Волче проснулся, когда она вернулась, и очень строго велел ей идти в постель, а не сидеть на полу.

– Вы как баба Пава… – улыбнулась Спаска, но вдруг вспомнила непристойно задранную рубаху, свесившуюся с кровати голову и невидящий взгляд няньки. А потом и нож в глазу у Верушки.

Ей снова приснился человек с соколом на краге, читавший список гвардейцев. И проснулась она от собственного вскрика, в темноте отдельной спальни, – ставень был прикрыт и свечи не горели. Она хотела вскочить с постели – убедиться, что это был сон, что Волче жив и рядом с ней. Но Спаска вспомнила, что собиралась не двигаться полчаса… Страх из кошмара сменился страхом перед одиночеством, она никогда не любила оставаться одна в комнате – ей гораздо лучше спалось под шум пирушек отца. Не выдержав и пяти минут неподвижности, Спаска поднялась и прямо в рубахе, босиком пошлепала к Волче. Сиделка кивнула ей и поспешила к выходу.

– Пол каменный, холодный, – сказал он. – Змай не разрешал тебе ходить босиком.

– Он считал, что от этого на ногах будут цыпки, а это ерунда. – Спаска присела в мягкие перины, постеленные у изголовья. – Я хочу скорее с вами пожениться. Чтобы мы спали вместе.

Волче уставился на нее изумленно, будто она сказала какую-то скабрезность, которой он от нее не ожидал.

– Я боюсь спать одна в комнате. Верней, не спать, а просыпаться.

Заявление Важана и смутило Крапу, и заставило сомневаться, но когда Хладан спросил о Йелене, Крапа догадался: заявление Важана – ответ на сообщение о разрушении храмов. Скорей всего, Хладану доподлинно известно о встрече профессора с судьей. Но как невозможно Хладан проницателен! Сверхъестественно догадлив.

Разумеется, Явлен немедленно донес храмовникам о возможном крушении храма Чудотвора-Спасителя. И если до этого они колебались, рассчитывая получить Спаску в свое распоряжение, то теперь у них не осталось сомнений: девочку необходимо уничтожить. Любой ценой. Впрочем, у них была для этого и более веская причина, чем домыслы Хладана: они ждали появления Спаски на стенах замка Сизого Нетопыря и боялись второго удара по складам с боеприпасами.

А Государь как будто ничем не выдал своих планов, сосредоточив войска на подступах к замку – не менее пяти армейских легионов, собранных в основном из наемников, – Храм противопоставил ему три гвардейских легиона (в том числе рухский и лиццкий), наемный легион и бездымный порох.

И тем не менее дата крушения храма Чудотвора-Спасителя была назначена: двадцать первое сентября. Об этом неожиданно узнал Явлен – скорей всего, обменялся информацией с Особым легионом. Семнадцатого числа армейским войскам предписывалось покинуть земли Чернокнижника, прибыть в Хстов они должны были вечером двадцатого.

Уводя войска с земель Чернокнижника, Государь оставлял замок уязвимым – по сути, жертвовал замком в пользу Хстова. Но и первый легат гвардейцев не был дураком, чтобы отдать Хстов за столь сомнительный трофей. В Хстове Храм терял преимущество, которое давал бездымный порох – в уличных боях пушки бесполезны, – а потому начать военные действия храмовники должны были в ближайшие дни, чтобы не выпустить армейские легионы с Выморочных земель.

Прошло два дня после «блестящего» выступления Инды в Думе, и Афран наконец-то прислал решение: с первого сентября Инда официально становился консультантом децемвирата и вступал в «совет тридцати» полноправным членом. К тридцать первому августа ему предписывалось явиться в Афранскую Тайничную башню для принятия посвящения.

Несмотря на публичное заверение общественности в отсутствии угрозы, децемвират прислал Приору категоричное распоряжение: второго сентября начать полную эвакуацию населения в горные районы Натании и завершить ее к пятнадцатому сентября. Была в приказе и еще одна деталь: не чинить никаких препятствий (и тем более вреда) приемнику мрачуна Йоки Йелена – официально и за подписью Гроссмейстера. Впрочем, Назван все равно ничего не смог сделать, и вряд ли обстоятельства были против него.

А Явлен сообщил дату крушения храмов Хстова – после завершения эвакуации оставалось довольно времени и на устранение нештатных ситуаций, и на вывоз ценностей.

Вот только Триумфальную арку с площади Айды Очена (Чудотвора-Спасителя, ха!) не вывезти в горы Натании. И колоннаду царского дворца, и берега Лудоны, деревья и пруды из парка Светлой Рощи… Не вывезти свежесть северной весны и печаль северной осени, блеклых полутонов здешней природы, туманных рассветов и солнца, уходящего в Беспросветный лес.

Да, когда-нибудь (если Йока Йелен, конечно, прорвет границу миров) здесь снова поднимутся леса и рощи, будут выстроены дома, вокзалы, триумфальные арки, заводы и школы, разбиты парки, выкопаны карьеры и пруды. Но Инда до этого времени не доживет. И вряд ли когда-нибудь снова будет ждать Ясну Йеленку в увитой плющом беседке посреди сада. И вряд ли следующий апрель будет похож на предыдущий – солнечных дней в Обитаемом мире заметно убавится.

Это осень. В начале осени всегда кажется, что кончается жизнь. Инде не хотелось уезжать даже на пять дней, ему казалось, что некуда будет вернуться. Но он собирался выехать в Афран в ночь на двадцать девятое, чтобы тридцатого к вечеру быть на месте. Кроме посвящения, следовало еще позаботиться о безопасности собственной семьи…

Обещанные мозговедами шесть дней, необходимые младшему Горену на восстановление сил, истекли очень кстати – Инда надеялся узнать что-нибудь сто́ящее перед тем, как доберется до Афрана, это (как всегда почему-то) казалось ему важным. Развязывало руки?

В клинике Инда пережил много неприятных минут, у Горена в самом деле случился удар. Нет, Инда не испытывал угрызений совести (только ненависть к Вотану), он боялся одного: Горен умрет, но так и не вспомнит, что за письмо бесследно исчезло из кабинета его отца. Настолько важное письмо, о котором Горена-младшего заставили забыть. Впрочем, если Горен и вспомнил о чем-то, то все равно не мог об этом сказать, и врачи не гарантировали Инде, что он вообще когда-нибудь заговорит, даже если выживет.

Речи о возвращении Горена в Надельное не шло, врачи забросали Инду умными словами: «аневризма», «гипертензия», «ликвор». Понял он, пожалуй, только «повторное кровотечение». Из Центральной славленской больницы вызвали трех лучших специалистов, включая нейрохирурга, и требовать у врачей спасения жизни Горена было бессмысленно – они и так делали все возможное. Успокаивало лишь то, что Вотан тоже должен был уехать в Афран.

Зной обрушился на Инду при выходе из вагона, хотя время двигалось к закату. Будто от печки, от белой мостовой волнами поднимался жар, белые постройки (традиционные здесь) слепили глаза, сухие желтые травы стелились по железнодорожной насыпи, ветви фруктовых деревьев гнулись под тяжестью перезрелых плодов и едва не дотягивались до земли из-за глухих беленых оград. Здесь ничто не говорило о приближении осени.

Загорелые до черноты сыновья с выбеленными солнцем волосами, молодая (гораздо моложе Ясны), красивая и умная (намного умней Ясны) Чарна Хладанка, скромный (белого цвета) дом над морем, мраморная лестница с террасами, спускающаяся к набережной (его, Инды, личной набережной), яхта под поднятым парусом у причала… Сыновья ждали приезда отца…

Он не стал обманывать их чаяний и согласился выйти в море на яхте. Наверное, в последний раз в жизни. В кармане у Инды лежало три билета до Натана, на завтрашний дневной поезд.

Белые дворцы и храмы прошлого, культурное наследие Элании, так хорошо видимые с воды, всколыхнули в его сердце сожаление, но не боль. Да, история Славлены не столь богата и глубока, но у Славлены тоже есть история. И ее небогатую историю принесут в жертву эланским дворцам и храмам.

Солнце быстро упало за горы – раз, и нет его… Сияющая Тайничная башня на Тигровом мысе послужила яхте маяком, когда стемнело.