Млад вздохнул и улыбнулся - она на самом деле боялась за него.

- Что ты улыбаешься? - не поняла она. - Что смешного ты в этом увидел?

- Не бойся за меня, со мной ничего не случится, - Млад погладил ее руку, - никто меня не отравит, не убьет и не осудит. Вот увидишь. Я не могу быть преемником Белояра.

- Даже если это так, не смей и думать о том, чтоб оговорить себя в суде! Это плевок в лицо людям, которые защищают тебя. Ты расстроишь их замыслы, ты…

А Родомил - это человек, который его защищает?

- Мне не нужна защита. И мне нет дела до их замыслов. Превратить смерть мальчика в игральную кость, устроить из нее представление… Это гнусность, тебе не кажется?

- Младик, ты передергиваешь. Это не так. Пойди и поговори с Родомилом, пока он не уехал. Пусть он объяснит тебе, в чем дело, если ты не хочешь слушать меня.

- Этого мне только не хватало, - проворчал Млад.

- Тогда хотя бы сообщи ему о своем решении. Это будет честно. Пусть он заранее знает…

Млад подумал вдруг, что дело вовсе не в перепродаже Мишиной смерти, и не в politiko, не в игральных костях, - все это его собственные отговорки. Ему страшно бередить рану, страшно вспоминать, страшно ощущать себя виновным и оправдываться при этом. Проще и честней признать себя виноватым сразу. И если это рушит какие-то замыслы главного дознавателя, то никто его не просил Млада защищать…

- Хорошо, я пойду и скажу об этом Родомилу, - он скрипнул зубами и поднялся, - пусть он знает об этом заранее.

Дана тоже встала с места и пошла вслед за Младом.

- Я тебя провожу, - сказала она, когда он начал надевать валенки.

- Я не заблужусь, - ответил он не очень-то любезно.

- Тогда я постою на крыльце.

Он смягчился и, выпрямившись, приобнял ее за плечи:

- Ты простудишься. Там сильный ветер.

- Младик… - Дана опустила голову ему на грудь, - я почему-то боюсь за тебя сегодня.

Он не мог ее не поцеловать. Может, из-за его глупой ревности, может, потому что они так давно не оставались наедине, но в тот вечер она казалась ему удивительно красивой и желанной. И шел он к ней вовсе не для разговоров, которые могут услышать шаманята…

И опять все получилось как-то глупо, потому что валенки он так и не снял. И, вместо того, чтобы насладиться любовью на ее широкой постели под пологом - как у княгини - не думая о времени, они творили любовь у двери, на узкой лавке под шубами, торопясь насытиться друг другом, стискивая друг друга в объятиях, изнемогая от близости, мучаясь невозможностью раствориться в чужом теле, тоскуя друг о друге в миг самого тесного соития. Словно боялись друг друга потерять. А потом долго молчали и не спешили разомкнуть объятья. Пока валенок, соскользнувший с ноги, не упал на пол.

- Чудушко мое, - Дана вытерла набежавшие на глаза слезы. - Вот за это я тоже тебя люблю - десять лет как в первый и в последний раз…

Разговор с Родомилом получился совсем не таким, каким его представлял себе Млад. Ему показалось, главный дознаватель давно ждал этого разговора и готовился к нему. Узнав о решении Млада признать себя виновным в смерти ученика, он только махнул рукой и сказал, что это неважно. Но добавил:

- Не вздумай только признаться в том, что Сова Осмолов говорил о тебе правду, если захочешь поскорей завершить княжий суд.

А после этого долго расспрашивал Млада о ночи перед вечем, о студентах, пытавшихся поджечь терем выпускников, и о Градяте: той ночью и на следующий день, о его друзьях, об их связи с Совой Осмоловым. А главное - об их странной potentia sacra. Потом они вернулись к гаданию: Родомил выяснял подробности, он искал источник этой странной силы и цеплялся к каждой мелочи, сказанной Младом.

- Понимаешь, Борис стремился к миру с татарами, он понимал, что, объединившись против нас, они будут представлять для Руси серьезную угрозу. Он действовал на основе «Divide et impera[91]». Амин-Магомед был предан ему, - во всяком случае, союз хана и князя мешал объединению татар. И в одночасье этот союз разрушили. Не думаю, что Сова Осмолов думал об этом, когда подхватывал идею войны с татарами. Борису требовалось время укрепить Русь на западных границах, шла война с Литвой. Теперь мы вынуждены все силы бросить на восток. Я не верю в случайности, столь счастливые для наших врагов. Я не верю, что Амин-Магомед хотел убить Бориса. Нас обманули. Наша ссора с Казанью выгодна всем, кроме нас и самого Амин-Магомеда. Потому что под дланью Крымского ханства он у власти не удержится. А когда с Крымом объединятся Астрахань и Ногайская орда, все начнется сначала. Нас раздавят или с запада, или с востока. И я хочу знать: что за сила позволила обмануть сорок волхвов и кто направлял эту силу? Крымский хан, шведский король, поляки, литовцы, немцы? Кто? А может, это дело рук Москвы? Киева? Владимира? Кому не дает покоя власть Новгорода над Русью? Чего и от кого ждать завтра? Кто послал этих странных людей, которых никто не видел после веча? И, в конце концов, кто убил Бориса? Впрочем, это как раз неважно, это мог сделать и Ивор…

Млад слушал и кивал: наверное, Белояр рассуждал так же. Вече поверило бы волхву, но не станет слушать главного дознавателя.

- Вам нужен новый Белояр? - спросил он у Родомила, поморщившись.

- Не помешал бы, - откровенно ответил тот, пожимая плечами. - Скажу больше: нам скоро явят нового Белояра. Придет он из какой-нибудь глуши на помощь Новгороду, в белом армяке с непокрытой головой. Только с бородой…

- Почему с бородой? - не понял Млад.

- Потому что наши волхвы бороды бреют, а эти странные люди с силой волхвов все как один носили бороды. Впрочем, возможно, новый Белояр ею пожертвует… Хотелось бы их опередить. Но я не такой дурак, чтобы предлагать лицедейство истинному волхву. Всем ясно, ни один волхв на это не согласится. На то вы и волхвы, вас же боги проклянут после этого. Так что пока я ищу не мнимого Белояра, а волхва, равного ему по силе. Который не побоится спросить у богов, что это за potentia sacra и как мне ловить ее за хвост.

- Боги не вмешиваются в людские дела, - тут же ответил Млад. Не хотел бы он оказаться на месте того человека, которому это поручат.

- Я знаю, не вмешиваются. Но откуда тогда взялись эти люди? Кто дал им силу волхвов? Кто, как не боги, может наделять этой силой людей? Вот об этом, я думаю, спросить нестрашно. Не ответят - будем искать другие пути. Попробуешь? - Родомил посмотрел на Млада испытующе.

- Я? - Млад распахнул глаза. - Я очень слабый волхв-гадатель. Я по силе близко не стоял к Белояру!

- Ты шаман.

- Я вызываю дождь! Не более!

- Но боги слушают тебя, или я не прав? И не говори мне о своей слабости. Я видел твою силу на вече. И перед вечем в университете ты остановил толпу, ты переиграл чужака, разве нет? Заметь, Белояр убийцу не переиграл.

- Потому что чужак не разглядел во мне шамана. Потому что среди них наверняка тоже есть сильные и слабые и против меня выставили слабого. А против Белояра - сильного. Это ничего не говорит о моей силе!

- Говорит! Говорит. На следующий день, на вече, они уже знали, на что ты способен. И не остановили тебя.

- Они думали, я умру. Они думали, я побоюсь это сделать, чтобы не умереть.

- Но ты не умер, верно? А кто-нибудь на твоем месте смог бы трижды за сутки поднимать в себе такую силу? Я, конечно, ничего в этом не смыслю, но могу определенно сказать: нет, никто бы не смог. Гадание, где ты сумел противиться и мороку, и Белояру, толпа поджигателей в университете и, наконец, вече! И ты будешь рассказывать мне, какой ты слабый волхв-гадатель? Да никто не знает, на что способен шаман со способностями волхва! Потому что таких нет! Может, как гадатель ты слаб, может, как шаман ты только вызываешь дождь, но кто тебе сказал, что слияние этих сил не даст новую силу? Измерить которую никому еще не удавалось? А?