пошел бы с ним Черныш - он бы разобрался. И предупредил.

Берендей почувствовал нечто чужое и страшное задолго до того, как смог бы его увидеть. И ужас наполнил его до краев: он понял, что Оно пришло за ним, за его жизнью, Оно пришло, чтобы стать хозяином в его лесу. Звериный инстинкт - любой ценой сохранить жизнь, - больше ничего не осталось. Ничего человеческого. Кроме обличья.

Вместо того чтобы бежать к дому, где можно спрятаться, спастись, запереть двери, Берендей рванул в противоположную сторону. Иногда ему казалось, что опасность не сзади, а где-то сбоку, и он резко сворачивал в сторону. Страх придавал ему сил. Он мог идти по снегу много километров, но идти и бежать - разные вещи. Как бы он ни был вынослив, силы оставляли его. Сколько времени прошло? Час? Два? Пять? Ему казалось, что уже должно наступить утро.

Впереди показался свет: поселок Белицы, на противоположном от дома краю леса. Берендей прикинул - он пробежал не меньше десятка километров. Свет - это жилье. Спасение? Или наоборот? Отпугнет его преследователя запах дыма, как он пугает зверей? Или привлечет, как привлекает человека?

Он споткнулся об упавшее дерево, лежащее под снегом, и, падая, напоролся ребрами на торчащий вверх сук. Это стало последней каплей - на этот раз он не стал подниматься. Так и остался лежать в снегу, шумно втягивая в легкие воздух, съежившись от боли и от ужаса зажмурив глаза.

Впереди слышались выстрелы, но не хотелось задумываться, что они означают. Берендей ждал смерти, но смерть не наступала. Вот и боль отпустила, и дыхание восстановилось - а смерти не было. А потом, через несколько минут, он явственно ощутил холод. На бегу ему было так жарко, что пот заливал глаза: ватник он скинул еще в начале пути и остался в свитере и джинсах. Теперь свитер на спине вымок от пота и не держал тепла.

Стуча зубами от холода, Берендей понял, что страх уходит. Шагах в ста впереди него слышались людские голоса, смех и крики… Чавкающий звук мотора, который завели на морозе, - значит, сюда можно подъехать на машине. Он приоткрыл один глаз и увидел небо, расцвеченное яркими огнями. Это сперва показалось ему наваждением, и он открыл второй глаз, протерев его обледеневшим рукавом.