– Это можно сделать и ножом.

Вот так. Пусть знает, что ему и в замке следует опасаться нападения из-за угла.

Баба Пава намеревалась сидеть в комнате всю ночь (как просидела весь день), но Волчок выставил ее вон и закрыл обе двери на засов. Они со Спаской сидели у открытого окна, глядя на болота, – бок о бок. И когда гасли сумерки, ему казалось, что впереди бесконечная ночь. Он держал ее руки в своих, и мял их, и прижимал к лицу, касался губами. Он перебирал ее остриженные волосы и вдыхал их травяной запах, согревал ее на своей груди и поглаживал по хрупкой спине. Ее прикосновения были несмелыми, словно она боялась обжечься – как он боялся ненароком оцарапать ее ладонью. Он рассказывал ей о детстве, лавре и немного о гвардии, она – о родной деревне, об отце и жизни в замке. Он не стал говорить о том, что ему ответил Змай, а она не спросила. В окно с болот тянуло холодком, слышны были крики ночных птиц и лягушачий хор, и не успел Волчок оглянуться, как чернота ночи начала стремительно сереть: пасмурный рассвет набирал силу, скоротечное время неслось вперед, и Волчку казалось, он слышит грохот колес, и стук копыт, и посвист возничего, который торопит лошадей, гонит время вперед все быстрей и быстрей. И не боится, что дорога, по которой летит время, ведет к обрыву.

Волчок прижал ее к себе, обхватив обеими руками. Удивительное махонькое и нежное существо… Такое хрупкое, такое уязвимое, что, кажется, сожми чуть посильнее – и сомнется, как цветок. Дохни чуть горячее – и растает, как снежинка, дунь – и развеется, как парок над горячей кружкой.

– А вы можете, когда посылаете голубя, и мне написать письмо?

– Голуби не для этого. Каждая записка с голубем – риск. Знаешь, зачем Огненный Сокол возит с собой своего Рыжика? Чтобы перехватывать голубей.

Она послушно вздохнула.

– А можно я вам письмо напишу? Кто-нибудь из замка в Хстов поедет, и я попрошу Зоричу передать.

– Только не называй меня по имени. А лучше дай Милушу прочитать, перед тем как отправить.

– Нет, я не смогу Милушу такое дать. Разве можно! – Она повернулась боком и потерлась щекой о его грудь. – Я еще подумала… Если мне нельзя из замка выходить, а вы будете тут рядом где-нибудь… Я могла бы выйти к вам. Ну хоть на минутку…

– Нет.

– Ну пожалуйста…

– Нет. Тебе нельзя выходить из замка даже на минутку. И мне нельзя к замку подходить.

– Неужели вы сможете пройти мимо и не взглянуть на меня?

– Ну только если я буду совсем близко, – улыбнулся Волчок. – И смогу незаметно пройти в замок.

Рассвет сменило утро – летнее, зеленое, теплое. Давно прошла пора завтрака, и баба Пава похрапывала под дверью: устала, наверное, подглядывать в щелку и прислушиваться. И каждая минута казалась последней, и мучительными стали объятья, и все внутри металось между счастьем и болью скорого расставания, и невозможно было выпустить ее из рук, оставить хоть на миг, но нужно было это сделать… Они уже не тратили время на слова: Волчок целовал ее лицо, и она отвечала ему торопливыми и короткими поцелуями. И иногда замирала, глядя в его глаза. И он тоже смотрел на нее, как будто хотел навсегда насмотреться…

Послышалась короткая возня под дверью и сонный удивленный возглас бабы Павы, кто-то дернул дверь, а потом забарабанил в нее кулаком.

– Волче, открывай немедленно! – раздался голос Змая.

– Татка приехал… – Спаска прикусила губу, а Волчок поднялся на ноги.

– Немедленно открывай, я сказал! – Змай снова шарахнул кулаком в дверь. – Какого лиха вы там делаете?

Волчок отодвинул засов и не успел ее толкнуть, как она распахнулась. Змай решительно шагнул через порог, но, оглядев Волчка, остановился и вытер пот со лба:

– Уф… А я-то думал…

– Татка, ты что, сердишься? – Спаска вышла ему навстречу.

– Уже нет. – Змай прошел в комнату и, кинув на пол увесистую сумку, сел за стол. Баба Пава хотела войти вслед за ним, но Волчок лишь глянул на нее, и она прикрыла дверь снаружи.

– Татка, я никогда не видела, как ты сердишься! – рассмеялась Спаска.

– Да я бы его убил… Если что… – проворчал Змай.

– Ты плохо думаешь о своей дочери. – Волчок сел напротив.

– Разве? – усмехнулся Змай. – Мне казалось, она настолько тебе доверяет, что не задумываясь сделает все, о чем ты попросишь.

– А я, по-твоему, только и ищу подходящего случая, чтобы предать ее доверие? – Волчок вдруг разозлился. – Да пошел ты!..

– А то я не знаю, как легко потерять голову! Наедине с девушкой, запершись на засовы…

– Я, в отличие от тебя, головы никогда не теряю. И в Хстове не кричу при встрече: «Здорово, Змай, давно не виделись».

– А я что, назвал тебя по имени?.. – спохватился Змай.

– Ты проорал его на весь замок.

– Едрить твою бабушку… Я не хотел…

– Да ну? А может, наоборот, решил от меня избавиться?

– Чушь не городи. Я сам с тобой разберусь, мне для этого Огненный Сокол не понадобится. Кстати, об Огненном Соколе: он вчера тебя искал. Кроха, принеси нам поесть чего-нибудь, а?

– Хорошо, – согласилась Спаска, и Змай продолжил, когда она вышла:

– Любица сказала, что ты уехал в Горький Мох, сватать ее племянницу. Там подтвердят, конечно, но лучше бы до этого не доводить. Огненный Сокол велел тебе передать, чтобы ты не возвращался на заставу, а явился в «Сыч и Сом» завтра к десяти утра. Сдается мне, он тебя вытащит из бригады штрафников. И очень вовремя.

– Что-то случилось? – Волчок с тоской подумал о встрече с Огненным Соколом. На заставе служить было гораздо проще.

– Да. Для начала чудотворы дали добро на осаду замка. И на самом деле у меня к тебе серьезное дело, гораздо более важное, чем твои шуры-муры с моей дочерью. Головы он не теряет… А кто избил горбуна при всем честном народе?

– Горбун убивал детей. Я жалею, что не изрубил его в куски.

– Да ладно, это я к слову. Слушай меня: я никогда раньше о невозможном тебя не просил, а теперь попрошу. Чудотворы передали Храму оружие – бездымный порох. Его будут называть оружейным хло́пком. Мне нужно знать, где его будут делать и где хранить. Иначе замок за один день сровняют с землей. И это будет не самое страшное – того и гляди от Хстова камня на камне не останется.

– Все зависит от того, где я буду служить. Если на заставе, это невозможно.

– Сделай невозможное, Волче. Из этого оружейного хлопка будут делать разрывные снаряды. Представь себе, что бочка с порохом влетает в это окно и взрывается, – вот что такое этот оружейный хлопок. И стрелять они будут с расстояния в тысячу локтей, их не достанут ни лучники, ни наши пушки. А три их пушки за час уничтожат замок: им не надо остывать по полчаса, скорострельность примерно один выстрел в минуту. Мы даже не успеем вывести отсюда женщин и детей. Десяток выстрелов, и упадет стена. Еще три – и рухнет Укромная.

– Я попробую.

– Если тебе придется выдать себя – уходи в замок. Эти сведения стоят того, чтобы считать твое дело в гвардии законченным. Кстати, в сумке – гвардейская форма. Не новая. Сапоги я взял побольше. Во-первых, боялся, что будут жать, во-вторых, нужно хоть одно отличие от тех примет, которые теперь знает Огненный Сокол.

– Нельзя носить сапоги не по размеру, стучать будут. Это сразу заметно.

– Наматывай портянки потолще, – пожал плечами Змай. – И подковки прибей – никто стука не услышит.

– Понимаешь, если Огненный Сокол хоть раз уличит меня во лжи, он никогда мне больше не поверит.

– Право, не будет же он тебя разувать? – фыркнул Змай.

– Знаешь, когда я болел тифом, он раздевать меня не стал, но рубаху порвал до подола. Проверял, есть ли сыпь.

– Вот как… Я не знал.

– Именно так. Хотел сказать тебе спасибо за вычищенную саблю – ее он проверил тоже. И булавку, конечно…

– Твоя золотая булавка мне надоела хуже горькой редьки – я сделал сразу четыре. Две будут у Зорича, если снова потеряешь – возьми у него.

Мрачуны перекачивают энергию в Исподний мир… Йера Йелен снова удивился самому себе: как он раньше не додумался до столь очевидной вещи? Впрочем, это было очевидно только за рамками основного постулата теоретического мистицизма. А существовал ли в теоретическом мистицизме этот постулат? Или он придуман для таких, как Йера, непосвященных?