Дурнота подкатилась к подбородку и разлилась по голове. Пол качнулся, едва не ударив Войту в лицо. Вот только не хватало упасть в обморок, как девица… Войта разжал кулак и выставил руку навстречу качавшемуся перед глазами полу, оттолкнул его от себя изо всей силы. По полу стукнула и покатилась пуговица, добежала до сапога Достославлена, и тот издал какой-то странный звук – то ли тихо вскрикнул, то ли громко выдохнул… А пол все же ударил Войту, но не в лицо, а сбоку, в плечо.

Расторопный слуга совал Войте под нос нюхательную соль, и пришлось хорошенько врезать ему по руке, чтобы убрать от лица мерзко пахшую склянку, – склянка отлетела далеко в сторону, но не разбилась.

– Ну вот… – раздался над головой сахарный голос Достославлена. – Я же говорил – просто обморок.

Войта поморщился и сел. В кабинете никого больше не было – трое друзей благополучно исчезли. Он хотел было встать, несмотря на отвратительную слабость и озноб, чтобы немедленно уйти прочь – в свой пыльный заброшенный дом… Не успел – рядом с ним примостился Достославлен, сидя, а не стоя на коленях, отчего поза его была не менее смиренной.

– Доктор Воен… Доктор Воен, я негодяй…

– Негодяй? Нет, ты гнида, слизняк. До негодяя тебе еще расти и расти, – осклабился Войта. Что это вдруг Достославлен решил раскаяться? И тут вспомнил: пуговица. Пуговица, которую Глаголен не считал столь уж важной вещью и не советовал с ее помощью Достославлену угрожать.

– Хорошо! – с жаром согласился тот. – Я гнида! Слизняк! Согласен!

– Ты еще головой об пол постучи… – брезгливо выговорил Войта.

– И постучу! – воскликнул тот. – Что хочешь сделаю! Верни мне вторую пуговицу… Именем Предвечного молю: верни…

До чего же ушлый парень этот Достославлен – быстро сообразил, что вторую пуговицу Войта с собой не взял. А впрочем, почему сообразил? Ничто не мешало ему обыскать карманы Войты, пока тот валялся на полу без сознания. Друзей он выпроводить успел…

– Хочешь освободить Глаголена? – продолжал Достославлен с тем же жаром раскаянья. – Да нет вопроса! Я все устрою за один день! Завтра же утром Глаголен может отправляться в свой замок! Если хочешь, можешь уехать с ним, никто больше не заикнется о твоем предательстве, никто пальцем не тронет ни твоих родителей, ни братьев… Ты величайший ученый, доктор Воен, ты должен работать там, где добьешься большего!

Вот у кого надо было поучиться искренне заискивать и искренне льстить!

– А что ж ты, гнида, друзей-то своих выгнал? Надо мной ты при них глумился…

– Простите, доктор Воен… Простите! Я негодяй! То есть гнида. Слизняк. Да, слизняк! Но я не осмелился… при них обсуждать этот вопрос. Если бы я мог все исправить!

Он хочет войти в историю. Прославиться. Для суда пуговицы не обвинение, но, например, для Очена (как и для других многочисленных друзей) этого было бы достаточно – если и не поверить до конца в то, что Достославлен убил Трехпалого, то засомневаться. И никогда больше не восторгаться наивностью и непосредственностью Достославлена. Не говоря о том, что в историю Достославлен запросто мог попасть как подозреваемый в убийстве Трехпалого и других чудотворов. И если обоих Йергенов, и старшего и младшего, лишь восхитила бы находчивость Достославлена, то большинство друзей отвернулись бы от него с негодованием.

Стоит ли жизнь Глаголена того, чтобы Достославлен, как прежде, оставался для друзей наивным и безобидным парнем? Безусловно.

– У тебя есть такая возможность… – проворчал Войта, поднялся с пола, на котором неудобно было сидеть, и уселся обратно на пуф – теперь было без разницы, с какой высоты смотреть на Достославлена.

– Да! Я все исправлю! – воскликнул тот. – Только пожалуйста… Пожалуйста, не говори никому об этих пуговицах! Я умоляю, не говори! Я знаю, на твое слово можно положиться!

Ну да, можно. Но лучше для Достославлена будет, если Войта уберется из Славлены вместе с Глаголеном и никогда больше тут не появится… Конечно, проще всего ему Войту убить, но тогда второй пуговицы он не получит никогда.

– Ты получишь вторую пуговицу, когда мы с Глаголеном будем в дне пути от Славлены. Можешь положиться на мое слово, я никому ничего не скажу. Но если ты когда-нибудь еще встанешь у меня на дороге…

Почему Войта раньше не подумал о пуговице? Положился на слова Глаголена о бессмысленности этого шага? Глаголен не знал Достославлена так, как его знал Очен. Не подозревал о желании этой гниды войти в историю и быть любимым друзьями… Выходит, Очен оказался прав – насчет наивности и непосредственности.

– Нет-нет, я не встану! Доктор Воен, ты великий ученый, лучший из умов Обитаемого мира! Я никогда не встану у тебя на дороге, и даже наоборот, я всегда, слышишь, всегда буду к твоим услугам! Я многое могу и буду рад когда-нибудь еще быть тебе полезным!

– Ты же понимаешь, что вторая пуговица спрятана в надежном месте. К ней приложена бумага, разъясняющая суть важности этого предмета. Ни под какой пыткой я не открою места, где она спрятана, – потому что от нее зависит жизнь моих детей. Ты веришь в это?

– Разумеется! Конечно верю! Доктор Воен, было бы глупо рассчитывать, что ты предашь своих детей даже под пыткой… Да я и не собираюсь! Мне гораздо проще добиться освобождения Глаголена! Я уже все продумал. Никто не обвинит тебя в предательстве – мы объявим, что ты, рискуя собой, отправляешься в замок Глаголена, чтобы до конца выведать тайны ученого мрачуна и построить на этом нашу собственную магнитодинамику, магнитодинамику чудотворов, раздел прикладного мистицизма! Никто не обидит твоих родственников, оставшихся в Славлене, даже наоборот: их ждет лишь почет и уважение!

Он захлебывался идеями и размахивал руками.

– Сядь в кресло, Достославлен… – поморщился Войта. – Мне-то не надо, чтобы ты ползал передо мной на карачках. Освобождения Глаголена мне от тебя вполне достаточно. Кстати, если что: Глаголен на суде рассказал бы о том, где он нашел эти пуговицы.

– Никакого суда не будет. Пусть отправляется в свой замок! Мы не можем позволить мрачунам убивать детей-чудотворов! Это было бы чудовищно!

– Ага, – кивнул Войта. – Послушай. Не знаю, облегчит ли это твою задачу, но… Я не предавал Славлену, и, в отличие от тебя, мне на нее не наплевать. Я тут собрал одну штуку… Называется магнитофорная махина. Сама по себе она совершенно бесполезна, но использует накопители энергии, позволяющие зажигать солнечные камни в отсутствие чудотворов. Понимаешь? Даже Глаголен признал, что, имея такую банку, ему не нужен десяток пленных чудотворов – достаточно одного.

Достославлен думал недолго: лицо его озарила понимающая улыбка.

– Потрясающе! Войта, это потрясающе! Можно продавать банки, заряженные энергией чудотворов! Войта, ты представить себе не можешь, какие перспективы открываются перед чудотворами! Ты настоящий волшебник, ты умеешь творить чудеса!

– Доктор Воен, неужели ренты, которую я тебе пожаловал, не хватило на покупку хотя бы телеги? – ворчал Глаголен, сидя в седле не такой уж плохой лошади, по меркам Войты. – Про карету я не говорю – но телега-то, телега!

– Глаголен, я был уверен, что вы любите ездить верхом. И потом, я предполагал, что вам захочется уехать из Славлены как можно быстрее. Мне, во всяком случае, хотелось именно этого.

Войта в самом деле спешил и, давая лошади передохнуть, еле сдерживался, чтобы не пустить ее вскачь – не мог долго ехать шагом. Да, он выспался перед дорогой, но во сне видел Ладну, слышал предсмертные крики детей и не мог проснуться, чтобы избавиться от кошмара.

– Я старый больной человек, у меня и без того развивалась подагра, а несколько дней, проведенных в сырости, на каменном полу, не прибавили мне здоровья.

Он сидел в седле прямо и ехал верхом с видимой легкостью, как рысью, так и вскачь.

– А я, значит, не расстарался хорошенько для своего благодетеля? – фыркнул Войта.