Ползти в город на карачках Полоз не рискнул и дождался, пока сможет стоять на ногах. Но как только почувствовал, что в состоянии пройти больше десятка шагов, ночью потихоньку оделся и покинул добрую вдову, про себя желая ей всего наилучшего.

Жидята не спал: он любил засиживаться допоздна, но и по утрам никогда не вставал рано.

- Я думал, ты убит. Ходили слухи, что в Урде тебе проломили голову, - встретил он Полоза.

- Что-то у этих слухов слишком длинные ноги… - проворчал Полоз и поспешил сесть. - Но голову мне действительно проломили. Дай мне воды.

- Может, горячего вина? - участливо предложил Жидята. - На улице мороз.

- Я как ущербный, мне воды. Не тяни, говори. Я же вижу, тебе есть что сказать.

- Жмуренок в тюрьме, - Жидята протянул ему кружку.

- Я в этом и не сомневался…

Полоз сделал два больших глотка и поставил кружку на стол. Надежда, похожая на робкий язычок пламени, вздрогнув, погасла, и вместо огонька вверх взвился едкий дымок горечи.

- Медальона у него не было, - поспешил добавить Жидята.

- Это точно?

- Его обыскивала стража, а не тюремщики, с ними всегда можно договориться. А еще… У нас тут что-то вроде военного положения. Они ждут, что мы откроем медальон. Набирают по деревням новых стражников, а всех ущербных из деревень отправляют по домам.

- Они преувеличивают наши возможности… - с горечью сказал Полоз.

- Они перестраховываются, - пожал плечами Жидята, - но это значит также, что медальона у них нет.

- Я думаю, это дело времени, - Полоз сжал губы.

- В этом никто не сомневается. На послезавтра назначен малый сход.

- Ты что? - Полоз привстал. - Почему я ничего не знаю?

- А где ты был? Никто не верил, что ты жив.

- И что мы будем обсуждать?

- Жмуренка и медальон, - ответил Жидята, - что нам еще обсуждать?

- Где будет сход?

- Здесь. На послезавтра - потому что раньше не все успеют подойти. Давай-ка я поставлю самовар, поешь, попьешь чаю и спать. Лицо-то у тебя белое совсем.

Жидята встал и подкинул дров в печку, старательно отводя глаза.

- Есть не буду, а чаю попью, - сказал Полоз и решился спросить. - Ты про Жмуренка что-нибудь узнавал?

- Его допрашивает Огнезар, сам. От меня просто шарахались, когда я пытался что-нибудь выяснить. Он же у нас государственный преступник номер один. В лоб, за деньги, никто ничего не скажет. Знаю, что в общей камере его нет. Они тоже не дураки: разбойников в тюрьме не меньше полусотни, лагеря по три раза за зиму меняли места.

- Из наших есть кто-нибудь? - спросил Полоз.

- Нет, вы сразу ушли далеко и с провиантом. Они ослабить нас хотят, они боятся… Так что Жмуренок в одиночке, скорей всего. Это же очень давит. В камере и поддержат, и перевяжут, и покормят. Он же ребенок еще, как ему там, одному-то? - Жидята шумно сглотнул. - Я ж с пеленок его знаю…

- Я попробую завтра, у меня есть свои люди, - вздохнул Полоз. - А что Жмур?

- Жмур лежит четвертый день.

- Ранен?

- Нет, оглушили слегка. Он… он переживает. Знаешь, у ущербных ведь тоже душа болит. Как умеет, конечно, но болит. Может, сильней, чем у нас. Когда ее рвут-то в разные стороны. Нормальный человек бы поплакал, а он и плакать толком не умеет.

Полоз вздохнул: обрубок души. Говорят, отрубленная рука болит всю жизнь. И ничего с этим не сделаешь - не вылечишь, припарку не положишь. Может, и у Жмура так же? Души нет, но она болит?

Тюремщик сидел перед Полозом и пил пиво. Он привык к своей работе, он привык рассказывать родственникам об арестантах, он оставался спокойным и невозмутимым. Полоз дождался, когда хозяин пивной отойдет от их стола, пригубил пиво и спросил, стараясь не привлекать к себе внимания:

- Узнал?

- Узнал… Трудно было: он в холодной. Его допрашивает сам Огнезар. А каты, знаешь, народ не очень разговорчивый, - тюремщик вздохнул.

- Сколько? - устало спросил Полоз. Внутри все дрожало: ну же! Все еще допрашивает?

- Ну, пару серебреников накинь.

- Возьми, - Полоз выложил из кармана три серебреника и припечатал монетки к столу.

Тюремщик посмотрел на них, две сгреб рукой, а третью пальцем подвинул обратно Полозу.

- Мне лишнего не надо. Пока от него ничего не добились. Кат говорит, Огнезар нервничает. Он думал, что парень быстро сломается, начинал помаленьку. Тот и вправду едва не сломался поначалу. Его сперва тридцать часов без воды в кандалах держали, к стене прикованного, в холодной, а потом сразу мучить начали. Конечно, мальчик испугался. Но потом ничего, взял себя в руки, смирился, что ли…

- Сильно мучают? - спросил Полоз, стараясь оставаться равнодушным.

- А ты как думал? Государственный преступник… Вчера на дыбе висел. Кнутом его били.

Полоз охнул и закусил губу. Это слишком, для мальчика - это слишком. Что же, благородный Огнезар не видит, что перед ним ребенок?

- Его в застенок ведут - он боится: плачет, рвется. А как Огнезара видит, сожмется весь и молчит.

Полоз скрипнул зубами и стиснул кулаки. Мелькнула мысль напасть на Огнезара, когда тот поедет домой. Хороший бросок гири цепа, и никакая охрана ему не поможет. Впрочем, смысла это не имело: они боятся, что медальон откроют, и подлорожденного мальчишку не пожалеет никто. Огнезара быстро сменит кто-нибудь другой, не менее хитрый и жестокий.

- Я могу поговорить с катом?

- Нет, он живет при тюрьме. Его никуда не выпускают сейчас, приказ благородного Огнезара. Могу передать что-нибудь. Еды хорошей, одежды… Но ничего запрещенного, а то сам на дыбе окажусь завтра.

- Да. Конечно, - Полоз вскинул глаза и полез в котомку, - у меня есть… Вот…

Покупки показались ему такими жалкими, даже издевательскими.

- Тут молоко, он любит молоко. И гусятина. Ты попроси кого-нибудь, пусть его покормят, а?

- Покормят, не беспокойся. Но лучше бы ему курицы вареной, а не гусятины. И яблок.

- Я завтра принесу. Ты спрашивай, каждый день спрашивай, ладно?

- Если спросят - кто передал?

- Жмур, - не задумываясь ответил Полоз.

- Да, чуть не забыл. Ищут его мать и сестер. Благородный Огнезар сначала хотел парня пытками отца припугнуть, но подумал и решил, что этим его не проймешь - поздно. Мальчишка еле дышит. Если не его, а отца пытать начнут, он только вздохнет с облегчением. А мать - она мать и есть…

Полоз вышел из пивной на главной площади, и взгляд его уперся в белое полотно размером в сажень: Жмуренок смотрел на него, виновато насупившись. Полоз запрокинул голову - на портрете, нарисованном черной краской, ему привиделись янтарные глаза с зелеными прожилками. Он посмотрел на желто-серую тюрьму за высокой оградой… Пятьдесят шагов, всего пятьдесят шагов…

Сколько раз он смотрел на это здание и сколько раз сжимал кулаки от бессилия… Сколько его друзей выходило оттуда чужими людьми - непонятными, с пустыми глазами… Ущербными. Мимо него прошел тюремщик и направился к воротам, унося в узелке флягу с молоком и гусиные ножки. Что еще сделать для мальчика? Полоз бы охотно поменялся с ним местами, он был готов прямо сейчас взять тюрьму приступом. Некстати вспомнилась дурацкая записка на снегу. ПОЛАС… Полоз нервно захихикал, зажимая рот рукой, и вдруг понял, что не смеется, а плачет.

Он знал, что сделать ничего нельзя. Из тюрьмы еще никто не убегал. Если бы это было возможно, не превращали бы вольных людей в ущербных. Только одно - найти медальон. И дать знать парню, что тайник пуст. Но и это не спасет. Если медальона не найдут, ему просто не поверят. А это еще хуже - тех, кто начинает говорить, мучают сильней, чтоб дожать.

Полоз выбрался за городскую стену и дошел до старого дуба. Нет, медальона там не было. Где еще? Куда он мог его деть еще? Надо предупредить Жидяту о семье Жмура.

Жмуренок молчал, и Огнезара это выводило из себя, хотя он знал: нельзя испытывать ненависти к допрашиваемым, даже злиться на них нельзя! От этого начинаешь действовать необдуманно! Надо понимать их мотивы, надо влезать в их шкуру, чтобы добиваться результатов. Жмуренку будто кто-то запретил говорить о медальоне, внушил, что этого делать нельзя, - уж не Полоз ли? И запрет этот оказался столь мощным, что его не пробил кнут и не прожгло каленое железо. И есть четыре способа этот запрет преодолеть. Во-первых - мать, а лучше сестры. Во-вторых - обман, в третьих - убеждение. Ну, и последний - сумасшествие. От пыток сходили с ума и более крепкие, зрелые люди. Уничтожить личность - и никаких запретов не останется. Искалечить, ослепить - для подростка этого будет достаточно. Но опыт показывает, что это крайняя мера: он может забыть, перепутать, впасть в детство, онеметь, наконец. Этого никто не знает заранее.