– И лошадь эта годится только на мясо… – продолжал ворчать Глаголен.

– Может, вам и в моей одежде ехать зазорно? Так поезжайте в исподнем, все сразу догадаются, какой вы богатый и знатный господин. Что же до лошади, то я предложил бы вам идти до замка пешком, но боюсь явиться туда раньше вас.

– Ехать на этой кляче до замка я не собираюсь – в Храсте осталась моя карета. Ночевать мы там не будем, сразу поедем дальше.

Последние слова Глаголена напугали Войту. До назначенного в письме срока оставалось четыре дня, но если Глаголен считает нужным поспешить, значит Ладне и детям все еще угрожает смерть…

Они помолчали.

– Глаголен, расскажите, если вас не затруднит, как вам удалось силой и угрозами заставить меня создать теорию предельного сложения несущих? Когда меня спросили об этом, я ничего толкового придумать не смог. А мне говорили, что ваш рассказ был подробным и красочным.

Нет, препирательства с Глаголеном не помогали отвлечься от мыслей о семье.

Тот усмехнулся.

– О, да! Я с радостью поведал твоим друзьям-чудотворам свои многолетние чаянья. В подробностях и красках рассказал, что бы я с тобой сделал за твое глупое упрямство и вздорный характер.

– И что же заставляло вас столько лет держать свои чаянья при себе?

– Обычно я стараюсь не совершать бессмысленных действий. А наказывать тебя или принуждать – действие совершенно бессмысленное. Но твои друзья об этом не знают, потому и поверили в мой рассказ. Между прочим, Достославлен пытался убедить меня, что ты на коленях умолял его спасти твоих детей, но я сразу понял, что дело в найденных мною пуговицах.

При этом Глаголен покосился на Войту, будто хотел о чем-то спросить.

– Глаголен, вы можете представить, как я кого-то о чем-то умоляю на коленях? – усмехнулся Войта.

Глаголен снова повернул голову, и лицо его на миг исказилось болезненной гримасой, он покивал каким-то своим мыслям и сказал с прежней непринужденностью:

– Разумеется, нет! Такого подвига твоя жена и дети никогда от тебя не дождутся.

В Храсте не задержались ни на минуту: Глаголен лишь переоделся и нанял второго возницу, отдав приказ ехать без остановок и менять лошадей при каждой возможности. По его расчетам, до замка они должны были добраться не позже, чем через сутки.

Карету трясло и подкидывало на ухабах, и Войта был уверен, что не уснет ни на миг. Однако Глаголен взялся рассказывать какую-то занудную историю из жизни своего далекого предка, и под его размеренный рассказ Войта сначала безудержно зевал, а потом задремал незаметно для самого себя. Ему снился побег из замка, и будто бежит он не один – тащит за собой Ладну, а Румяну несет на руках. До леса остается не больше сотни шагов, когда на пути возникает воевода замка и глумливо скалится:

– Ну что, попался, Белоглазый?

Тянется и хочет вырвать Румяну у Войты из рук, но Войта держит крепко. Воевода не отступает, тянет малышку за руку все сильней, пока не отрывает ребенку руку. Страшно кричит Ладна, из обрубка толчками выплескивается кровь, а Войта, как дурак, выхватывает оторванную руку у воеводы и пробует приладить ее на место, привязать рушником. И, повернув мертвую уже девочку лицом к Ладне, бормочет:

– Вот, гляди, все хорошо, ничего не случилось…

Дурнота подкатывает к горлу, и Войта понимает, что сейчас снова упадет в обморок, как девица. Тогда оторванная рука отвалится и Ладна раскроет его обман…

– Доктор Воен, что-то подсказывает мне, что тебе лучше проснуться, – раздается голос над головой. Воевода толкает Войту в плечо, и, падая на бок, тот в отчаянье кричит:

– Нет! Убери руки! Убью!

Крик получается совсем тихим и невнятным, но Войта добавляет к нему удар чудотвора, кривой и не очень сильный, и только потом понимает, что воевода мрачун и удар ему не страшен.

– Доктор Воен, ты в самом деле задумал меня убить?

Войта раскрыл глаза. Карету все так же подбрасывало на ухабах, над сиденьями горели две свечи, а прямо перед глазами белело озабоченное лицо Глаголена.

– Ох, Глаголен, какая же ерунда мне приснилась…

– Могу себе представить. Доктор Воен, я должен тебе кое-что сказать. Право, не знаю, обрадую я тебя или огорчу…

– Что случилось?

– Ничего не случилось. Ты только что попытался сразить меня ударом чудотвора. Но, к счастью, твой удар не может причинить мне вреда, и я, как видишь, остался жив и здоров.

– Этого не может быть, – усмехнулся Войта.

– Отчего же? Я вполне допускаю, что без подкрепления внутренний страх перед побоями за удар рано или поздно иссякнет.

– У меня нет никакого страха перед побоями за удар… – Войта попытался ударить Глаголена в грудь – как всегда, ничего не вышло.

– Ты не осознаёшь этого страха. Я бы сказал, что это не твой страх, а страх твоего тела, которое отказывается тебе подчиняться. Так вот, рано или поздно тело забудет о побоях и способность к удару вернется. Я не утверждаю этого, я лишь предполагаю, что это возможно.

– Эх, вашими бы устами да мед пить… Я долго проспал?

– С четверть часа.

– Едрена мышь… Мы ведь не может ехать быстрей?

– Увы. Но я надеюсь, что мы не опоздаем. Тебе не кажется, что здесь слишком холодно и стоит растопить печку?

– Нет. Но если хотите, я это сделаю. Раз вы такой старый и больной человек.

За всю дорогу уснуть ему больше не удалось ни разу.

Отец с отрядом друзей успел подойти к замку до возвращения Глаголена – все же выступили они из Славлены почти на сутки раньше. Не таким уж малочисленным был его отряд – к старым воякам присоединились их сыновья, и всего под стенами замка стали лагерем около сорока чудотворов. Пожалуй, именно этого Войта и опасался: не хотелось ни потерь в отцовском отряде, ни ответного гнева воеводы, который запросто мог убить Ладну и детей только в отместку за неожиданное нападение.

Было раннее утро, только-только занялся рассвет. Ночной заморозок, первый той осенью, покрыл инеем траву, в лагере чудотворов дымились угли догоревших костров, а переполох уже начался – колеса кареты грохотали так, что не проснуться было невозможно.

Войта выпрыгнул из кареты, не дожидаясь, пока возница ее остановит, раскроет двери и выдвинет лесенку. Чуть не растянулся на земле, чудом удержав равновесие.

Отец спал в кожаной броне… Соскучился, должно быть, по далеким походам. В ней он и выскочил из шалаша навстречу карете, босиком и в подштанниках. Войта поспешил ему навстречу.

Глаголен сошел на землю через минуту, гордо и неторопливо. А мог бы не сходить – возница уже требовал опустить мост и открыть ворота.

– Глаголен, это мой отец, – сказал ему Войта. – Можете называть его господин Воен.

Отец смерил Глаголена настороженным взглядом и с достоинством кивнул.

– Я от всей души благодарю вас за бумагу с последней волей, которая привела нас к стенам замка, – задрав подбородок, продекламировал он. – И весьма рад, что эта воля все же не стала последней…

– Доктор Воен. – Глаголен повернулся к Войте. – Тебе стоит поучиться учтивости у своего отца.

– А ты, негодник, презрел отцовский приказ? Пошел на поклон к Достославлену?

– Бать, иди обуйся, ноги отморозишь. Ну и штаны тоже надень…

– Поговори мне! – Отец погрозил Войте пальцем. Тот не стал смеяться.

Заскрипели шестерни, опуская мост, стукнули засовы, запиравшие ворота. Ну же! Сколько можно ждать? За сутки с лишним пути Войта извелся так, что перестал отвечать на подначки Глаголена… Наверное, неучтиво будет зайти в замок раньше него, но если Глаголен не поспешит, Войта плюнет на учтивость… Которой надо поучиться у отца… Впрочем, Глаголен решил отца переплюнуть и, тоже задрав подбородок, гордо изрек:

– Господин Воен, я приглашаю вас и ваших друзей в замок и заверяю, что моим гостям там никто не причинит вреда. Но и вы пообещайте мне, что ваш отряд не воспользуется моим гостеприимством мне во зло…

Войта не стал ждать, когда они закончат состязаться в учтивости, и взошел на мост, едва тот стал на место. Первый, кого он встретил, входя в ворота, был воевода замка…