Таким образом, лишь одно из известных предсказаний Югры Горена можно считать частично сбывшимся – предсказание его собственной смерти. Учитывая, что в этом случае имело место самоубийство, весомость факта предсказания вызывает сомнения.

Яга Изветен и его старший сын были уличены сотрудниками агентства в незаконном оказании медицинской помощи несовершеннолетнему, что грозит им не только штрафом, но и уголовным судом. Под давлением от них удалось получить адрес, по которому проживает Ждана Изветен.

Йоку подняли вместе со всеми, в шесть утра, но никто его не тронул; зато день на болоте тянулся бесконечно, и Йоке казалось, что он никогда еще так не уставал. Только есть почему-то не хотелось совсем. Он еще продолжал ждать наказания на вечерней поверке, но перед ужином к ним в спальню зашел Вага.

Йока валялся на кровати, накрыв голову подушкой – чтобы никого не видеть. Его тяготило отсутствие своей комнаты, ему хотелось иногда побыть одному: он устал все время находиться на виду у всех.

– Тебя ночью возили за свод? – Вага присел на корточки возле кровати Йоки.

– Да, – ответил тот.

– Что там произошло? За что тебе разбили лицо?

– Я не стал сбрасывать энергию в Исподний мир. – Можно было бы сказать это с гордостью, но Йоке было слишком стыдно за то, что он передумал, пожалел о сделанном – испугался.

И Вага, наверное, понял это.

– Их нельзя бояться, Йелен. Иначе они превратят тебя в мразь. Я не знаю, как тебе это объяснить… Как научить… Теперь они будут тебя ломать, запугивать – всеми правдами и неправдами. Они будут провоцировать тебя – у них такой метод. Старайся не поддаваться на провокации, а мы тебя прикроем, если получится. И пойми ты… Не поддаваться на провокации и бояться – разные вещи.

А на вечерней поверке в первый раз появился Мечен, и Йоке сразу пришло в голову, что это и есть та самая провокация. Предстать перед профессором раздавленным и перепуганным Йока не мог: после того, что было между ними на метеостанции, даже опустить взгляд и то означало признать свое полное поражение. Заметив фигуру Мечена еще от выхода из барака, Йока вместо страха ощутил злой азарт – и развернул плечи, перестал озираться вокруг исподлобья. Зеркалами воспитанников не баловали, и теперь его заботило, не видно ли на его лице следов ночных слез.

Мечен же лишь скользнул взглядом по первому ряду строя, ни на миг не задержав его на лице Йоки, словно не заметил, не узнал его, в то время как Йока уже приготовился бесстрашно не опустить глаза.

Директора колонии, казалось, интересовало совсем другое: он пристально смотрел в ноги воспитанников, и Йока сперва думал, что тот ищет изъян в строю, но выяснилось, что он проверяет чистоту ботинок. За чистотой одежды и постельного белья следили девочки, работавшие в прачечной, а вот чистка обуви была на совести каждого. Йока, привыкший к начищенным до блеска ботинкам, и без проверок сдувал с тяжелых потертых башмаков каждую пылинку и тщательно мыл сапоги, в которых работал на болоте, чем удивлял не только воспитателей, но и ребят.

В колонии много внимания уделяли санитарии, и неслучайно: любую проверку в первую очередь заботило, нет ли у воспитанников вшей, из свежих ли продуктов им готовят пищу, чисто ли в спальнях, на кухне, в душевых, умывальных и туалетах. Йоке же чистота колонии не казалась столь идеальной, он привык к другому. Деревянный пол барака, сколько ни скреби, не отмоешь до блеска паркета; с крашеных стен, сколько ни три тряпкой, не сотрешь потеки краски и выцветшие на солнце пятна; выгребную яму не заставишь благоухать, сколько ни сыпь вокруг хлорной извести, жестяные раковины не будут блестеть, даже если натирать их зубной щеткой, а земляной плац останется пыльным, сколько ни поливай его водой из леек. Йока никогда не думал, что так болезненно любит чистоту. И в работе для него сущим кошмаром было надевать на себя грязную, пропахшую потом и болотной тиной робу с заскорузлыми рукавами и брезентовые штаны, с которых утром осыпа́лся засохший торф, стоило их встряхнуть. Если бы ему позволили, он бы стирал рабочую одежду каждый вечер, лишь бы утром эта грязь не касалась его кожи. А особенно мерзким было ощущение грязи под ногтями – напоминало бесконечный скрип железа по стеклу, от него по спине бежали мурашки.

Мечен остановил взгляд на одном из новеньких, попавших в колонию вместе с Йокой, но в другую группу.

– Два шага из строя. – Профессор нисколько не напоминал того подобострастного, виновато улыбающегося чудотворам подчиненного: здесь он был директором, и даже чудотворы-охранники посматривали на него с уважением.

Раньше Йока не задумывался о том, что среди чудотворов тоже есть начальники и подчиненные, все они казались ему равными, тем более что никаких знаков отличия их форма не предусматривала. И в колонии они держались немного особняком от мрачунов, вроде как не подчинялись воспитателям напрямую, но эта отстраненность пугала еще больше: если воспитатель делал замечание, то чудотвор обычно бил молча, не утруждая себя объяснениями, словно был безмолвным, но вовсе не бездумным орудием воспитателя. Не воспитатель указывал чудотвору, что делать, – чудотвор решал сам, наказать или нет, и если наказать, то насколько сильно. Йоке, конечно, объяснили, что мрачуны сами никогда не наказывают воспитанников только потому, что опасаются непроизвольного выброса энергии, это одно из правил безопасности, но от этого их молчаливые орудия – чудотворы – вызывали ужас ничуть не меньший. Голова сама уползала в плечи, когда чудотвор проходил мимо. За неделю Йока научился их бояться.

И теперь мрачуну Мечену достаточно было сказать два слова, чтобы к шагнувшему из строя парню подошел чудотвор и наотмашь ударил ремнем по лицу – тот упал на колени и прикрыл руками голову. Йока вздрогнул и зажмурился – он не успел к этому привыкнуть, и старался не смотреть в их сторону, и прикрывал глаза: чужой страх перед следующим ударом витал над плацем, все знали, что этого удара не будет, и парень напрасно сидит на земле и боится подняться, и это тоже наказание – бояться на глазах у всех, ощущать, что твое место – в пыли на коленях. Йоку пугала не столько боль, сколько невозможность сохранить лицо, невозможность доказать, что ты плевать хотел на их наказания. Как легко это давалось ему в Академической школе, где наказания были предметом гордости и поводом для соревнований!

Чудотвор поднял парня с земли унизительным пинком, а у того по губе стекала капля крови и на глазах чернотой наливался широкий рубец через всю щеку. Йока не хотел на него смотреть, потому что не мог не примерять этого на себя. Он на минуту даже забыл о присутствии Мечена, зато вспомнил о том, как проревел всю ночь, – от страха перед неминуемым наказанием. Но профессор сам напомнил о себе – короткой речью о скором прибытии в колонию ее куратора, господина Страстана. И Йока даже усмехнулся углом губ, вспоминая кобру и ужас на лице куратора колонии. Змай не мог умереть! Он вернется и отомстит им всем! И мрачуны-воспитатели, и чудотворы сами будут ползать на коленях от страха! Сами будут ползать! От этой сладкой мысли слезы едва не выступили на глазах, Йока сжал зубы, сглотнул и посмотрел на Мечена со всем возможным презрением. Да что Змай – Йока и сам может размазать директора колонии по стенке, навсегда отправить в клинику доктора Грачена: пускать слюни и ходить под себя. Странно только, что между Йокой и профессором всегда оказывался кто-то из чудотворов… Словно они читали его мысли…

Во время переклички Мечен лишь коротко взглянул на Йоку, когда дошел черед до его фамилии, не удостоив ответом взгляд, полный ненависти и презрения. Зато остановил воспитателя на фамилии «Мален».

– Мален, два шага вперед, – велел он словно нехотя.

Йока напрягся: Мален стоял в строю достаточно далеко, потому что строили ребят по росту, а он был невысок. Но ни один из чудотворов не направлялся в его сторону, и Йока немного успокоился. Вряд ли Мален всерьез воспринял клятву, данную ему Йокой, но Йока-то помнил о ней хорошо. Давая клятву, он еще не понимал, насколько она была легкомысленной и невыполнимой, и теперь с ужасом ждал мига, когда ее придется выполнять. И иногда сомневался в собственной смелости.